Осень матриарха

Хотя ведь, с другой стороны, здесь стояла весна? В этом я вовсе не была уверена. Электроника под землёй почти сразу перестала работать, суточный ритм, скорее всего, удлинился, пространственное представление исказилось... "Прежде всего необходимо найти воду, - сказала себе я. - Идти по её следам, от источника к источнику. Люди же, когда захотят, отыщут меня сами".

А потом не торопясь спустилась вниз.

Ночь наступила и прервала дозволенные речи. Рассказчица и слушатели разошлись по комнатам. Та-Циан не спалось: то ли от напряжения, то ли от элементарного обжорства, - но основная тяжесть находилась явно не в голове и желудке. Прислушалась. Мальчики в честь поста любились нежно, трепетно, а спустя какое-то время и совсем затихли. "Приложить их, что ли, к свежим ранам, - подумала женщина, - как ни стараются, а дурных жидкостей много скопилось в моём организме".

Встала с ложа, отворила соседнюю дверь. От жары оба разметались по простынкам, и ей не доставило особого труда вклиниться посередине. Кажется, никто из них не заподозрил дурного:- Рене пробурчал что-то и воткнулся ей в бок на уровне пупка, Дезире молча зарылся носом в подмышку.

В этой нарочито детской позе обоих, как ни парадоксально, высвечивалось нечто взрослое. Русская Татьяна записала одно своё впечатление - однажды выросший детёныш подруги, которые привык играть с "тётей Таней" в поваляшки, затеял это, будучи уже лет десяти-одиннадцати. Тело у него было по причине летнего времени загорелое, горячее, а кроме того, не по летам рослое и навалилось на хохочущую Татьяну всей ладной своей тяжестью, притиснув к дивану. "Тут я вмиг почувствовала, что всё, никакой больше игры. Не ведая того, он меня оконфузил: это был уже мужчина", - делилась Татьяна со своим дневником - явлением не столько хронически исповедальным, сколько во всех смыслах афористическим. "Но ведь мои Кот и Щен на самом деле вообще непонятно какого возраста, - подумала Та-Циан. - Положим, то, что в Рутене именуют "сексом" у них на уровне игривого сосунка. Но какая глубинная, хорошо замаскированная искушённость порой светится в глазах и проглядывает через мимику и жесты! Пареньки словно - нет, не искушают меня, для такого они в любом смысле не доросли, - но дают понять, что не так и просты, как исполняемая каждым из них роль.

Райма-Раима тоже. То, что было между нами до сих пор, легко можно списать на мою чрезмерную впечатлительность, обострение всех чувств, и без того потрясённых темнотой и трагедией. Но на воле и свежем воздухе! Я лишь в первый момент была поражена зноем и блеском - по контрасту с темнотой, прохладой и молчанием. На самом деле и в разгар полудня здесь было немногим теплей, чем в ту же пору в Эдине, и здешнее бездорожье прямо стелилось мне под ноги. Силы мои остались при мне. Джен тоже являлся - во всех видах, но чаще всего я вспоминала красоту его лица в миг, когда он кивнул Тэйну, поднял голову и улыбнулся навстречу смерти. И моя дочь говорила со мной - не словами, как и раньше, а через общий кровоток. Или нет. Я стала понимать степь нюхом, словно зверь: здесь глубоко под нами пробирается ручей и увлажняет песок, но добыть его, вывернуть наизнанку - трудная и почти бесполезная работа. Вон там, невдалеке, растут дикие дыни, а чуть подальше - нечто вроде кактусов с пухлым телом и редкими иглами, шкурку можно срезать и высосать рыхлую мякоть досуха. Сочные луковицы под слоем мелкой гальки пели на свой протяжный лад. Мелкие зверьки становились столбиком поперёк нашего пути, как бы предлагая себя, - не буду лгать, что я не снисходила.

И разумеется, на ночлег мы устраивались не прямо там, где подкашивались ноги. Не так трудно было отыскать густой куст или камень, устроиться с подветренной стороны и разжечь костерок, чтобы свернуться клубком в остывающей золе. В юности меня обучали таким вещам, которые не слишком нужны солдату, идущему вместе с войском.

А людских скоплений не попадалось: видимо был не сезон для тингов, курултаев или ярмарок. Иногда маячило на дальнем горизонте подобие широкого облака, такого же серого, как вся окрестность, и одна-две вертикальных чёрточки: возможно, пастухи отары. Но стоило потянуться в том направлении, как мираж исчезал, наглядно доказывая свою природу.

Теперь я думаю - зачем я вообще двигалась, если всё равно моё меня бы настигло - стоило бы расположиться лагерем в каком-нибудь, метафорически говоря, водном и хлебном месте и помедлить? Возможно, чтобы раздвинуть границы выбора, но скорее всего - чтобы не потерять форму.

Что я чувствовала, тем не менее, всё сильней: некое напряжение почвы и воздуха, будто собиралась тихая гроза.

И вот однажды на заре я раскрыла глаза и привстала со своего места под скальным карнизом: спряталась я там от едва моросящего дождя, больше похожего на загустевший туман или небесную росу.

Вокруг до самого окоёма цвели тюльпаны: рыжие, золотые, пламенные, цвета рубина. Низкое солнце сквозило через нежно отогнутые лепестки, седой налёт покрывал влажные листья. Где был раньше хотя бы зачаток этой красоты?

И тогда Раима сказала изнутри меня:

"Здесь я хочу родиться из пещеры и стать свободной".

Это произошло быстро, словно щекотливая змейка скользнула у меня между ног и свернулась на животе. Я приняла её на руки, чтобы обтереть, и удивилась... Нет, лишь отметила: крошечное узкое тельце было сложено так, как рисовали младенцев Иисусов в раннем средневековье. Тощее, почти взрослых пропорций, только глаза огромные и невероятно светлые. И эти глаза уже умели смеяться.

XV. КАКОЙ ПРОСТОР!

"Теперь мы подарим меня этому миру", - произнесла Раима и удовлетворённо замолкла. Ей предстояло срочно измениться, мне - соорудить из тряпок нечто вроде слинга или сплести заплечную корзину для переноски. Где-то через час или полтора, после того как у меня прибыло первое молоко и дочка его пригубила, её уже трудно было отличить по виду от всех остальных грудничков. Правда, по внешности ей можно было дать месяца три-четыре (я плохо соображаю, как должно выглядеть свежевылупленное человечье потомство), а если учесть безусловное сходство со мной, то и того больше. Только глаза вроде как были отцовы, без моего серо-синего перелива: хватило с нас общей мимикрии.

А земля расстилалась перед нами обеими как огромный ковёр для молитвы.

С того утра, когда на свет появилась моя Раима, Степь уже явно начала нам помогать. Да, мы по-прежнему должны были - непонятно, кому и по какой причине - идти вперёд. Но стоило мне пожелать отдыха, как глаза замечали либо травянистый холм с небольшой вдавлиной в боку, либо провал в земле, стены которого были укреплены обломками и булыжником (видимо, остался от шатра или палатки), либо скопление скал: ведь никакая равнина не похожа на плоское блюдо. Спать здесь без оглядки казалось мне небезопасным до тех пор, пока я не заметила, как реагируют на мою дочку змеи. Когда я на ходу останавливалась, чтобы не потревожить какую-либо рептилию, она не просто ползла своей дорогой, а явно делала петлю. Как-то здоровенный гамадриад поинтересовался нами, когда мы отдыхали; я как раз чиркала одним кремнем о другой. Но не успел он прошелестеть хвостом и развернуть капюшон как следует, как Раима в упор на него поглядела. Кажется, это вызвало сильный приступ уважения у кобры и - когда змея удалилась, - лёгкой истерии у меня самой. По крайней мере, я заключила вслух:

– Если гамадриад - то, наверное, где-то рядом есть леса и гамадриады-женщины.

Лесов не было: однако подобия рощ появились. Под низкими кронами я то и дело натыкалась на родники - для того, чтобы развернуться в ручей, силы у них было маловато, но почти каждый проточил в глине чашу, которую люди обложили по краям камнем или толстыми ветками. Камня в этих местах было явно больше, чем дерева: любая попытка расчистить кусок земли и хотя бы немного углубиться внутрь выворачивала наружу массу глыб различного вида и размера, причём с некими загадочными знаками - или то был просто-напросто письменный гранит. Здешние селения, по идее, должны были вырастать вокруг кладбищ, подумала я, а не наоборот. На самом деле все башенки, похожие на склеп с проточной водой, казались заброшенными, в них даже лисы не селились. Кстати, из теплокровных хищников я не встречала здесь никого крупнее жёлтого корсака.

Время от времени мы перебирались через высокий порог и проводили в такой башенке, низкой, с едва намеченным зародышем крыши в виде карниза, около суток - я не хотела тратить силы непонятно на что. С остальным миром мы тоже ладили, даже когда совсем исчезали деревья. Там, где вода протекала близко от поверхности, трава была чуть более влажной по виду, съедобные корни отличались от ядовитых более тусклым цветом листвы, созревшие плоды чуть просвечивали на солнце. Возможно, я всего-навсего приспособилась, это всегда получалось у меня неплохо, только на сей раз я чувствовала некие эмоции, токи, что исходили от окружающего. "Кажется, необходимо хорошенько побуянить в жизни, чтобы получить право смириться и радостно принять то, что сулит иной путь", - так подвела я итог, чётко проговаривая в душе каждый звук. Обычные мысли ведь скорей аморфны...

Ну и вот. Однажды посреди равнин я увидела каменный купол, широкий в основании. Дверной проём приветливо зиял, но своды были сплочены так, что никому и ничему было оттуда не проникнуть. Внутри оказалось довольно чисто: за время пути я прониклась мыслью, что животные соблюдают некий договор с человеком и не занимают его место даже спустя сколько-то времени. А самое главное и удивительное - вокруг росли деревца с гибкими ветвями, узкой и как бы покрытой пыльным налётом листвой: такие часто вырастали неподалёку от воды. Подойдя ближе, я разглядела бутоны, такие же сизые и невзрачные, как листья, но готовые зацвести.