Ослик Иисуса Христа

Не сомневался в потенциале капитала и Паскаль Годен. Будучи истинным европейцем, он предпочитал не делать поспешных выводов – капитализм всегда найдёт выход из любого кризиса. Катя Смит ссылалась на Хайека и не видела ничего дурного в «экономическом дарвинизме». «Перефразируя учителя физики Ренар (думать надо больше) – надо больше работать», – заключила Лена Гольц (проводница из Облучья).

Что же до самой Ренар – она терялась. «И средневековье, и капитализм – всё едино», – полагала она. Являясь профессиональным искусствоведом, Ингрид в любой эпохе и социальном устройстве видела прежде всего выставку (выставку живописных картин). Она отстранялась от глубинных противоречий и, в сущности, прислонялась к поверхностному. Как и влюблённую Энди Хайрс её привлекали в основном «выпирающие части». Не зря, к примеру, Ингрид считала творчество Вуди Аллена выдающимся.

Метафорически фильмы Аллена словно подметали улицу: с утра пораньше дворник мёл подворотню, и даже не столько мёл, сколько поднимал пыль. Пыль кружилась, а дворник всё мёл и насвистывал, весело поглядывая в камеру. «Of Dust and Nations», – то и дело напевала Ингрид композицию Thrice («Vheissu», 2005), и в её воображении тут же рождался какой-нибудь образ, а то и художественный проект.

На беду к марту 2038 года подхватил лучевую болезнь и умер Маркус – голубь из Хитроу. Умер тихо (хотя бы без боли, надеялись друзья-астронавты) – никто так и не узнал его мнения по поводу гуманизации человечества. Вскоре лучевой болезнью заболел и Паскаль Годен (не зря говорят, пришла беда – отворяй ворота). Пришлось готовить его возвращение на Землю. Энди была безутешна. В апреле «марсиане» занялись возвратным модулем и определились с экипажем.

Ну что тут скажешь?

Вместе с Паскалем возвращалась на Землю и Энди Хайрс. Она ни на секунду не усомнилась в своём решении, хоть, ясное дело, и не хотела покидать Марс так скоро. С другой стороны, ей было всё равно, на какой планете жить, лишь бы с любимым человеком.

Следующим кандидатом на возвращение являлась естественно Вика Россохина – она ведь и не собиралась задерживаться на Марсе. Не смог остановить её и Джони (Джони Фарагут, блудный сын). Впрочем, их отношения изначально носили поверхностный характер (никаких иллюзий). Никто и не сомневался, что связь их условна и закончится всё тем же «вежливым враньём» (как заметила однажды Ингрид Ренар о любовных письмах в коробке из-под обуви). Так что с Vi вопросов не было. Она сразу же согласилась вернуться, и Джони не оставалось ничего другого кроме как смириться.

Не было истерики, не было слёз. Была лишь тоска в его глазах («вселенская тоска», по выражению Смит). К слову, прощание Джони и Vi на Марсе один к одному напоминало расставание их двойников-андроидов, случившееся на Земле в декабре 36-го и устроенное как перфоманс компанией Club of Virtual Implication. События происходили в Кирибати на острове Бикенибеу посреди бескрайнего океана.

Как и реальные персонажи на Марсе, их клоны на Земле испытывали подлинную грусть и прилив нежности. В присутствии немногочисленных гостей (включая и весьма известных персон) CVI представили новый проект, известный в то время как «Последний счастливый сон» (браслет для эвтаназии). Под видом обычного человека клон Джони Фарагута переживал разочарование, боль и безысходность. На глазах у присутствующих он притянул к себе «Vi», обнял её и, попрощавшись, активировал свой гаджет (перейдя таким образом из одного измерения в другое).

Перфоманс, выполненный в лучших традициях авангарда, был, в сущности, театрализованной постановкой. Между тем, пьеса (пьеса современного искусства) имела и научную (если не философскую) подоплёку: правильно изготовленный клон ничуть не хуже оригинала. «По крайней мере, – заявила тогда Нефёдова (пиар-менеджер CVI), – клон, изготовленный с любовью, не менее чувственен: и реальные персонажи, и их образы мужественно принимают удары судьбы и ведут себя в высшей степени достойно (аплодисменты)».

Не менее достойно повела себя и Ингрид. Она не стала юлить и сразу же выразила желание вернуться на Землю. Ингрид так и не прониклась идеей окончательно покинуть прежний мир. Да и как тут покинешь? Вряд ли человек, выросший в условиях демократии, способен испытать столь сильную неприязнь к обществу, стране (и так далее), какую испытал, к примеру, Джони Фарагут со своей Россией (вечный изгой и беглец). К тому же и любовь её поутихла (если Ингрид вообще любила Ослика – она так и не поняла), да и Генри как-то поостыл. Казалось, перемена обстановки многое прояснила. Путешествие на Марс в этом смысле пошло на пользу обоим.

Обратная дорога заняла чуть менее трёх месяцев. В июле 38-го «марсиане», а именно: Паскаль Годен (командир корабля), Энди Хайрс (подруга командира, неизменная его спутница), Vi и Ингрид Ренар вернулись на Землю. Спускаемый аппарат благополучно приземлился примерно в 200 километрах от Французской Гвианы посреди океана в окружении кораблей береговой охраны Франции и спасателей ESA.

После непродолжительного курса лечения от радиации Паскаль Годен вернулся в Matra Marconi Space и продолжил прерванную было работу в качестве инженера космической техники. Как и прежде он популяризировал научные исследования и вместе с Энди Хайрс прожил весьма долгую и счастливую жизнь. Доставленная ими на Землю тушка голубя Маркуса и по сей день хранится в музее естественной истории в Нью-Йорке.

Вика Россохина после приземления прямиком направилась в Кирибати к своим друзьям по CVI – Мите Захарову и Тайке Нефёдовой. Опыт космической экспедиции и связь, пережитая с Джони, во многом изменили её характер (Vi словно расширила диапазон мысли), но не изменили её будущее. Как и предсказывал Осликов «Дарвин Аллигатор», Вика не единожды выходила замуж и всякий раз с облегчением расставалась. Ей было куда проще в компании друзей и за любимой работой.

Как ни удивительно, Ингрид Ренар вернулась с Марса чрезвычайно вдохновлённой. Было такое чувство, будто закончился анабиоз и, проснувшись, она взглянула на мир другими глазами. Всё происшедшее с Ингрид изменило её. Между нею и действительностью сложились новые отношения. Более того, эти новые отношения продолжали складываться – день ото дня она обретала всё большую целеустремлённость. Её мысли становились более упорядоченными и происходили, как казалось, из некоего «критерия всеобщей эффективности». Тут что с критикой Адама Смита Джоном Нэшем: от индивидуальной выгоды («животное» – подход Смита) к общему интересу («человек» – подход Нэша).

Словом, Ингрид пересмотрела саму себя, окружение, а заодно и отношение к своей профессии куратора современного искусства. «Если и есть какой-то мотив у искусства, – размышляла она, – то отнюдь не самовыражение (этого хватало и без Tate Modern), а как раз таки – „игра“ по Нэшу». Общий интерес, если хотите: когда и художнику хорошо, и Фобос с Деймосом не притянуты к президенту.

Так и вышло – вернувшись в Tate, Ингрид принципиально изменила свои прежние критерии к отбору экспонатов. В итоге б'oльшую часть работ она стала отбраковывать как поверхностные. Пошли конфликты с руководством. «Пишут – что в голову взбредёт!» – защищалась Ренар, но без толку. Управляющих галереи интересовала скорее форма, чем содержание работ, и, естественно, деньги. Традиционная на то время модель «экспонирования» заключалась в следующем: завлечь художника (пообещать выставку), дать ему «высказаться» (свобода превыше всего), максимально доступно интерпретировать его творчество (выдать желаемое за действительное) и извлечь прибыль.

Ингрид же требовала большего – и от художников, и от устроителей. Именно поэтому она вскоре уволилась из Tate и на деньги, вырученные от полёта на Марс, открыла собственную галерею. Никаких «аборигенов» (творчество аборигенов – её последняя выставка) и условных «фаллосов» (фаллос как универсальный символ). Наконец-то Ренар могла сосредоточиться на том, что ей действительно интересно и что имело бы какой-то конструктив.

Во всяком случае, Ингрид так казалось.

Шло время. Она связалась с Софи, а там и познакомилась с Наташей Лобачёвой (давно и искренне вовлечённой в творческий процесс – писательницей и главным редактором издательства «Вулдридж и анемоны»). Знакомство пошло на пользу. Благодаря Наташе Ингрид открыла для себя с сотню новых художников, большинство из которых, так или иначе, представляли оппозицию в странах с авторитарными режимами.

На родине их старались не замечать, а если и замечали, то не издатели и галеристы, а, как правило, службы безопасности, Следственный комитет или прокуратура. Замечали также религиозные мракобесы (в основном православные, реже – мусульмане), футбольные болельщики, нацисты, гомофобы и прочие «патриоты», выступавшие от имени государства, Аллаха и Иисуса Христа.

«С этим Иисусом одна беда, – заметила как-то Лобачёва. – И смех, и грех – сначала придумают себе мученика, а затем носятся с ним, унижая приличных граждан».