ОСЕННИЙ ЛИС

– Никто… Я сам. Я понял вдруг, что становлюсь не тот…

– Не надо, – он поднял руку, – не объясняй. Со мной, наверное, случилось то же самое, когда я вознамерился вступить в братство… Но я бежал от мира, а ты бежишь от самого себя. Естественно, что ты не можешь понять, чего хочешь найти. Ты даже бросил свой талант, лишь бы не быть собой.

– Я устал каждый раз обжигаться до кости.

– О да! Твой дар и верно, как огонь. Он может обогреть в мороз, а может и всю избу спалить, это уж смотря как с ним обращаться. Откуда он, не знаю, но я и про огонь не ведаю, откуда он; так что ж мне – отказаться от огня?

– Огонь не добрый, и не злой… – пробормотал травник. – Да. Верно. Но почему – слова? Откуда в них такая сила?

– Уж где ей быть, как не в словах, – ответил тот. – Ведь и в начале тоже было Слово.

– Но то был бог!

– Исус был тоже – сын человеческий. И умер он за наши грехи. Все мы, люди – рабы божьи.

Травник нахмурился.

– Не знаю, за чьи грехи умер Исус, но уж точно – не за мои, – сказал он. – А рабом я никогда не буду, даже – рабом божьим, – губы его искривила усмешка. – Это значит, получается в таком разе, что я уже и не человек?

Отшельник покачал головой.

– Похоже, ты обречен ходить по грани между радостью и болью. Ума не приложу, почему из всех дорог ты выбираешь лезвие ножа… Ты хочешь помочь, но злишься на себя, помогая. Ты хочешь остаться, но уходишь. Имеешь дар, и сам же его бросаешь. Хотя, постой! – монах встрепенулся. – Напомни мне еще раз, как звали того, кто…

И умолк.

– Что? – травник поднял голову.

– Амброзий… – прошептал брат Леонард и побледнел. – Ты говорил – Амброзий?

– А, тот… Да.

– Мерлин! – воскликнул отшельник, ошарашенно глядя на своего гостя. – Господи Исусе… Что, если ты и вправду угадал тогда… О небо, что за дар!

Рыжий странник горько усмехнулся:

– Угадал, не угадал… зачем душу-то терзать? Я все равно не смогу вернуть ни свое имя, ни былую силу слов. Не получается.

– Мне думается, оно само придет. Правда, не знаю, когда. Как вино выдерживают в бочках, прежде чем пить, так и ты оставил свою силу.

– Она не для меня! Я не могу с нею совладать!

Отшельник поднял голову:

– Зачем ты ищешь в ненависти то, что не нашел в любви? – спросил вдруг он.

Травник опешил.

– Как это понимать?

– А вот так и понимай. Ты больше ненавидишь зло, чем любишь добро. Ты словно говоришь: «Примите, оцените, дайте мне ответ, не в доброте, так в злобе», а вся загвоздка в том, что за добро не требуют награды.

– А разве я… требовал награды?

– Не мне судить об этом, – монах пожал плечами.

Странник долго молчал, прежде чем опять заговорить.

– Так значит, тот вопрос – кто враг моего врага…

– То не вопрос, друг мой. Там, на поляне ты нашел ответ.

– Мой бог… – тот запустил пятерню в свои густые волосы и собрал их в горсть. – Ведь сразу можно было догадаться!

Некоторое время они молчали. Забытый за беседой котелок напомнил о себе сердитым бульканьем. Вода, шипя, закапала в огонь. Брат Леонард поспешно встал, сдвинул дрова в сторонку и отсыпал в котелок овсянки из мешка. Задумался вдруг, что-то вспоминая, и снова повернулся к травнику.

– Тот крест… Позволь-ка мне взглянуть на него.

Он наклонился над столом, рассматривая с неподдельным интересом маленький Т-образный крестик прозрачного желтого камня.

– Солнечный Крест… – пробормотал брат Леонард. – Хм…

– Что он означает? – спросил травник.

– Пока слуги святой церкви не пришли на эти земли, здесь поклонялись многим богам, но все эти люди почитали Солнце. Кто-то, сразу ли, после, но – принял новую веру. Кто-то так и умер в старой. Но были и такие, кто не смог решить, за кем идти, из дня или ночи выбирая утро, из черного или белого – серое… Церковь этого не одобряет, хотя раньше относилась спокойно. Да… многое меняется, – он задумался. – Сила, богатство… Мне кажется, в последнее время церковь тоже обрела немеряную силу, и кто знает, чем все это обернется…

– А что вы сами на это скажете?

Тот пожал плечами:

– Нелепо отрицать, что бог есть свет, и остановимся на этом.

– А янтарь? Почему – янтарь?

– Хм, янтарь… В этом я тоже вижу некий символ. Янтарь – ни камень, ни смола. Если бросить его в огонь, он потечет и сгорит, но останется камнем в любом другом месте. Не могу объяснить, но наверное, в этом все дело.

– Грань… – пробормотал странник. – Опять грань. Лезвие ножа…

Он замолчал, и брат Леонард не стал его тревожить.

Снаружи незаметно начало темнеть. Поспела каша. Залив дымящую овсянку молоком, брат Леонард и рыжий странник сели за обед.

– Что за деревни здесь поблизости? – спросил травник, отодвинув пустую миску.

– Ближе всех Надэш. Зарад и Хунендар подальше, а та, что еще дальше на север – Местякэн.

– Там где-то есть кузнец?

– У Хунендара кузница недавно задымила… А зачем тебе?

Не ответив, странник встал и натянул кафтан. Взял посох.

– Пойду я, пожалуй, – сказал он. – Спасибо вам за все.

Брат Леонард молча смотрел на него.

– Пропадешь, – сказал он наконец. – Дважды из графских подземелий не сбегают.

Глаза травника блеснули в свете костра.

– И все таки, мне надо туда, – упрямо сказал он. – Теперь я должен разобраться во всем этом сам.

– Ну что ж… – монах вздохнул. – Все повторяется. Не допусти зла к себе в сердце, Лис. А теперь – иди с богом.

– Прощайте, брат Леонард.

Откинув козью шкуру, странник шагнул в темноту и растворился в ночи.

* * *

Все раны зажили к утру. Мозоли на ногах, следы от оков, кровавые царапины расчесов – все затянулось, оставив чуть заметные следы. Будто некий тайный знак, и травнику вдруг подумалось, что Сила, брошенная им на каменной поляне, напомнила о себе. Отчасти он был рад такому повороту дела, отчасти же, наоборот – обеспокоен старыми сомнениями. Уходя от брата Леонарда, он выпросил у него кус груботканого полотна, соорудил себе пару обмоток и теперь сапоги были если и не впору, то во всяком случае не велики. Ногам, вдобавок, стало не только удобнее, но и теплее.