Ошибка канцлера

Среди личных бумаг Федоса оказывается письмо, полученное им вскоре после смерти Петра. Пожелавший остаться неизвестным автор предупреждал Федоса, что граф Андрей Матвеев распускает о нем неблаговидные слухи. Ссылаясь на свидетельство собственной жены, говорит, будто Федос на похоронах Петра смеялся над Екатериной, «когда она, государыня, в крайней своей горести, любезного своего государя мужа ручку целовала и слезами оплакивала». Сомневаться в правдоподобности слов Матвеева нет оснований. Но Екатерине важно другое: не было ли сказано Федосом еще что-то, не объяснял ли он причины своих издевок И вот одного за другим расспрашивают – не допрашивают! – всех, кто присутствовал при упомянутом разговоре. Расспрашивает, приезжая к каждому домой, начальник Тайной канцелярии и тут же берет подписку о неразглашении. Да еще остается автор письма, неизвестный и тем более опасный. Он мог знать гораздо больше, чем писал, мог делиться тем, что знал, с другими. А вот эти другие, как их искать? Под замком оказывается дом некой вдовы Шустовой, между Арбатом и Никитской, спешно выехавшей со всеми чадами и домочадцами в Нижний Новгород. Уволен и исчез поверенный в делах имеретинской царевны Дарьи Арчиловны, и царевна отказывается дать сведения о нем. И сколько их еще таких, скрытых и скрывшихся свидетелей!

Федоса нужно убрать, но его нельзя казнить. Это равносильно публичному признанию, как много он знает: слишком свежа в памяти его близость с Петром. Другое дело – его секретарь. Людей простого сословия казнили и куда за меньшие вины.

Федоса можно обвинять, но опасно даже для виду допросить. Да и о чем? Вдруг в озлоблении или с расчетом он захочет сказать то, что ему в действительности известно?

Даже со ссылкой приходится принимать меры предосторожности – чтобы все выглядело благопристойно, без спешки, а уж там, вдали от столицы и тысяч настороженных глаз, вступит в действие другая инструкция, которая должна привести к нужному исходу – к смерти. В ожидании нее остается добиться, чтобы ни одно слово Федоса не было – не могло быть услышано. Отсюда «неисходная тюрьма», заложенное до щели окно подземелья, опечатанная дверь.

Зато после смерти тело Федоса стоило привезти в Петербург – похоронить ли с некоторыми почестями, показать ли, что смерть наступила без насилия – отсюда спешный осмотр в пути, не произошло ли подмены, обмана.

Теперь трудно сказать с уверенностью, что изменило первое решение. Может быть, его приняла сама Екатерина, без советчиков, решивших от него отказаться. Зачем поднимать старую историю, напоминать о судьбе Федоса. А вид истерзанного голодом и лишениями тела мог сказать о худшем виде насилия, чем прямое убийство. И вот приходит второе решение – похоронить. Все равно где, все равно как, лишь бы скорее. Цена лжи о последней воле Петра стала ценой жизни Федоса и теперь была выплачена сполна.

Лондон Министерство иностранных дел Правительство вигов

– Сколько перемен, милорд, сколько перемен, и все в один год! Кончина нашего досточтимого короля Георга I, приход к власти счастливо царствующего сына и наследника Георга II. В России смерть Екатерины I, вступление на престол Петра II и – что не менее важно – крах князя Меншикова, единственного реального русского правителя последних лет. Во Франции...

– Оставим пока Францию и для начала разберемся с Россией. Приход к власти Петра II предусматривался нашей дипломатией?

– Мы имели сведения о нем из самого верного источника – от русского министра в Дании Алексея Бестужева-Рюмина. Бестужеву были известны старания Меншикова, но и его собственная семья принимала самое деятельное участие в подобном решении вопроса о престолонаследии: отец, брат, сестра.

– Прошу простить мою недостаточную осведомленность, но разве Бестужевы поддерживали Меншикова?

– Никогда. Подобные старания – простое совпадение интересов при совершенно различных целях. Меншикову был важен только брак собственной дочери с будущим императором, Бестужевым – возможность отстранить Меншикова от власти: как-никак палач отца императора, самый деятельный участник казни царевича Алексея. Меншиков как вариант второй очереди оговаривал дочерей Екатерины, Бестужевы имели в виду племянницу императора.

– Герцогиню Курляндскую?

– О нет. Это бы резко сократило число их союзников. Герцогиня Анна не пользуется популярностью в России, зато ее сестры очень любимы и умеют поддерживать любовь к себе.

– Однако в результате Бестужевы помогли выиграть Меншикову

– Но не пришли к примирению с ним, а провал затем Бестужева-сеньора с Морицем Саксонским и вовсе ослабил их позиции.

– Меншиков сумел воспрепятствовать избранию саксонца, но никогда не простит Бестужеву возникших затруднений.

– У Морица не было, насколько я понимаю, серьезных сторонников в Курляндии? Дворянство по-прежнему предпочитает правление своих советников.

– Вы не придаете значения женскому сердцу, милорд?

– Как нельзя больше. Для каждого дипломата это великая сила.

– В таком случае у саксонца были серьезные шансы.

– Неужели герцогиня Анна?

– Саксонец изобразил пылкую страсть, а она в своей жизни знала только Бестужева-сеньора.

– Не завидую обер-гофмейстеру

– О да. Ему своей потери герцогиня не простит никогда. Надо полагать, дни Бестужева-сеньора в качестве фаворита сочтены.

– Вам известен преемник?

– Пока нет. Все будет зависеть от отношения России к Курляндии и перспектив розыгрыша курляндской короны.

– А также русского престола.

– Не приходится спорить, но на сегодняшний день курс акций герцогини Курляндской на российской императорской бирже невелик.

Митава Дворец герцогини Курляндской Герцогиня Курляндская Анна Иоанновна, мамка Василиса, Бирон

– Кто там, мамка, кому до меня дело? Вон рань какая – проснуться толком не успела.

– Да этот, государыня, дворянчик из здешних, что тебе куропаток к столу носит. Он и вчерась к тебе добивался, да Петр Михайлыч наотрез отказал. Давно еще не велел на глаза являться.

– Бирон, что ли? Что ему запонадобилось? Дичь пусть на кухню отдаст, скажи, благодарствую. К герцогине да с битой дичью – додумался, господи прости!

– Нет у него дичи никакой, матушка, а очень просится. Почитай, часов с шести утра-то у дверей сидит.

– Ишь настырный какой! Ну зови, что ли, пусть свое дело изложит, пока Ганс куафюру делать будет.

– Ваше герцогское высочество, униженно молю простить мне мою настойчивость. Она не имела бы извинений, если бы не мое искреннейшее, всеподданнейшее желание доставить вашему высочеству развлечение.

– Какое еще развлечение? За дичь благодарствую.

– О нет, ваше высочество, никакая самая редкостная дичь не придала бы мне смелости обеспокоить вас. Мне не раз выпадало счастие видеть, сколь метко вы стреляете. По сравнению с точностью вашего глаза и твердостью руки я всего лишь посредственный охотник Это истинное наслаждение для каждого, кто разбирается в стрельбе, видеть ваши попадания. Они поистине превосходны!

– А ты что ж, где рядом охотишься?

– Как бы я посмел держать ружье неподалеку от такой царственной охотницы, истинной Дианы наших убогих мест. Мне довелось слышать, как выгодно отличаются от наших лесов превосходные леса Измайловского зверинца.

– Кто ж тебе рассказывал?

– Слухом земля полнится, ваше высочество. А ваша родина многим представляется истинным чудом на земле.

– Чудом, говоришь... Как тебя звать-то, кавалер?

– Эрнест Иоганн Бирон к вашим услугам, пресветлая государыня.