Ошибка Бога Времени

Они прошествовали за дом – деловитый Монах и Зажорик, недоумевающий: на фиг Монаху межа, – и Петр Семенович показал, пригнувшись и уворачиваясь от густых сосновых лап, где пролегала старая граница. На пограничной полосе ничего не произрастало по причине глубокой тени – ни с одной, ни с другой стороны.

– Зачем ей этот кусок? – удивился Зажорик.

– Жадность человеческая! – пояснил старик. – Живет одна, по возрасту немолодая, на пенсии, и туда же! Нет чтобы подумать – на кой ей тот кусок? Там все равно ничего не растет!

– Хорошая женщина? – спросил Монах.

– В каком смысле?

– В прямом. Я бы на вашем месте знаете, что сделал? Как ее зовут?

– Зоя. Ну?

– Пошел бы к ней и сказал: дарю, Зоя! Тебе, Зоя, без этого куска никак и жизни нет, ну так бери и пользуйся! Посади цветы или картошку. И после этого махнул бы на рыбалку!

Петр Семенович внимательно посмотрел на Монаха, пожевал губами.

Зажорик готов был побиться об заклад, что их сейчас выведут вон, межа – это святое, и кто ж добровольно отдаст свое?

– Так все раздашь и без штанов останешься, – сказал Петр Семенович довольно мирно, впрочем. – Вина яблочного хотите? – спросил он вдруг. – У меня вино знатное, все говорят!

Он усадил их за стол под яблоней и скрылся в доме. Через несколько минут появился снова с бутылкой и стаканами. Разлил: «Будем!» – и они выпили.

– Отличное винцо! – похвалил Монах. – А мы к вам, Петр Семенович, по делу. Ваш бывший коллега дал координаты. Пара вопросов к вам… Вы помните день, когда умер Евгений Антонович Литвин, владелец «Торга»? Вы еще звонили в «Скорую»…

– А вам зачем?

– Я родственник Евгения Антоновича, – соврал Монах, не моргнув глазом. – Меня не было в городе четыре года, недавно вернулся и узнал, что Женя умер. Марат Николаевич, теперешний директор, ничего толком не знает, сердце, говорит, схватило, «Скорая» не довезла. Молодой человек, сорок пять всего…

– Хороший был человек Евгений Антонович, царствие ему небесное! – вздохнул старик. – Всегда пошутит, посмеется, на праздник всегда пригласит к себе в кабинет на коньячок. Демократ, одним словом. Марат Николаевич при нем ниже травы и тише воды был, а сейчас, говорят, развернулся… Мне Слава рассказывал, он охранником там. Такой важный стал! Контроля над ним теперь никакого – что хочу, то и ворочу. И дела у «Торга» не то чтобы хорошие… Но говорить не буду, не знаю.

– А в тот вечер… как это было, помните?

– Как же не помнить! У нас был корпоратив, пять лет «Межстрою», они у нас офис снимают. Гулянка с шести вечера и чуть не до утра. У нас есть комната для банкетов, но всегда кто-то выйдет в вестибюль, то покурить, то проветриться, народу было полно – шум, гомон! Все горазды на халяву. Нас трое дежурило на всякий случай, и патруль на подхвате у подъезда, а то вдруг пожар или драка! Всякое бывает. Евгений Антонович позвонил… как сейчас помню, в половине одиннадцатого, я даже не понял сначала, кто это. Не узнал его голос. Говорит невнятно, заикается… видимо, совсем плохо было. Повторял все время «Петр Семенович, вызови «Скорую»…», и еще что-то, а я не пойму – кто это, народ вокруг шумит. Кто, спрашиваю! Он только и сказал «Литвин», и больше ничего! Я тут же «Скорую», а сам к нему! А он лежит головой на столе, без сознания уже. Чашка перевернутая, чай разлился… «Скорая» подъехала через двадцать четыре минуты, я еще их к грузовому лифту проводил, чтобы людей не пугать… Не довезли! Я и на похоронах был, подошел к Юлии Павловне выразить соболезнование, а она… бедная, только кивнула, а сказать ничего не сказала, не смогла от слез…

Они помолчали. Старик снова разлил, и они выпили.

– За Евгения Антоновича! Не чокаемся…

– И часто он работал по вечерам? – спросил Монах.

– Часто. И по командировкам часто, всё в разъездах, и по заграницам мотался. Одно слово – хозяин…

– Он работал один?

– Один? – не понял старик.

– К нему приходил кто-нибудь, когда он работал?

– Ну, бывало, вызывал кого-нибудь из сотрудников, – то бумаги нужны, то цифры. Он иногда до двух-трех ночи сидел!

– А в тот вечер?

– Говорю ж: народу было невпроворот! Не помню, чтобы кто-то к нему приходил… Не знаю, может, и был кто, – старик пожал плечами. – Я пришел, а он на столе головой лежит, рядом чашка перевернутая… и чай разлился на бумаги.

– Чашка одна?

– Одна. Когда его увезли, я еще прибрал все, вымыл чашку, дверь запер…

– У вас там три видеокамеры, они работали?

– Одна точно работала, насчет других – не скажу, не знаю. Да нам и одной хватает. У нас тогда Рома Захарченко охранником работал, уже уволился, ушли, почитай, вместе. Ну, он человек у нас случайный был, временный. Он по компьютерам, программист вроде. Я еще ему помогал вещички складывать и по инвентарной описи сверять. Хороший пацан, душевный, никогда не откажется помочь, даже мебель, бывало, перенести. Но разгильдяй еще тот, никогда у него в комнате порядка не было…

Петр Семенович снова разлил и сказал:

– Вот так живет человек и не знает… а жизнь, она короткая, хоть и длинная! – Он вдруг вскочил и закричал: – Зоя! Иди к нам! Посидим по-соседски! – И добавил шепотом: – Это она! Которая за межу судится! Пацаны, посмотрите на нее, скажите, как она вам!

… – Ну и что новенького ты узнал? – скептически спросил Зажорик своего друга Монаха по дороге домой.

– Кое-что узнал.

– Что именно?

– Что четырнадцатого марта там было полно народу и проскользнуть в «Торг» мог кто угодно. То есть у убийцы была возможность остаться незамеченным. Еще узнал, что в чашке Евгения оставался недопитый чай, а это говорит… может говорить о том, что приступ случился внезапно, возможно, в то время, как он пил чай…

– Это ничего не доказывает!

– Согласен. Но видишь ли, мой друг Жорик… – Монах внезапно замолчал и погрузился в глубокую задумчивость. – Если, конечно, он его пил, – добавил через минуту.

– Как это? – удивился Зажорик. – А кто же его тогда пил?

– Никто. Евгений выпил свой чай с ядом раньше, в присутствии убийцы, а чашка, которую видел дежурный – бутафория, он к ней даже не прикасался. И поверь моей интуиции, Жорик, моему длинному носу…

Зажорик фыркнул иронически – нос у Монаха был не длинный, а, наоборот, короткий…

Глава 18 Что?

– Я не вижу ничего угрожающего, – сказал «семейный» доктор Василий Васильевич Сорока, много лет друживший с Евгением Антоновичем и выписывавший рецепты на все случаи жизни – от простуды, давления и бессонницы. – Давление пониженное, вегетодистония… ну, да это старая проблема. Резкая потеря веса, неудивительно, после смерти мужа… – он смотрел на Алекса не то чтобы неодобрительно, но подчеркнуто бесстрастно. «И пары башмаков не истоптавши…» – легко читалось на его выразительной физиономии. – Тошнота, головокружение, обморок – все это похоже на спазм сосудов. Но не это меня настораживает, – он наконец посмотрел прямо в глаза Алексу, и тому показалось, что во взгляде врача мелькнула неприязненная брезгливость к нему, Алексу, охотнику за приданым, аморальному типу, не чета покойному «настоящему» мужу. – Юлия Павловна очень неспокойна, что-то ее угнетает. Реакции замедленны. Она долго думает, прежде чем ответить на вопрос, отвечает неохотно. Я давно ее знаю, она очень переменилась после смерти Евгения Антоновича. Я бы показал ее психиатру, хотите, я договорюсь? – он снова не смотрел на Алекса, изучал сосредоточенно царапину на правой ладони.

– Доктор, – сказал Алекс, испытывая неловкость человека, которому приходится оправдываться, – я не знаю, что может угнетать Юлю. Мы были в Мексике почти две недели, все было хорошо. Может, местная еда или вода, нас предупреждали, что могут быть проблемы. Хотя воду мы не пили. Там никто не пьет местную воду.

– Не похоже, – с сомнением проговорил врач. – Но давайте проверим желудок, печень.

– Ее укусил жук! – вспомнил Алекс.

– Жук? Что за жук?

– Мы его не видели. Юля заметила кровь на шее уже в гостинице, мы были на экскурсии. Она говорит, что ничего не почувствовала. Да и следа от укуса не было, так, маленькое красное пятнышко… и кровь. Гид сказал, что у них нет ядовитых насекомых.