Оскорбленный взор. Политическое иконоборчество после Французской революции
Шрифт:
Впрочем, гораздо чаще животное, превращающееся в символ, все-таки носит на себе какое-то клеймо или служит предметом насмешек в ходе карнавальных и иконоборческих процессий. Не случайно Роберт Дарнтон говорит по этому поводу об отрицательной «ритуальной ценности». «Некоторые животные, – пишет Дарнтон, – очень подходят для обзывания, как другие, по знаменитой формулировке Леви-Стросса, „подходят для думанья“» 317 . Прогулки с животными в сатирических и политических целях служат выражением «народного экспрессионизма» (Морис Агюлон), но не только; они продолжают традицию искупительного использования животных 318 , зафиксированную во время Французской революции и сохранившуюся до середины XIX века. Чаще, чем кошки, испокон веков ассоциировавшиеся с оккультными силами и по этой причине использовавшиеся в мстительных «кошачьих концертах», эту искупительную роль исполняют собаки и ослы, реже лошади и, наконец, свиньи, продолжающие волновать народное воображение 319 . Подобные сцены, особенно частые в эпоху Реставрации, происходили и в городах, и в деревнях. В марте 1815 года при известии о «прилете Орла» (возвращении императора) один ветеран наполеоновских кампаний принимается расхаживать по улицам Тулузы в обществе собаки с крестом Святого Людовика на хвосте 320 ; несколькими неделями позже сцена повторяется в Драгиньяне, только теперь на хвосте красуются лилия и белая кокарда 321 ; а в Мюлузе заводчики в знак раскаяния привязывают «к гривам и хвостам лошадей кресты Святого Людовика, которыми наградили их самих» 322 . В начале Второй реставрации в Париже в квартале Сен-Марсо из одного кабака в другой водят свинью с лилией на хвосте, а в это время фрондеры-бонапартисты иронически пьют за здоровье «толстого папаши» 323 . Похожие сцены разыгрываются в коммуне Антрег (департамент Аверон): ее жители привязывают белые кокарды к хвостам собак и лошадей 324 ; несколько месяцев спустя в одной из деревень департамента Рона «шалопаи» смеха ради прикрепляют белую кокарду к хвосту собаки, и она, к негодованию окружающих, бегает в таком виде по улицам 325 . Напротив,
317
Darnton R. Le grand massacre des chats. P. 127; Дарнтон Р. Великое кошачье побоище. С. 109.
318
Walton Ch. La libert'e d’expression en R'evolution. Les moeurs, l’honneur, la calomnie. Rennes: Presses universitaires de Rennes, 2014.
319
Людовика XVIII часто называли свиньей, любителем картошки и т. д.
320
Hazareesingh S. La l'egende de Napol'eon. P. 163.
321
Хозяином этой собаки называют (впрочем, не приводя доказательств) пастуха-бонапартиста (AN BB 21 237).
322
Цит. по: Leuilliot P. La Premi`ere Restauration. P. 197.
323
Как уже было сказано, Людовика XVIII часто уподобляли свинье. Об этом эпизоде см.: Supplementary Despatches, Correspondence and Memoranda of Field Marshal Arthur, Duke of Wellington. Vol. XI (July 1815 – July 1817). London, 1864. P. 45–46.
324
15 июля 1815 года (AN BB21 216).
325
AD Rh^one. 4M238.
326
Свидетельское показание Бартелеми Деферра от 19 мая 1815 года (AN BB3 154; цит. по: Triomphe P. La symbolique `a fleur de peau).
327
AN BB18 1315.
328
Цит. по: Gardi R. R'econqu'erir la R'epublique. P. 148.
Что же касается тотемического животного, его могут приносить в жертву и подвергать насилию, метя при этом в обозначаемого им политического противника. В этом случае целью иконоборцев становится порой само тело животных-символов. Коллективные представления, особенно среди простонародья, легко мирились с такими жестами, особенно до 1850 года, когда был принят закон Граммона, запрещавший публичное жестокое обращение с домашними животными 329 . Бои животных (петухов, собак, медведей и проч.) были в ту пору самым обычным делом не только в деревнях, но и в восточных пригородах Парижа (возле заставы Травли). В первой половине XIX века одной из любимейших забав сельской молодежи было отрубание головы домашним птицам или забивание их камнями 330 . В коммуне Ла-Валет (департамент Вар) в 1832 году карлисты публично высекли, а затем повесили петуха – по всей вероятности, намекая на официальную символику режима Луи-Филиппа. Морис Агюлон однажды уже привлек внимание к этому случаю, в котором увидел политизацию фольклора: «петуха используют без предварительных объяснений, поскольку так принято, но при этом помнят о тех политических ассоциациях, какие он порождает в данный момент, и с радостью их обыгрывают» 331 . Позднее, в июле 1851 года, белого петуха – в этом случае цвет важнее породы животного – носят по деревне Бельгард-ан-Диуа (департамент Дром), осыпают оскорблениями, а потом публично сворачивают ему шею, «чтобы показать, как бы надо обойтись с белыми» 332 . Во всех описанных эпизодах эмблематическое животное превращается в искупительный манекен, «козла отпущения», за которым стоит другой объект; примерно так же во время карнавала устраивают суд над Карамантраном – манекеном, изображающим Великий пост, – а затем сжигают его или вешают.
329
См. классическую статью: Agulhon M. Le sang des b^etes: le probl`eme de la protection des animaux en France au XIXe si`ecle // Agulhon M. Histoire vagabonde. P. 243–282.
330
Ploux F. La violence des jeunes dans les campagnes du Sud-Ouest au XIXe si`ecle: ethos agonistique et masculinit'e // Revue d’histoire de l’enfance irr'eguli`ere. 2007. № 9. Р. 86.
331
Agulhon M. La R'epublique au village. Les populations du Var de la R'evolution `a la Seconde R'epublique. Paris: Plon, 1970. P. 268.
332
Цит. по: Serre R. 1851. Dix mille Dr^omois se soul`event. P. 94.
Предметы-фетиши
В XIX веке, так же как и во время Революции, политические конфликты отражаются на всем, включая самые повседневные предметы. Бритвы, ножи, настольные игры, игральные карты, полотенца, фигурные трубки, табакерки, медальоны, женские украшения, брошки и брелоки, веера, рукоятки тростей, стаканы, расписные тарелки 333 , вазы, стеклышки волшебных фонарей, формы для вафель, этикетки для ликеров и духов, мыло, конфеты, пряники и гостии – все это украшается картинками, эмблемами, надписями и портретами с более или менее явным политическим смыслом. Все эти предметы во многих отношениях гибридны: это и вещи, и изображения; их можно употреблять и в повседневной жизни, и в политических целях; они приносят пользу и демонстрируют убеждения; они предназначены для частного пространства, но могут быть явлены и в пространстве публичном; они участвуют и в торговых обменах, и в обменах дарами.
333
Un media de fa"ience. L’assiette histori'ee imprim'ee / M. Bouyssy, J.-P. Chaline. Paris: Publications de la Sorbonne, 2013. P. 41–58.
В эпоху Реставрации поклонники Наполеона создали настоящий «культ возмутительных предметов», хранящих память об императоре; культ этот был распространен повсеместно, как в городах, так и в деревнях, и его разделяли представители всех классов общества 334 . Количество предметов такого типа, находившихся в обращении, достигало, по всей вероятности, нескольких миллионов. Факт этот широко известен, но слишком часто в нем видят всего лишь симптом популярности «наполеоновской легенды». Гораздо менее изучены безделушки самого разного рода, от носовых платков до мыла, украшенные изображением Генриха V, которые во множестве циркулировали в легитимистских кругах с 1830-х годов до начала Третьей республики. Не остались в стороне и либералы с «памятными вещицами» в честь депутатов Манюэля и Фуа 335 и «табакерками Туке», выпущенными в огромном количестве для защиты Конституционной хартии 336 . Даже республиканцы прибегали для пропаганды своих идей не только к политическим катехизисам, но и к предметам-фетишам, опоре сенсуалистской педагогики. Портреты депутатов-монтаньяров украшают различные предметы, в частности шейные платки 337 , а «красные» курильщики из департамента Жер в 1850 году выставляют напоказ «зажигательные [sic!] трубки, увенчанные головами Ледрю-Роллена, Барбеса и Распая» 338 . Ассоциация под названием «Демократическая и социальная пропаганда» в 1849 году объявляет своей целью распространение «предметов искусства демократической и социальной направленности»: «портретов, бюстов, статуэток, медалей и медальонов аллегорического свойства» ради образования и эмансипации масс 339 . Иначе говоря, циркуляция предметов составляет автономное, четко определенное пространство, дополнительное по отношению к сфере публичных дискуссий.
334
См.: Hazareesingh S. La l'egende de Napol'eon. P. 97.
335
См.: Caron J.– Cl. Les deux vies du g'en'eral Foy (1775–1852), guerrier et l'egislateur. Ceyz'erieu: Champ Vallon, 2014. P. 345.
336
Табакерки, выпускавшиеся близким к либералам книгопродавцем-печатником Туке, отставным офицером наполеоновской армии.
337
См.: Les r'evolutions de 1848. L’Europe des images. T. 2. Une R'epublique nouvelle. Paris: Assembl'ee nationale, 1998. P. 103.
338
См.: Dagnan J. Le Gers sous la Seconde R'epublique. P. 520.
Упомянутые политики – видные деятели Второй республики. – Примеч. пер.
339
Mortillet G. de. Politique et socialisme `a la port'ee de tous, 'el'ements de droit politique et d’'economie sociale. Paris: `A la propagande d'emocratique et sociale, 1849.
Для историка все эти разнородные предметы представляют опасную ловушку. Они бесспорно потрясают воображение своей принадлежностью к более или менее экзотическому китчу. В 1827 году кондитер в Меце выставляет на ярмарке издевательские пряничные фигурки Карла Х в иезуитском головном уборе 340 ; в 1829 году во время карнавала взорам жителей Понтуаза предстает куда более изощренная композиция: орел, на нем бюст Бонапарта, а сверху два ангела, венчающие его французской короной 341 … Поражают предметы-фетиши и сложностью шифровки: многие из них имеют двойной и тройной смысл, и если на первый взгляд они кажутся совершенно невинными, то при внимательном рассмотрении выдают свою возмутительную природу;
например, во многих департаментах широкое распространение получил листок с нарисованными на нем лилиями: стоило его развернуть, и из-под лилий показывался победительный орел и Наполеон, прогоняющий короля-Бурбона 342 ; в том же духе выполнены бронзовые статуэтки Людовика XVIII, внутри которых прячутся крохотные бюсты Наполеона 343 . В тот момент, когда возвращение Наполеона (или его сына) на французский престол еще кажется возможным, двойное изображение напоминает об обратимости эпох и властей. Многие из предметов-фетишей завораживают также своей якобы «народной» эстетикой, которая вселяет иллюзию, будто, изучив их, историк наконец получит доступ к «народной политике», замешанной на мирском идолопоклонстве и полной фантазмов. Наконец, эти предметы поражают и привлекают своей мнимой прозрачностью: кажется, будто их наличие у того или иного человека недвусмысленно указывает на его политические верования и политическую ангажированность. Все эти фетишистские иллюзии необходимо отбросить.340
AN F7 6705.
341
AN F7 6706.
342
AN F7 6707.
343
См.: Houssaye H. 1815: La Premi`ere Restauration. P. 57.
Историк, как правило, получает доступ ко всем «политическим» безделушкам такого рода только благодаря посредничеству полицейских. Полицейские же рапорты уделяют преимущественное внимание производству и распространению подобных предметов или их доступности, но не позволяют вынести окончательные суждения об их значении (зачастую двойственном) или об их употреблении (также весьма двусмысленном). Архивы эти, особенно в эпоху Реставрации, действуют как увеличительное зеркало, отражающее процветающую торговлю возмутительными предметами, но также и порождаемые ею страхи. Изготовлением подобных предметов занимаются либо заключенные, которые мастерят их из соломы 344 , либо ремесленники, которые тайком делают их на фабриках 345 , но порой производство достигает промышленного масштаба: такова, например, серия из сорока восьми тысяч так называемых «наполеоновских» ножей, пущенная в продажу, по всей вероятности, фабрикантом из города Тьер в 1826–1830 годах 346 .
344
Известны несколько соломенных табакерок с изображением Наполеона, которые ради заработка изготовил заключенный в лионской тюрьме Святого Иосифа (AN F7 6705). Об этом типе продукции и о путях ее сбыта см. несколько замечаний в: Vimont J.– Cl. Objets-souvenirs, objets d’histoire // Soci'et'es et repr'esentations. 2010/2. № 30. Р. 211–228.
345
Например, в мастерской стеклодува на парижской улице Колокольного Звона в 1819 году (AN F7 6704).
346
AN F7 6706.
Что сообщают нам полицейские рапорты о способах присваивать и осмыслять эти предметы, манипулировать ими, выставлять их напоказ или скрывать? Проникнутые глухой тревогой, рапорты преувеличивают прозрачность и перформативность описываемых знаков. Разве этикетка ликера под названием «Эликсир Святой Елены» с изображением Наполеона может не разжечь страсти и не вдохновить на бунт? Именно об этом и пишет начальник полиции департамента Рона через несколько дней после убийства герцога Беррийского: «Ничто, кажется, не способно так быстро возбудить умы, и без того горячие от природы и уже распаленные вином и крепкими напитками, как вид подобных этикеток» 347 .
347
Письмо начальника полиции департамента Рона префекту этого департамента от 12 марта 1820 года (AD Rh^one. 4M245).
Между тем потребители и производители используют эти знаки разными, зачастую противоречащими один другому способами, и это доказывает, что на самом деле прозрачность их отнюдь не так велика. «Социальная жизнь вещей» соткана из подобных двусмысленностей 348 . Производители, равно как и разносчики – продавцы эстампов, табака, галантерейных товаров или модных новинок, – утверждают не без оснований, что они стремятся прежде всего отвечать на запросы анонимной публики с разными вкусами. Производители вовсе не обязательно руководствуются политическими убеждениями, их гораздо больше интересует прибыль. Некоторые даже ссылаются на свою верноподданность и законопослушность. Другие оправдывают себя эклектичностью своих запасов, в которых смешаны предметы самой несхожей направленности. В этом случае политический символ тонет в хаосе смыслов и разнородных следов прошлого. Владелец парижского «музея изящных искусств» в Вивьеновом пассаже объясняет в 1825 году присутствие в своей лавке бюстов Бонапарта тем, что они «пребывают здесь среди более восьми сотен людей, прославленных своими талантами, добродетелями или преступлениями» 349 . В 1869 году в каталоге фигурных трубок торгового дома Гамбье в Жив'e (департамент Арденны) императорское семейство соседствует с «узником», чьи черты напоминают мятежного Огюста Бланки 350 . В эпоху «изобретения знаменитостей» 351 визуальный пантеон обретает самые разнообразные формы, так что возмутительное изображение теряется среди множества других знаков.
348
См. пионерское исследование: The Social Life of Things. Commodities in Cultural Perspectives / A. Appadurai ed. London: Routledge, 1986.
349
Письмо Руи префекту полиции от 13 ноября 1825 года (AN F7 6706).
350
См.: http://www.gambierpipes.com/fr/catalogi-franse-versie.
351
Lilti A. Figures publiques; Лилти А. Публичные фигуры.
Что же касается потребителей, они в первую очередь используют эти предметы по прямому назначению, строго дозируя степень их символического истолкования в зависимости от того, кто на них смотрит. Деполитизацию ближайшего прошлого, особенно после 1830 года, осуществляют, в частности, «коллекционеры» (слово возникает именно в эту эпоху). Прошлое, разъятое на кусочки и превращенное в часть культурного наследия, ускользает от политических истолкований. Манюэль Шарпи, исследовавший обстановку парижских буржуазных квартир во второй половине XIX века, приводит удивительный факт: в 1860 году Ашиль Грегуар, торговец с улицы Сен-Лазар, хранит в столовой статуэтку Людовика XVIII, в прихожей бюст Наполеона I, а в кабинете портрет республиканца Армана Карреля 352 . Трудно найти лучшую иллюстрацию для политического эклектизма коллекционера, чье собрание почти превращается в музей. Впрочем, другие коллекционеры руководствуются принципом избирательного сродства. Ими движет прежде всего желание отыскать политического покровителя для истории своей семьи. Поэтому барон де Бургуэн, шталмейстер Наполеона III, собирает в своем особняке коллекцию, полностью посвященную императорской фамилии 353 .
352
Charpy M. Le th'e^atre des objets. Espaces priv'es, culture mat'erielle et identit'e bourgeoise. Paris, 1830–1914. Th`ese d’histoire sous la direction de J.-L. Pinol. Universit'e de Tours, 2010. T. 2. P. 1245.
353
Charpy M. Le th'e^atre des objets. T. 1. P. 433.
Обстановка жилищ людей более низких сословий известна нам гораздо хуже. Кое-какие сведения имеются только о квартирах участников восстаний или заговорщиков, у которых проводился обыск. Такие обыски в большом количестве проходили после апрельского восстания 1834 года; из их протоколов следует, что в обысканных квартирах политические предметы встречаются очень редко; преобладает печатная продукция: литографированные портреты Робеспьера, Марата, Сен-Жюста, купленные у торговцев эстампами; рисунок, изображающий аллегорию Свободы 354 ; ленты и куски красной ткани, которые могут послужить сигналом сбора. Обстановка в жилищах некоторых парижских мятежников в июне 1848 или в декабре 1851 года мало отличается от описанной картины: гипсовая «богиня свободы» у рабочего делегата Жака Бо, участника июньского восстания 1848 года, – восьмидесятисантиметровая статуэтка с ружьем в руках и булыжниками у ног (смысл более чем прозрачен), а также медальоны с изображением Робеспьера и Сен-Жюста 355 ; у бельвильского садовника Тартенвиля – «портреты Робеспьера, Марата и всех людей 93-го года на стенах» 356 (обе квартиры обысканы в 1851 году). Впрочем, встречаются и вещи более современные: коллекция портретов «соцдемов» или монтаньяров 1849 года, свидетельствующая об обновлении политической визуальной культуры 357 .
354
Протокол обыска у Кайе, члена Общества прав человека, проживающего в доме 30 по улице Жоффруа Анжуйца (Cour des pairs. Affaire du mois d’avril 1834. P. 229).
355
Рапорт об обыске от 9 декабря 1851 года; цит. по: Hincker L. Citoyens-combattants `a Paris. P. 167.
356
См. базу данных о людях, которые подверглись преследованиям после государственного переворота 1851 года, составленную Жаном-Клодом Фарси .
357
См.: Fruci G.– L. Le parlement illustr'e. (Auto)portrait de groupe, fait divers et «grandes individualit'es» (1860–1915) // M'elanges de l’'Ecole francaise de Rome – Italie et M'editerran'ee modernes et contemporaines [En ligne]. 2018. T. 130/1.
В апреле 1834 года в скромной комнате повстанца Альфонса Фурнье, повара из Сен-Клу, обнаруживают наряду с республиканскими брошюрами «фригийский колпак красного цвета, украшенный серебряными галунами и лентами», длинный кусок красной саржи и странный предмет-реликвию. Это «четки, нанизанные на ленту и завернутые в кусок красного сукна, а поверх колпак свободы из белой бумаги с надписью „Не расстанусь с ним до самой смерти“» 358 . Вещи из наследства повстанца-республиканца, члена Общества прав человека, приоткрывают нам другой мир политических предметов, независимый от торговли, – мир скромных вещиц, изготовленных своими руками и превращенных в предмет поклонения (заметим, что речь идет о четках). Мир, очень мало изученный историками. Мир, довольно близкий к тайным обществам романтической эпохи с их ритуалами: в 1830-е годы при вступлении в реформированные общества карбонариев использовались синие, черные и красные ленты, прикрепленные к острому деревянному бруску 359 , а главное – кинжалы, неразрывно связанные с ритуальной клятвой 360 . В тайных обществах сакральность обеспечивается наличием опознавательных знаков, верность которым члены общества хранят до самой смерти.
358
Cour des pairs. Affaire du mois d’avril 1834. P. 163.
359
Перемешанные цвета Французской революции и итальянских карбонариев.
360
Tardy J.– N. L’^Age des ombres. P. 400.