Таинственный смысл бытияМеня на мгновенье пронзит,И тут же почувствую я,Что мной он, счастливый, забыт.И, как ни старайся, вернутьЕго и присвоить нельзя:Закрыт к нему наглухо путь,Дорога, тропинка, стезя.В какую просунуться щель,Завесу
убрать и туман,Ни куст не подскажет, ни ель,Тем более – стол и диван.Ни просьба, ни клятва, ни лестьЕго не смягчат: произволИ прихоть… И все-таки есть –И в сердце меня уколол!
«Блик на полу обманывал…»
Блик на полу обманывал,Дышал, как мотылек,Округлый и опаловый,Сойти за брошку мог.Серебряную ложечку,Рисунок и печать,Хотелось эту блесточкуНащупать и поднять.С каким великим авторомИмеем дело мы,Сравненья и метафорыДающим нам взаймы,Слепящие подобия,Вложив свой вещий дарВ учебные пособияПо постиженью чар.
«Люстру зажег – и она, оставаясь…»
Люстру зажег – и она, оставаясьВ комнате, вышла еще за окноМне в назидание, или на зависть,Или на радость мою – все равно.И притворилась огромной луною,К дереву в темном прижавшись окне,Жизнью меня соблазняя двойноюИ обещая такую же мне.Я, к своему удивленью, поверилЕй на мгновенье – и понял, смущен,Как это просто – в окне ли, за дверьюНас обольстить или где-то еще.
«У меня под рукой становились стихами…»
У меня под рукой становились стихамиИ вино, и вода, и гора с облаками,Подражавшими в плотности этой горе,И Афины с забытыми ими богами,И запущенный клен в петербургском дворе.У меня под рукой тишина оживала,Как волшебная флейта, – ни много ни мало!У меня под рукой серебрилась сирень,И привычная комната приобреталаБлеск дворцовый, особенно в солнечный день.И любовь с ее счастьем и горечью тоже,И Нева с неотрывно глядящим прохожимНа волненье ее, – заслужил я покой,И живая строка, ни на чью не похожа,Возникала в стихах у меня под рукой.
Осенний театр
Осенний театр – это лучший на светеТеатр, я люблю декорации эти,Трагедию ивы и клена люблю,И тополь как будто играет в «Макбете»,И дубу сочувствую, как королю.И ярко, и горько, и пышно, и сыро.В саду замечательно ставят Шекспира.С каким замедлением падает лист,Как будто вобрал в себя боль всего мира,И я на дорожке стою, как статист.Английский театр приезжал на гастроли,Давно это было, работал я в школе,Волненье свое не забыл до сих пор.Но сад, что ни год, те же самые ролиИграет не хуже, великий актер!И каждую осень печальное чувство,Счастливое чувство большого искусства,Меня посещает в преддверье зимы.Да, холодно будет, и снежно, и пусто,Но дивное зрелище видели мы!
«“Плевать на жизнь”, – шотландская принцесса…»
«Плевать на жизнь», – шотландская принцессаСказала, умирая в девятнадцатьЛет, – что ей смерти плотная завеса,Готовая упасть и не подняться,И что ей море в пасмурных барашках,И что ей лес еловый и охота?Ее душа – не наша замарашка,А точный слепок с птичьего полета!А
может быть, в ее СредневековьеДругая жизнь за гробом проступала,Как тот ларец за шторкой, в изголовье,В котором драгоценности держала?Или в ней было что-то от повесыИ мудреца, философа-гуляки,Каких Шекспир вставлял частенько в пьесыИ убивал в пылу кинжальной драки?
Трепещет, вздымается, ерзает, блещет…
О вещая душа моя!..
Ф. Тютчев
Трепещет, вздымается, ерзает, блещет,Волнуется, дышит, мерцает, сквозит,Вздыхает, – о ком ты, о чем ты? О вещейДуше, о листве, о волне, – без обидТут не обошлось, без надежды и дрожи,Без страха и трепета, – да, о душе,Листве и волне – посмотри, мы похожиИ были волной и листвою уже.Нас тоже к плотине сносило, к запрудеТеченьем, и маялись мы под грозой,А если мы не были ими, то будем,Ручаемся сердцем, клянемся слезой,Завешены тьмою и залиты светом,И светом наш гибельный мрак возмещен,И разве Овидий писал не об этом?Об этом, об этом, о чем же еще?
«Душе-то что, душа не мерзнет, не скудеет…»
Душе-то что, душа не мерзнет, не скудеет,Не надо ей носить ни шапку, ни пальто,Она в других краях опять помолодеет,Ее там не смутит, не огорчит ничто.Душе-то что, она, наверное, крылата,Завидует уже не птицам, птицы – ей.Как Гоголь ездил в Рим, она спешит куда-то,Где, может быть, еще светлее и теплей.Какие там дворцы, соборы, пропилеи,А улочки – таких и в Барселоне нет.И с нею, может быть, беседует в аллееЛюбимый ею здесь задумчивый поэт.До горестей земных теперь ей нету дела,На дольний мир смотреть ей незачем с высот.Но, может быть, она нет-нет и вспомнит тело,Лежащее в земле, и по нему всплакнет.
«Так ли уж точно Платон изреченья Сократа…»
Так ли уж точно Платон изреченья Сократа,А Иоанн и Матфей записали Христа?Речь забывается – и неизбежна утрата.Смысл сохраняется – формулировка не та.Да и записывать не на чем было, и стыдноБыло б записывать в незабываемый часВсё, что не в розницу сказано было, а слитно,И заменялось своими словами для нас.– Встреча в Аиде с тенями нас ждет дорогими,Здравствуй, Гомер, Гесиод, Одиссей, Паламед!– Небо прейдет, и Земля и Луна вместе с ними,Звезды спадут, а словам моим гибели нет.
Всё было
«Боже мой! Боже мой!На кого ты меня оставил? –Это он воскликнул, еще живой,И ни слова к тому не добавил.Эта боль, эта мука во тьме –Неужели еще и цитата?Царь Давид в двадцать первом псалмеТак уже восклицал когда-то.Отзывалась та боль в струне,Что рука его теребила.Мы напрасно о новизнеТак печемся в стихах. Всё было.
«Вспомни Екклесиаста…»
Вспомни ЕкклесиастаИли Иеремию, Давида,Может быть, Соломона, – нечастоВспоминаешь ты их, и забытаКнига Иова и Даниила,А Захарии и не читал ты.Ни к чему. И когда это было!До Афин это было, до Спарты.Что тебе их пророчества, пенье,Назиданья, повторы и струны,Обращения к хору, сравненья,Лани, серны, и звезды, и луны,Но подумай, быть может, у Фета,Пастернака или МандельштамаВ их стихах отозвалось всё это:И волненье, и пламя, и драма.
