Ослиная скамья (Фельетоны, рассказы)

В это заведение и пришел господин Трифун. Он застал фотографа Жику за ретушированием.

– Вы работаете?
– спросил Трифун.

– Да, - ответил Жика, поднимаясь со стула со свойственной ему артистической легкостью, - я заканчиваю одну прекрасную фотографию. Вы только посмотрите. Видите - группа, - и он поднес негатив к свету. Господин аптекарь и казначей играют в шахматы, а писарь окружного гарнизона болеет за них. Видите, как здесь запечатлена каждая черта, каждое движение. Хотел бы я видеть какого-нибудь белградского фотографа, который смог бы сделать такую фотографию.

Трифун посмотрел на негатив, но ничего не увидел.

– А вы с чем пожаловали?
– спросил фотограф Трифуна.

– Да я... это, знаете ли... я бы хотел сняться.

– О, пожалуйста, - ответил фотограф с любезной улыбкой.

– Знаете ли, - продолжил Трифун, - я должен сказать вам... Я, видите ли, женюсь и прошу вас посоветовать, как мне лучше сняться.

– Для женитьбы во всем мире фотографируются на "визитку". От вас зависит, хотите ли вы анфас или в профиль.

– Но я не знаю, что значит то и другое!
– скромно ответил Трифун, напуганный этими иностранными словами.

– Да вот, если хотите, можно так, - фотограф взял альбом и указал на одну из фотокарточек, - или так, - и он показал другую.

– Я думаю, лучше вот так, чтобы все лицо было видно. Тогда человек больше сам на себя похож.

– Как вам угодно.

– А когда можно будет прийти?

– Пожалуйста, завтра, часов так в одиннадцать.

Довольный Трифун поспешил в канцелярию. Первой заботой, разумеется, было одолжить у кого-нибудь костюм. Носил он какой-то короткий желтый пиджачок с перекошенным воротом. Если его сватовство счастливо закончится, тогда уж он справит новый костюм, а для фотографирования можно и занять.

Трифун попросил у архивариуса (у того был черный костюм), но он, оказывается, отдал его в перелицовку. Трифуну пришлось обратиться к самому писарю - господину Йове, и, разумеется, рассказать ему, в чем дело. Господин Йова одолжил ему костюм, как раз тот, в котором когда-то влюбился в меланхоличную барышню Каю.

Затем надо было идти к начальнику, отпрашиваться на завтра и уверять, что для этого есть весьма серьезные причины.

Наутро Трифун встал очень рано, оделся, пошел в парикмахерскую, постригся, побрился; парикмахер нафабрил ему усы и даже надушил.

В десять часов Трифун уже был у фотографа, и можете себе представить его разочарование, когда он узнал, что Жика не может его сфотографировать.

– Извините, но я не знал, что хозяйка будет именно сегодня сушить во дворе белье. Сегодня не могу, приходите в воскресенье.

Ничего не оставалось делать, как возвратиться домой и в воскресенье проделать все сначала: занять костюм у господина Йовы-писаря, потратиться на парикмахерскую и опять идти в фотографию.

И вот наконец приступили к делу. Трифун встал под полотно. Фотограф разогнал гусей, скопившихся во дворе, принес какой-то железный предмет и пристроил его так, чтобы голова Трифуна стояла прямо, потом передвинул его руку, отошел, прищурил сначала один глаз, потом другой, снова подбежал и поправил у него галстук. Опять отошел, пощурился, подбежал, поправил прическу, снова отошел, присмотрелся и повернул ему голову налево. Подумав немного, повернул направо. После этого сбегал в сад, принес гвоздику и вставил ее в петличку. Снова отошел, потом подбежал, поднял ему руку и положил ее на грудь. Опять отошел и удовлетворенно произнес:

– Так. Теперь чуть-чуть улыбнитесь, как будто вас немного рассмешили. Подумайте о чем-нибудь приятном.

Трифун представил себе указ о повышении по службе и улыбнулся, как кошка при виде сала.

Фотограф убежал, принес аппарат и поставил его посреди двора. Залез головой под черную тряпку, потом вылез, подбежал и поднял голову Трифуна чуть выше. Снова залез под тряпку, опять подбежал и наклонил голову Трифуна чуть ниже. Мучил он так его еще полчаса и наконец сказал:

– Так! Теперь прошу вас стоять спокойно. Улыбнитесь, улыбнитесь.

Трифун снова представил себе указ и улыбнулся. Фотограф взялся рукой за колпачок и закричал.

– Тс-с-с! Сейчас... раз, два, три, четыре... готово. Будьте здоровы.

Несчастный Трифун прежде всего выпрямил шею, потом расправил руки и ноги и вздохнул полной грудью, так как во время счета не дышал.

– А когда, скажите пожалуйста, можно прийти посмотреть карточку?

– Пожалуйте через пять дней.

Счастливый и довольный, Трифун уплатил задаток, пошел домой, возвратил костюм господину Йове и сообщил Маце Майорше, что сфотографировался.

Через пять дней он, конечно, побежал к фотографу посмотреть на свою первую в жизни фотографию. Несчастный был страшно огорчен, когда узнал, что снимок не получился и нужно снова фотографироваться.

– Я не виноват, - заявил фотограф, - я приложил все свои способности, вы видели, но вы шевельнулись.

– Да я даже не дышал!
– в отчаянии возразил Трифун.

– Это ничего не значит, - ответил фотограф, - человек может не дышать, но в то же время шевелиться. Пожалуйста, я покажу вам.

Фотограф принес негатив, положил его на черное полотно, и Трифун действительно увидел на стекле две головы и двадцать два пальца на правой руке.

– Когда же можно теперь сняться?
– с отчаянием спросил Трифун.

– Пожалуйста, в следующее воскресенье, в следующее воскресенье.

Что оставалось делать? В следующее воскресенье он опять занял костюм и претерпел муки, пережитые в прошлое воскресенье, снова не дышал и снова улыбался воображаемому указу о повышении.

А через пять дней, как ему было сказано, он с великим страхом открывал двери фотографии, так как очень боялся, что и на сей раз ничего не получилось. Он больше не смог бы фотографироваться, так как господин Йова отказался еще раз дать ему костюм.

– Вы так можете целый год фотографироваться, - заявил господин Йова. Закажите себе костюм и можете фотографироваться, пока не износите.

Но фотограф сказал, что карточка получилась очень хорошая. Глаза Трифуна засияли от радости и счастья. С большим нетерпением он ждал, когда ее можно будет увидеть.

– Вот, извольте. Хотел бы я посмотреть, сумеет ли так сделать хоть один белградский фотограф.

Трифун взял карточку, смотрел, смотрел, смотрел, смотрел, смотрел на нее, потом поднял глаза:

– Но послушайте, разве это я?

– Что такое?
– спросил фотограф.

– Тут совсем молодой, значительно моложе меня, потом усы маленькие и тонкие, и...

– Пожалуйста, не говорите мне таких вещей. Я фотограф, и мне лучше знать, что к чему. Вы в этом не разбираетесь.

Он убедил Трифуна, что на фотографии действительно он. Счастливый Трифун поспешил с карточкой к Маце Майорше, и она в этот же день написала письмо в Чуприю. Сообщила в письме все, что говорят свахи о женихах, вложила фотографию в конверт и побежала на почту.