Осенний мост
Шрифт:
Будда так и не вылечил шею Ясуко, но, возможно, он услышал ее молитвы и ответил на них по-своему, потому что однажды — как казалось, совершенно внезапно, — все ее терзания, разочарование, гнев и отвращение к себе исчезли, и на Ясуко снизошел покой.
“Преподобная настоятельница, — сказала она, — я хочу взаправду принять монашество”.
Настоятельница провела ритуал — как она его запомнила по тому разу, когда старый настоятель Дзенген принимал монашеские обеты у Джимбо, пожелавшего стать последователем Будды. Единственное, что она из всего этого помнила твердо, так это четыре Великие обета, так что они с Ясуко и прочими присутствующими повторили эти обеты сто восемь раз, дойдя под конец до полного упадка сил.
Я клянусь:
Спасти все живые существа, сколько их ни есть на свете…
Всегда отвергать
Открыть сердце бесконечным путям истины…
Воплотить в себе благотворнейший Путь Будды…
На церемонию ушло почти все утро, и участники сорвали голос и несказанно устали — с некоторыми даже приключилось серьезное недомогание. А потому настоятельница решила, что для следующих соискателей сана хватит трех повторений, и вместо того, чтобы падать от усталости, можно будет просто поклониться. В конце концов, ведь ключ к спасению не в обряде, а в искренности — разве не так?
Несмотря на сомнительную традиционность церемонии, она, как и молитвы Ясуко, явно оказывала свое действие, ибо после нее Ясуко стала вести себя в полном соответствии с объявленными намерениями. Она стала столь же упорна и последовательна в исполнении всех требований монастырского распорядка, как и Горо. Постепенно ее примеру начали следовать и другие.
Изрядная нелепость ситуации не ускользнула от внимания преподобной настоятельницы. Истинно духовными людьми в Мусиндо были почти немой идиот и женщина, искалечившая себя при неудачной попытке самоубийства. И тем не менее, со временем и она тоже принялась медитировать даже тогда, когда не нужно было ничего изображать для гостей.
Настоятельница бесшумно заняла свое место среди монахинь.
Усевшись, она поначалу еще думала о количестве кусочков дерева, свитков и пуль, и размышляла, насколько еще им хватит священных реликвий. Хуже всего обстояло дело со свитками, поскольку их труднее всего было бы заменить чем-то новым. Кусочки свинца все похожи друг на дружку, а кусочки обугленного дерева — тем более. Но в виде старинной бумаги было нечто такое, что настоятельница не взялась бы воспроизвести. Она задумалась — не в первый раз, и, уж конечно, не в последний, — действительно ли эти свитки были тем, что осталось от «Аки-но-хаси», знаменитого сборника заклинаний, составленного в древности госпожой Сидзукэ, принцессой-ведьмой? Не то, чтобы это имело какое-то значение. Роль играло количество этой бумаги, а не ее сущность. И проблема покамест еще не требовала неотложных мер. Изначально свитков было двенадцать, а сейчас осталось восемь нетронутых и часть девятого. Однако же, никогда не мешает обдумать все наперед. Настоятельница размышляла об этом с самого начала медитации, но не смогла прийти ни к какому решению, а потому просто отложила эту проблему на время.
Затем она заметила звуки Мусиндо.
Когда она была маленькой, жутковатое поскрипывание, поскуливание и вскрики пугали ее, точно так же, как и всю деревенскую детвору. Они говорили, что тут живут призраки. Вот, слушайте! Вот голоса демонов и душ, которые они терзают! Дети прислушивались и верили, что и вправду слышат голоса сверхъестественных существ. Но это происходило лишь тогда, когда они прислушивались. Но как бы они ни вслушивались, им никогда не удавалось разобрать, что же эти голоса говорят. И это, конечно же, лишь добавляло остроты детским страхам. Если же они шли по делам, то никогда не слыхали ничего, кроме шума ветра в кронах деревьев, криков птиц и, изредка, лая лисы, журчания ручья и голосов сборщиков дров, перекликающихся вдали.
В начале медитации звуки, которые слышала настоятельница, более всего походили на ветер, воду, голоса животных и людей, — и, скорее всего, этим они и являлись. Однако же по мере того, как ее дыхание замедлялось и сознание прояснялось, звуки неизменно принимали демонический характер, как в детском воображении. Действительно ли это происходило лишь потому, что она прислушивалась? Или это на самом деле были голоса обитателей иных миров, что звали ее и напоминали ей о мимолетности жизни в этом мире? Всегда ли это было так, или началось лишь шестьсот лет назад, после появления здесь госпожи Сидзукэ? А если второе, то означает ли это, что госпожа Сидзукэ действительно была ведьмой? Или эти звуки, будь они реальными или вымышленными, не более чем
не имеющие значения странности, сопровождающие вступление в медитацию?В конце концов настоятельница оставила все догадки — какой смысл цепляться за то, что не ведет ни к чему реальному? — и без усилий вплыла через ограничение мысли в исполненный жизни покой.
1291 год, замок «Воробьиная туча»
Лето принесло бездонное горе госпоже Киёми и истинное бедствие всему клану. Ее супруг, господин Масамунэ, угодил в ловушку, столкнувшись с неожиданно крупными вражескими силами у мыса Мурото, и погиб, вместе с ее отцом, двумя ее старшими сыновьями и почти всеми самураями клана. В результате ее последний сын, Хиронобу, сделался правителем Акаоки; его поспешное введение во владение предшествовало тому, что должно было стать его первым и последним деянием как номинального главы клана — ритуальному самоубийству при приближении торжествующих врагов. Их вожди в любом случае убили бы его. Со смертью отца и братьев Хиронобу стал правителем их владений, а правители не сдаются. То, что Хиронобу было всего шесть лет, не имело ни малейшего значения. Его старшим братьям было десять и восемь лет, но юный возраст их не спас. Они отправились с отцом, чтобы впервые посмотреть на бой — предполагалось, что это будет обычная стычка. А вместо этого они погибли вместе с ним.
Теперь у самой госпожи Киёми в жизни осталось всего два дела. Она будет присутствовать при самоубийстве ее младшего сына — верный телохранитель, Го, отрубит Хиронобу голову, как только его нож вспорет кожу, — а затем она тоже умрет от своей руки. Киёми совершенно не собиралась оставаться в живых, чтобы терпеть унижения и дурное обращение со стороны захватчиков. Она не горевала о себе — но горевала о Хиронобу и ничего не могла с собою поделать. Ей было двадцать семь, так что она не успела стать бабушкой. Но все же она прожила неплохую жизнь возлюбленной, жены и матери. Хиронобу же стал правителем Акаоки, но его правление будет продолжаться всего несколько часов, а затем он умрет.
Но Хиронобу не умер, и госпожа Киёми — тоже. Он уже изготовился вонзить нож в живот, но тут из сухого русла ручья вдруг вспорхнула несметная стая воробьев, и шум их крыльев напоминал шум далекого прибоя, разбивающегося об берег. Они пролетели прямо над Хиронобу, словно крылатая туча. Мерцание света и теней создало впечатление, будто он сам мерцает — неземной, бесплотный, словно призрак, видимый лишь краем глаза. Это заметили все. Некоторые вскрикнули. Быть может, госпожа Киёми — тоже.
Это было знамение. Знак неодобрения со стороны богов. Это было ясно всем. Потому Хиронобу не стал себя убивать. Вместо этого он решил в ту же ночь повести немногих оставшихся самураев на врага. Вместо того, чтобы умирать на берегу ручья, он умрет на поле битвы. Это тоже смерть, но это более храбрая смерть, а бог воинов, Хатиман, любит смелых. Го же позаботится, чтобы мальчик не попал в руки врагов живым.
Когда госпожа Киёми опустилась на колени, чтобы привести в порядок доспех Хиронобу, мальчик оказался почти одного роста с нею, благодаря воинским сапожкам и шлему, украшенному стилизованными железными рогами. Госпожа Киёми едва сдержала слезы. Миниатюрный нагрудник, маленькие, сделанные с расчетом на ребенка мечи, лакированные латные рукавицы и поножи — все это было предназначено для церемониальных целей, не для битвы, но вскоре будет использовано по прямому назначению. Лицо Хиронобу сияло такой гордостью, что госпоже Киёми едва не изменила сдержанность. Она заговорила — быстро, чтобы не дать пролиться слезам.
Помни — ты теперь правитель Акаоки. Веди себя подобающим образом.
Я буду помнить, — отозвался Хиронобу. — Мама, как я выгляжу? Я похож на настоящего самурая?
Ты — сын Масамунэ, правителя Акаоки, сокрушившего монгольские орды хана Хубилая в заливе Хаката. Ты и есть настоящий самурай. А настоящего самурая не должен волновать один лишь внешний вид.
Да, мама, я знаю. Но во всех этих историях про героев древности говорится, как великолепно они были одеты. Истории описывают их доспехи, знамена, шелковые кимоно, мечи, лошадей. Сказано, что одиного лишь уверенного и воинственного вида князя Ёсицунэ хватало, чтобы сокрушить дух его врагов. И еще говорится, что он был очень красив. Так что для героев важна и внешность.