Ошибка канцлера
Шрифт:
Сейчас все его помыслы сосредоточены на принцессе и стремлении упрочить ее положение на престоле. При существующей ситуации решение подобной задачи требует учета всех тех противоречивых сил, которые лишают плавного хода и равновесия корабль нынешнего правления. Сумеет ли Бестужев все эти силы подчинить поставленной им задаче? Снова остается сказать: поживем – увидим.
Петербург. Зимний дворец
Правительница Анна Леопольдовна и А. П. Бестужев-Рюмин
– Будто недоволен ты чем, Алексей Петрович? Смурной какой-то.
– Воля ваша, ваше величество.
– Опять ты с титулом этим, а я оглядывайся, не услышал бы кто – разговоры пойдут, от принца одного понаслушаешься. Мы, Алексей Петрович, осторожненько, по-умному. Чтоб Остерману и тому сказать было нечего.
– Вы недооцениваете Остермана, государыня. У этого человека всегда и против всякого найдется что сказать. А мое присутствие в Петербурге и так не удалось сохранить в секрете – все знают.
– Это почему же? Визиты, что ли, отдаешь? Просила же я тебя повременить.
– Какие визиты, ваше величество! Вы соизволили разрешить мне приехать в собственный дом, приказали во дворец к вам приезжать.
– Так не мне ж к тебе для разговору ездить!
– Да кому ж такое в голову придет, государыня! Но глаз-то кругом куда как много: почему в бестужевском доме огни, слуги суетятся, кому, как не хозяину, в карете выезжать, а ко дворцу разве незамеченным подъедешь.
– Но ты ж не через парадный ход, Алексей Петрович?
– Какая разница, ваше величество. Ваша жизнь вся на виду – под маской не скроешься.
– Твоя правда. Решаться с манифестом надо. Да про это мы еще с тобой потолкуем. За другим я тебя звала. Ты вот о завещании императрицы Екатерины толковал, будто мне теперь цесаревны опасаться нечего, а я боюсь, Алексей Петрович, кабы ты знал, как ее боюсь. Ну фискалы за ней следят, ну о каждом шаге доносят, так ведь окромя меня во дворце сколько хозяев выискалось. Принц Антон командует, мне слова не скажет, чего они с Остерманом умышляют. Может, в чем и с цесаревной стакнутся, может, о чем важном промолчат, лишь бы мне назло. От супруга-то моего богоданного ума не жди, а добра и вовсе.
– Утвердить вам свою династию пора, ваше величество, – Брауншвейг-Люнебургскую – на русском престоле.
– Что ты, что ты, Алексей Петрович, не хочу я с Антоном, ни за что не хочу! И не говори ты мне таких слов. Чтоб мне на всю жизнь без него, постылого, и не дохнуть. Жизни мне такой не надо!
– Позвольте, государыня, мысль кончить. Я имел в виду провозглашение императрицей вас одной. Так и должно по закону быть – только вы имеете отношение к русскому престолу.
– А принц?
– Останется супругом вашим, супругом императрицы, не более того. Тогда уж и распоряжений от него никаких не будет, и подчиняться ему никто не пожелает, да и вы, если воля ваша будет, судьбу его для пользы государственной решите.
– Это что за мысли-то у тебя?
– В Петербурге ли разрешите жить или, скажем, в каком отдельном дворце, со всеми почестями, однако же чтоб неприятностей вам не чинил.
– Думаешь, и так возможно?
– Всеконечно, ваше величество.
– Ох, снял ты у меня с души камень, Алексей Петрович!
Потолкуем, обсудим все не спеша.– В таких делах, государыня, время дорого.
– Да понимаю я. Только цесаревна пока ничего злого противу меня не умышляет, так что время-то пока есть.
– Откуда ваша уверенность, государыня? Вы слишком доверяетесь фискалам, а ведь то, что за деньги продано, за деньги другими может быть и куплено.
– Какие фискалы – поверила бы я им! Мне сама цесаревна сказала.
– Вы говорили с ней о своих подозрениях?
– Сразу как с тобой о них потолковали.
– Это значит, еще вчера.
– Конечно, вчера, на бале. Цесаревна даже в слезы ударилась, что обидела я ее беспричинно, клялась, божилась, что в мыслях ничего противу меня не имела.
– Ваше величество, у вас остается единственный выход – немедля арестовать цесаревну.
– Да ты что, Алексей Петрович! Как это – арестовать? За какие такие вины?
– Крепость – единственное место, где отныне цесаревна не будет представлять для вас и вашего сына опасности.
– Да почему, скажи ты мне, ради бога! Господи, даже голова кругом пошла.
– Да потому, ваше величество, что остерегли вы ее! Теперь она о спасении своем думать будет. Не торопилась, так заторопится – так заторопится, что нам не успеть.
– Да что ты, она после разговору нашего – успокоила я ее, обнадежила своим благоволением – глаза утерла, водицы попила и до самого утра на бале танцевала. А ты – заторопится!
– Вы не назвали в разговоре с цесаревной моего имени, ваше величество?
– Вроде нет – к чему бы?
– Простите мою настойчивость, но это очень важно – вы точно помните? Может, просто так обмолвились?
– Да нет же, Алексей Петрович, ведь тебя для всех-то и в столице нет. Конечно же не называла я тебя. А что ты обеспокоился?
– Долго занимать ваше внимание, ваше величество. Вам, поди, и так разговор этот тяжел.
– Твоя правда, скорей бы кончить.
– Но я вынужден для вашего же блага вернуться к аресту цесаревны, государыня.
– Экой ты, Алексей Петрович, нетерпеливой! Да надо же мне с фрейлиной Менгден поговорить, с госпожой Адеркас. Графа Линара, как посланника польско-саксонского, в известность поставить. Союзники же они наши – нельзя так, право.
– Только так и можно, ваше величество, только так – втайне и безо всяких советов. Не жалеете себя, пожалейте сына. Сколько лет под рукой покойной императрицы жили, свету божьего не видели – и теперь снова под чужую власть, а то и того хуже.
– Да ты так толкуешь, будто дело это решенное, Алексей Петрович! Тебе бы вот пиесы писать – трагедии аль повести какие. В жизни такого не бывает.
– Вы забыли об аресте Бирона, государыня. Ждал он его, в мыслях исход такой имел?
– Ну ладно, ладно уж, на завтра на утро подготовь указ – подпишу. Только раньше полудня не приходи – не люблю рано вставать.
– Ваше величество, лучше бы сегодня: вечер только в самом начале. А ночью бы и конец всем вашим тревогам.
– Нет-нет, и не проси, Алексей Петрович! И думать о таком страхе не хочу. Да тебе уж пора – скоро посланник польский прийти должен, дела нам с ним обговорить надо.