ОШО "Мастер" Размышления о преображении интеллектула в просветлённого
Шрифт:
Но ведь возможно представить Бога как сознание, и при этом не как творца, но как саму творческую функцию сущего. Все это зависит от нас и от того, что мы подразумеваем под Богом, потому что Бог лишь гипотеза, слово; смысл должен быть дан нами. Если Бог не творец и не личность, но сам феномен творчества и сознания, — тогда правильны оба утверждения: Бог существует и Бога не существует.
Это была трехчастная логика. И Гаутама Будда обязательно склонит будущий мир к трехчастной логике. Аристотель уже устарел. Но современник Гаутамы Будды, Махавира, пользуется семичастной логикой, и он будет окончательным победителем в том, что касается логики, потому что он учел все возможные альтернативы. Три альтернативы — это еще не все возможности.
Например,
Он охватил все возможности и интерпретации. Даже Гаутама Будда избегал заходить так далеко; он оставался в разумных пределах. Теперь, возвращаясь к его изречению, вы можете понять его: Старый Шакьямуни Будда сказал: «Этот путь — хорошо, и не этот путь — тоже хорошо; этот путь или не этот путь — все хорошо».
Три утверждения... это делает переживание более таинственным. Аристотель демистифицирует сущее. Делить его просто на жизнь и смерть, на день и ночь, на правильное и неправильное, на добро и зло, на бога и дьявола — все это немного по-детски, несколько недоразвито. Жизнь куда сложнее, чем это. Он берет только две крайности — и забывает середину.
Будда называл свой путь срединным путем, поэтому он должен был точно рассчитывать срединную точку, где противоположности встречаются, где противоречия растворяются друг в друге и делаются дополняющими. Тогда это становится трехчастной логикой: две крайние возможности и одна срединная, где крайности сходятся и сливаются в единстве. Его подход не только более мистичен, он также и более научен.
Современная физика приближается к Гаутаме Будде и совершенно отказывается от Аристотеля, а вместе с ним и от Евклидовой геометрии, поскольку она была побочным продуктом аристотелевой логики. Аристотель и Евклид господствовали на Западе две тысячи лет, но современная физика находит вещи более сложными, чем они полагали. Гаутама Будда, возможно, ближе к реальности, поскольку он выбрал более мистический подход. Он расширяет наше восприятие реальности.
Мое личное предчувствие таково, что, в конце концов, современной физике придется признать не только Гаутаму Будду, но и Махавиру, потому что его семичастная логика абсолютно завершена. Нельзя прибавить больше ничего. Не может быть восьмичастной логики; семью возможностями охвачено все. Ничего не упущено, все учтено; она всеобъемлюща.
Махавиру признали — причем ученые даже не знали, что они признают человека, который жил двадцать пять столетий назад, современника Гаутамы Будды, — признали потому, что он проповедовал теорию относительности. Махавира был первым человеком, проповедовавшим теорию относительности. Альберт Эйнштейн был бы чрезвычайно счастлив, если бы кто-то представил ему теорию относительности Махавиры. Она трактует не о физике, она изучает человеческое сознание, но это тот же способ видения. И Альберт Эйнштейн пустился бы в пляс, если бы услышал семичастную логику Махавиры, потому что он испытывал очень много затруднений с Аристотелем. Реальность велика, а логика была мала: она никаким образом не была в состоянии помочь в дальнейшем исследовании, помочь более глубоко проникнуть в материю и энергию. Она была хороша для повседневной работы на базаре, но она не была достаточно хороша для более глубоких сфер.
Но я думаю, что сам Да Хуэй не имел понятия, зачем он процитировал это изречение... может быть, просто мистифицировал людей, прикидывался, что понимает эту странную логику трехчастности, — потому что он ничего не говорит об этом. Цитата вне контекста. Все, что говорится, должно иметь какой-то смысл, какую-то связь. Эта же цитата не имеет отношения к предыдущей сутре. Он просто вставил ее.
Вот мое ощущение: он попросту мистифицировал людей,
притворившись, что знает значительные вещи, которые им не понять. Это одно из важных свойств человека: он считает, что все то, чего он понять не может, должно быть верным. Из-за этого философы писали таким стилем, чтобы вы подолгу читали большие фразы, длинные предложения, объемистые разделы — такие большие, чтобы к тому времени, когда вы подходите к концу раздела, вы забывали начало.Например, немецкий философ Гегель был мастером мистификации в области абсолютно бессмысленных идей, и вся его стратегия состояла просто в написании больших слов — помпезных, напыщенных. Одно предложение растягивалось на целую страницу, и к тому времени, как вы подходили к концу предложения, вы не имели никакого понятия, что же было в начале, что было в середине...
Гегель считался великим философом — до тех пор, пока его не поняли! Когда же его поняли, его отодвинули в сторону просто как фокусника, который пытался лишь мистифицировать людей. И он преуспел. По крайней мере, в своей жизни он насладился роскошью быть великим философом. Только после его смерти ученые постепенно разглядели это все и обнаружили, что он не говорит ничего. Он говорит очень много, но, если вы сконденсируете это, — ваши руки пусты. В нем нет ничего.
Когда бы я ни думал о Гегеле, я всегда вспоминаю человека из моей деревни. Он был почти невменяем; он вызубрил весь оксфордский словарь и писал письма президенту, премьер-министру, губернатору. Жил он как раз рядом с моим домом.
Время от времени он заходил ко мне показать свои письма — двадцать, тридцать, пятьдесят дурацких, отпечатанных на машинке страниц, но ни единого осмысленного предложения. Он ничего не знал о языке; он выучил весь словарь, и в этом-то и была беда. Он просто-напросто без конца писал большие слова; эта писанина не имела никакого смысла.
Он замучил меня, и тогда я сказал: «Сделай одну вещь. У меня мало времени, а твои письма такие длинные, и к тому же это будет полезно, потому что такое большое письмо президент не возьмется прочесть. Поэтому с письмом ты должен написать небольшое краткое содержание всего строк на десять-двенадцать, самое большее».
Он сказал: «Вот это хорошая идея. Я напишу краткое содержание. Это не проблема».
Он тут же отправился писать содержание, а письмо оставил со мной.
Я был поражен; это что-то странное, как же он собирается писать краткое содержание? Но он не видел проблемы: словарь с ним... И появилось еще десять строк полнейшего абсурда. Я сказал: «Это совершенно прекрасно. Это объясняет все! И я могу сказать, что теперь президент возьмется прочесть. Двадцать страниц — это слишком много. Ты пишешь такую большую философию».
Но никто не отвечал на его письма. Он, бывало, заходил ко мне со словами: «Вот и месяц прошел, а ответа нет, и даже уведомления, что они получили мое письмо! А я ведь трудился так упорно».
Я сказал ему: «Не думаю, что у этих политиков хватит ума понять твою великую философию».
Он сказал: «Это верно. Ты единственный человек, который понимает меня. Никто, похоже, не понимает».
Каждый день он отправлялся на почту с новым письмом, и почтальону надоело. Однажды почтальон встретил меня в библиотеке и попросил: «Вы не можете остановить этого человека? Я никогда не читал никаких его писем, но даже держать их на столе — мучение. Чувствуешь, как внутри тебя так все и выворачивается; прочтите две-три строчки — и этого достаточно, чтобы свести с ума кого угодно».
Я сказал: «Очень трудно остановить его, потому что я единственный человек, кто понимает его. Если у вас какое-нибудь затруднение, я скажу ему, и он сможет объяснить».
Он сказал: «Я не хочу, чтобы вы напоминали ему об этом вообще! Он же придет с еще более длинными объяснениями».
Время от времени я приезжал в свой городок, и он поджидал меня. Я любил этого человека. Он был безумным, но очень хорошим, очень приятным и совершенно безобидным.
Я сказал ему: «Ты сделал одну вещь неправильно». Он спросил: «Что?»