Ошибка следователя

– Там она с равным успехом могла оказаться и после выстрела Дмитриева.

– В том-то и дело, что нет. Если стрелял Дмитриев, дробь ушла бы вниз. Или вы, может быть, полагаете, что Дмитриев при выстреле становился на колено?

– Ну этого я, допустим, не полагаю.

– Правильно делаете. И наконец - носок...

– Он мог сползти во время борьбы.

– Если бы все предыдущее не говорило за самоубийство, с этим можно и согласиться. В данном же случае снятый носок - лишнее подтверждение самоубийства.

– Да, но заключение врача...

– Врачи бывают добросовестные и недобросовестные.

– Значит, придется делать эксгумацию?

– Бесспорно. И знаете, я буду чертовски рад, если не ошибся. Как хотите, но Дмитриев славный малый. Вы до сих пор смотрели на него, как на преступника, вот он и вызвал у вас антипатию. А вы посмотрите теперь на него как на хорошего человека. Ей-богу, он вам понравится.

– Вполне возможно.

– Непременно понравится. А насчет информации по инстанциям... Что ж, если повторная экспертиза покажет, что я не прав, делать нечего, пишите. Ну ладно, пока всего доброго. А я зайду к Дмитриеву, надо же его обрадовать. Может, и вы со мной?

– Нет уж, я повременю. Да и вы... Не преждевременно ли?

– По-моему, даже с опозданием.

Через неделю Федор Константинович получил письмо от Расторгуева. Молодой следователь подробно описывал результаты эксгумации, благодарил за "наглядный, незабываемый урок". Кончалось письмо словами:

"Закругляюсь. Тороплюсь к Дмитриеву - хочу извиниться. Опоздал? Ничего, лучше поздно, чем никогда.

Он славный парень, этот Дмитриев..."