Осенний квартет

большое удовлетворение.

Дженис удивилась, но ничего ей не сказала.

На другом конце лужайки Эдвин, совершающий вечернюю прогулку, изучал доску с церковными объявлениями. Там не было ничего, кроме самых основных сведений — в восемь часов утра по воскресеньям святое причастие, в одиннадцать утреня, в будние дни служб нет, и, когда он тронул дверную ручку, оказалось, что церковь заперта. Жаль, конечно, но теперь всё так: не запирать церковь опасно — столько сейчас воровства и хулиганства. Чувствуя легкое разочарование, он отошел от доски, зашагал по лужайке до первого поворота, который вел в нужном ему направлении. Прочел название улицы, вспомнил, что здесь живет Марсия, и прибавил шагу. Если столкнуться с ней или даже только пройти мимо ее дома, это как-то неудобно, подумал он. Оба они в известном смысле люди одинокие, но ни ему, ни ей не придет в голову встречаться помимо конторы. При встрече с ним она смутится не меньше, чем он. Во всяком случае, Эдвин всегда чувствовал, что Марсия больше дружит с Норманом и что если уж ей кто больше по вкусу, так это Норман. Тогда что же? Может быть, он, Эдвин, приятельствует с Летти? Да не-ет, вовсе нет. Эта мысль почему-то вызвала у него улыбку, и он пошел дальше — высокий улыбающийся человек с переброшенным через руку дождевым плащом, хотя погода стояла теплая и в небе не было ни облачка.

4

С наступлением весны, с приходом солнечного тепла начала мая все четверо стали проводить обеденный перерыв чуть-чуть по-иному. Эдвин отправлялся в свой обычный поход по церквам, потому что это время года было богато праздниками и все церкви в округе предлагали обширную разнообразную программу служб, но, кроме того, он зачастил в садоводческие магазины, посещал агентов по туризму и собирал разные брошюры, прикидывая, куда бы поехать на отдых, — остальные позаботились об этом еще в январе. Норман, собравшись с духом, сходил к зубному врачу и вернулся в контору жалкий-прежалкий, с термосом, куда был налит суп, единственное, чем он мог позавтракать.

Марсия забросила свою библиотеку и очутилась в магазине, где гремела музыка, где продавались иностранные товары и восточная одежда, мужская и женская, сшитая на живую нитку. Она повертела в руках грубую керамическую посуду кричащей расцветки, легенькие блузки и юбки, но ничего не купила. Оглушающая поп-музыка сбила ее с толку, и она почувствовала, что люди к ней приглядываются. Одурманенная, ошалевшая, она вышла на солнце. Очнулась, услышав сирену машины «скорой помощи», и примкнула к толпе, собравшейся вокруг человека, лежащего на тротуаре. Сердечный приступ… Мойщик стекол оступился и упал вниз… Наперебой звучали взволнованные приглушенные голоса, но никто не знал толком, что случилось. Марсия подошла к двум женщинам и попыталась выяснить, в чем дело, но они только и могли сказать: «Вот бедняга! На него страшно смотреть! Несчастная жена!» Мысли Марсии вернулись к больнице, она вспомнила, какое поднималось волнение при виде машины «скорой помощи». Она лежала тогда на нижнем этаже, совсем близко от приемного покоя. Теперь ее несколько разочаровало, что этот человек пытался приподняться с тротуара, но санитары остановили его, внесли в машину на носилках, и Марсия, с застывшей на лице улыбкой, вернулась в контору.

Нормана и Летти обоих потянуло на свежий воздух. Норман хотел отвлечься от зубной боли, а Летти была под влиянием навязчивой, чудаческой идеи о необходимости хоть небольшой ежедневной прогулки. И вот оба они по одиночке, не подозревая, что и другой пошел туда же, отправились в Линкольнс-Инн-Филдс, ближайшее от конторы открытое место.

Нормана повлекло к баскетбольной площадке, где играла женская команда, и он, хмурый, уселся на скамейку. Он сам не понимал, что его привело сюда. Раздраженный сухонький человек с зубной болью злился на пожилых мужчин, которые вместе с ним составляли большинство зрителей вокруг баскетбольной площадки, злился на полуголую, длинноволосую молодежь, валяющуюся на траве, злился на тех, кто сидел на скамейках — эти ели сандвичи, мороженое в вафельных рожках, сосали леденцы на палочке и бросали объедки на траву. При виде баскетболисток, скачущих, прыгающих во время игры, ему пришло на ум слово «распутство» и что-то про «псов оскалившихся» — это из псалмов, что ли? Потом он представил себе, как собаки скалят зубы, высунув язык, точно улыбаются. Посидев так несколько минут, он встал и, недовольный жизнью, пошел в контору. И только зрелище изуродованной машины с продавленным боком, которую вела по Кингсвею аварийная, несколько подняло его настроение, так же как приободрила Марсию сирена «скорой помощи», но он тут же вспомнил, что возле его дома уже который день стоит брошенная машина и ни полиция, ни городской совет не принимают никаких мер по этому поводу, и снова обозлился.

Летти же с ее пристрастием к моциону и свежему воздуху готовилась насладиться благами весны.

Нас учит ясно и светло

Весенний лес, мгновенный кров,

Распознавать добро и зло

Верней всех мудрецов.

[1]

Летти все это знала, хоть и не старалась проникнуть в сложный смысл этих строк. Она шла быстро и не собиралась сесть и посидеть на скамейке, потому что большинство их было занято, а на свободных сидели какие-то психопаты, которые бормотали себе под нос и ели что-то странное. Лучше уж пройти дальше, хотя было жарко и ей хотелось отдохнуть. Она не возмущалась, видя целующихся и обнимающихся на траве, хотя сорок лет назад, в годы ее молодости, люди так себя не вели. А правда ли, что не вели? Может, тогда она просто ничего такого не замечала? Она прошла мимо здания Онкологического института и подумала о Марсии. Даже Марсия когда-то намекала ей на что-то такое, что было у нее в жизни. Что-то подобное в жизни было, конечно, у каждого. Люди любят делать такие намеки, и тогда начинаешь подозревать их и приходишь к выводу, что многое тут придумано и основывается на пустяках.

Когда все снова сошлись в конторе, зашел разговор об отпусках. Вот уже несколько недель на столе у Эдвина были разбросаны брошюры, сулящие немыслимые прелести туризма, но все знали, что он только листает их изредка, а ежегодный отпуск неизменно проводит в семье своей дочери.

— Греция, — сказал Норман, взяв брошюру с Акрополем на обложке. — Вот куда мне всегда хотелось съездить.

Марсия с удивлением уставилась на него. Остальные тоже изумились, но виду не подали. Что это? Какая-то новая сторона жизни Нормана, какое-то до сих пор не обнаруженное стремление вдруг выплыло наружу? Свой отпуск он всегда проводил в Англии, и это всегда плохо кончалось.

— Говорят, там изумительное освещение, есть в нем что-то совершенно исключительное, — сказала Летти, вспомнив то ли услышанное, то ли прочитанное где-то. — И море цвета темного вина… Кажется, так это описывают?

— Какого там цвета море, мне безразлично, — сказал Норман. — Меня интересует плавание.

— Подводное плавание? Вы об этом? — спросил удивившийся Эдвин.

— Ну и что? — с вызовом ответил Норман. — Сейчас многие этим занимаются. Под водой находят клады, сокровища…

Эдвин засмеялся. — Ну, тогда отпуск у вас получится не такой, к&к в прошлом году, — сострил он. Норман ездил с туристской группой на запад Англии, и по каким-то неведомым причинам единственный его отзыв об этой поездке был: «Первый и последний раз». — По-моему, вы там не очень-то много кладов обнаружили.

— Я никогда не могла понять, почему люди уезжают из дому, — сказала Марсия. — Когда становишься старше, в такие поездки не так уж и тянет. — Если Нормана действительно одолевают какие-то тайные стремления, вполне мог бы ограничиться посещениями в обеденный перерыв Британского музея. Посидел бы там, полюбовался бы сокровищами исчезнувших цивилизаций, подумала она. Сама же Марсия никуда не уезжала; во время отпуска она предавалась каким-то загадочным утехам.

— Да, разглядывать картинки — это, пожалуй, все, на что я способен, — сказал Норман. — Вот Летти у нас дело другое.

— Я в Грецию никогда не ездила, — сказала Летти, но из всей этой четверки она была, пожалуй, самая смелая. Летти не раз отправлялась в круизы вместе с Марджори, и открытки, присланные ею из Испании, Италии и Югославии, все еще украшали стены конторы. Но в этом году Марджори, видимо, решила остаться дома, и, так как, уйдя на пенсию, Летти собиралась поселиться вместе с ней в ее коттедже, было бы неплохо свыкнуться с жизнью в небольшом загородном поселке. Двух недель хватит, чтобы получить представление о том, как люди проводят время в таких местах. Она будет совершать походы по окрестностям, участвовать в пикниках, если позволит погода. «А в саду на полянке цветут пышные розы, и все такое прочее, — как говорил Норман, когда речь заходила о том, как Летти будет жить, уйдя на пенсию. — Но погода все может испортить, — не мог не добавить он. — Уж мне ли этого не знать!»

5

Когда поезд подошел к платформе, посреди поля, как ни в чем не бывало, сидел фазан. Между более солидных ухоженных машин у станции Летти увидела машину Марджори — запыленный синий «Моррис 1000». Даже теперь, сорок лет спустя, Летти вспоминала «Вельзевула» — первую машину Марджори, купленную в тридцатых годах за двадцать пять фунтов. Интересно, нынешняя молодежь тоже дает своим старым машинам смешные названия? Теперь автомобилизм — дело гораздо более серьезное, ничего забавного в нем нет, если машина стала символом престижа своего хозяина и за желаемый номерной знак надо плавить большие деньги.

Марджори схватила чемодан Летти и сунула его в багажник. Обеспеченная вдова, поселившаяся в загородном поселке, Марджори была совсем не похожа на бесшабашную молодую девицу, которую Летти помнила с юных лет, хотя кое-какие романтические замашки у нее сохранились. Теперь она проявляла повышенный интерес к недавно назначенному к ним приходскому священнику, и Летти впервые увидела его, когда Марджори — вот уж не ожидала! — потащила ее в воскресенье в церковь. Его преподобие Дэвид Лиделл (он предпочитал, чтобы его называли «отец») был довольно высокого роста брюнет, лет уже за сорок, церковное облачение, безусловно, очень шло к нему. Хорошо, что у Марджори есть такой интересный новый священник, подумала Летти, добрая душа. Жители поселка были большей частью ушедшие на покой супружеские пары с непременными при них внуками. Здесь велось некое подобие светской жизни, которое поддерживалось главным образом хождением в гости на рюмочку коньяку, и как-то вечером Марджори пригласила к себе молчаливого элегантного отставного полковника, его неумолчно болтающую жену и отца Лиделла. При ближайшем рассмотрении — и в «штатском» — отец Лиделл разочаровал Летти. Он оказался человеком самым обыкновенным, в рыжеватом твидовом пиджаке и в серых фланелевых брюках довольно неудачного покроя — то ли слишком широких, то ли слишком узких, во всяком случае таких теперь не носят.