Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Шрифт:

— Ну что, старик, крышка, — сказал дядя. — Натворил дел.

И тут Лукас зашевелился. Он медленно, с трудом сел, с трудом перекинул ноги через край койки и, подхватив под коленку одну ногу обеими руками, стал раскачивать ее, ворочая туда и сюда, так ворочают осевшую калитку, когда не могут открыть ее или закрыть, охая и кряхтя — не то чтобы откровенно, без стеснения, во весь голос, но успокоительно, как охают и кряхтят старые люди с давнишней небольшой ломотой в суставах, такой знакомой и привычной, что она уже и не кажется болью, и, если бы они вдруг от нее излечились, им стало бы как-то не по себе, как если бы они что-то утратили, — а он слушал и смотрел, все так же возмущаясь, а теперь еще и удивляясь

этому убийце, которого ждет не просто виселица, а самосуд разъяренной толпы, и он мало того, что нашел время охать оттого, что у него спину ломит, он еще возится с этим, как будто ему предстоит целые годы, всю оставшуюся ему долгую жизнь чувствовать при каждом движении эту привычную боль.

— Похоже на то, — сказал Лукас. — Потому я за вами и послал. Что вы со мной собираетесь сделать?

— Я? — сказал дядя. — Ничего. Я не Гаури. И даже не Четвертый участок.

Опять все так же медленно, с трудом Лукас нагнулся и поглядел под ноги, потом, протянув руку, достал из-под койки другой башмак, снова сел прямо и, поскрипывая пружинами койки, стал медленно поворачиваться, чтобы поглядеть позади себя; тут дядя наклонился, достал его башмак с койки и бросил на пол рядом с другим. Но Лукас не стал их надевать. Потом махнул рукой, как бы отметая прочь всех Гаури, толпу, месть, костер, который ему готовят, и все остальное.

— Об этом я начну беспокоиться, когда они здесь появятся, — сказал он.

— Я о законе спрашиваю. Ведь вы наш присяжный адвокат?

— А-а! — сказал дядя. — Так это районный прокурор, он пошлет тебя на виселицу или упрячет в Парчмен, а не я.

Лукас все продолжал мигать — не часто, но непрерывно. Он следил за ним. И вдруг он заметил, что Лукас вовсе и не смотрит на дядю, и, по-видимому, уже секунды две-три.

— Понятно, — сказал Лукас. — Значит, вы можете взять на себя мое дело.

— Твое дело? Защищать тебя на суде?

— Я вам заплачу, — сказал Лукас. — Насчет этого можете не беспокоиться.

— Я не берусь защищать убийц, которые стреляют человеку в спину, — сказал дядя.

И опять Лукас тем же отметающим жестом махнул темной узловатой рукой.

— Не про суд речь. Мы еще до него не дошли. — И тут он увидел, что Лукас глядит на дядю, опустив голову, глядит на него снизу вверх из-под седых, нависших, косматых бровей пронзительным, пристальным, себе на уме взглядом. Затем Лукас сказал: — Я хочу нанять кого-нибудь… — и остановился. И он, глядя на него, вспомнил одну старушку, теперь уже покойницу, старую деву, их соседку, которая носила крашеный парик и всегда держала наготове в кладовой целое блюдо домашних булочек для всех ребятишек с улицы, и вот как-то летом (ему было лет семь-восемь, не больше) она научила их всех играть в пятьсот; в жаркие летние дни с утра они сидели за карточным столом на занавешенной стороне ее веранды, и она, послюнив пальцы, вынимала одну карту из тех, что были у нее на руках, и, положив ее на стол, конечно, отнимала руку, но не убирала совсем, а держала рядом с картой на столе, пока тот, кто ходил следующим, не выдавал каким-нибудь движением, или жестом, или торжествующим возгласом, или просто усиленным сопением, что вот он сейчас побьет эту карту и обыграет ее, тогда она быстро говорила: «Постой, я не ту карту взяла», — и тут же хватала свою карту со стола и ходила другой. Это было точь-в-точь то, что сейчас сделал Лукас. Он и до этого сидел спокойно, но сейчас он был совершенно неподвижен. Он как будто даже не дышал.

— Нанять кого-нибудь? — сказал дядя. — У тебя есть адвокат. Я взял на себя твое дело еще до того, как пришел сюда. Я тебе скажу, как вести себя, когда ты мне расскажешь, что произошло.

— Нет, — сказал Лукас. — Я хочу кого-нибудь нанять. И не обязательно, чтоб был адвокат.

Теперь уж дядя уставился в недоумении на

Лукаса:

— А что он должен делать?

Он следил за ними обоими. Теперь это уже была не детская игра без ставок пятьсот, это было больше похоже на партию в покер, которую он видел когда-то.

— Возьметесь вы или нет сделать то, что мне надо? — сказал Лукас.

— Итак, ты не хочешь сказать мне, что надо сделать, пока я не соглашусь? — сказал дядя. — Хорошо, тогда я скажу тебе, что ты должен сделать. Так что же все-таки произошло вчера?

— Значит, вы не беретесь за то, что я предлагаю? — сказал Лукас. — Вы не сказали ни да, ни нет.

— Нет, — отрезал дядя чересчур громко и резко и тут же, спохватившись, продолжал, не сразу понизив голос до какого-то яростно-внушительного спокойствия. — Потому что ты не можешь никому ничего предлагать. Ты в тюрьме и можешь только бога молить, чтобы эти проклятые Гаури не выволокли тебя отсюда и не повесили на первом фонарном столбе. Почему они тебя дали в город увезти, этого я до сих пор понять не могу.

— Что сейчас об этом беспокоиться, — сказал Лукас. — Мне бы надо…

— Что беспокоиться? — сказал дядя. — Ты скажи Гаури, что им беспокоиться, когда они сегодня ворвутся сюда. Четвертому участку скажи, чтобы они не беспокоились. — Он осекся, с явным усилием опять понизил голос до того же яростно-терпеливого спокойствия, глубоко потянул воздух и тут же выдохнул. — Ну. Рассказывай все как есть, что произошло вчера.

Секунду-другую Лукас не отвечал; сидя на койке, руки на коленях, упрямый, невозмутимый, он уже не смотрел на дядю и, чуть шевеля губами, как будто пробовал что-то.

— Их было двое, — сказал он, — компаньоны по лесопилке. Ну, лес они покупали, который на лесопилке пилили.

— Кто это они? — спросил дядя.

— Винсон Гаури — один из них.

Дядя долго не сводил с Лукаса пристального взгляда. Но теперь голос у него был совсем спокойный. — Лукас, — сказал он, — тебе когда-нибудь приходило в голову, что, если бы ты, обращаясь к белым, говорил «мистер» и так бы и относился к ним, ты сейчас, наверно, не сидел бы здесь.

— Оно, видно, мне сейчас самое время начать, — сказал Лукас. — Вот как они меня выволокут отсюда да разведут подо мной костер, я и буду им говорить «мистер, мистер».

— Ничего с тобой никто не сделает до тех пор, пока ты не предстанешь перед судом, — сказал дядя. — Что, ты не знаешь, даже Четвертый участок не очень-то позволяет себе вольничать с мистером Хэмптоном, и уж во всяком случае не здесь, в городе.

— Шериф Хэмптон сейчас спит у себя в постели дома.

— Но здесь внизу сидит мистер Уилл Лигейт с ружьем.

— Не знаю я никакого Уилла Лигейта.

— Охотника на ланей? Того, который из своей старой винтовки попадает в зайца на бегу?

— Ха, — усмехнулся Лукас. — Гаури — это вам не лани. Может, гиены или пантеры, но уж никак не лани.

— Хорошо, — сказал дядя. — Тогда я останусь здесь, чтобы тебе было спокойней. Ну, говори дальше. Винсон Гаури с каким-то другим человеком покупали вместе лес. Кто этот другой?

— Пока что известно только про Винсона Гаури.

— Известно только, что он был убит среди бела дня выстрелом в спину, — сказал дядя. — Что ж, есть и такой способ сделать человека известным. Хорошо. Кто же был другой?

Лукас не отвечал. Он не двигался, возможно, он даже и не слышал, сидел невнимательный, спокойный, в сущности, даже и не выжидал, просто сидел под пристальным взглядом дяди. Тогда дядя сказал.

— Так. Что же они делали с этим лесом?

— Складывали тут же на дворе, до того как все не распилят, чтобы потом все разом продать. Только тот, другой, вывозил лес по ночам, приедет на грузовичке уже совсем затемно, нагрузит кузов и везет его продавать в Глазго и Холлимаунт, а денежки в карман.

Поделиться с друзьями: