Осмос

Но тогда… тогда… если так все и случится, как он только что себе представил, ему останется только одно: поднять воротник плаща повыше и идти куда глаза глядят, чтобы упасть где-нибудь посреди заснеженного поля вместе со снежинками и мертвыми птицами…

В то время как Марк приближался к окну, к этому же окну кто-то подошел изнутри, и человеческая тень, ужасно, непомерно длинная, упала на траву. В тот же миг он увидел, что у окна стоит Нелли, лицом к нему, но его не замечая, потому что смотрит вниз, на руки, так как она обрезала кервель, вернее, обстригала его ножницами, слишком большими для ее маленьких ручек… Да, ручки у нее были маленькие, и вся она была маленькая, очень маленькая, миниатюрная… из тех, про кого говорят, что маленькая собачка до старости щенок. Она сейчас представляла собой весьма приятное зрелище добропорядочной супруги, хлопочущей у своих кастрюлек в ожидании прихода «мужчины ее жизни». На столе стояла большая миска, наполовину наполненная какой-то зеленоватой гадкой кашицей, так называемый «экологически чистый ужин» для мальчишки… Да, конечно, этот маленький гаденыш тоже имеет право пожрать, получить свой кусочек жареного мяса, но ведь он будет копаться и ковыряться, будет долго-долго возить ложкой по тарелке и размазывать эту зеленую мерзость из проваренного и протертого шпината. А насытившись, он будет еще крепче спать, так что его не разбудят ни пушки, ни тем более вздохи и стоны, которые будут доноситься из комнаты на втором этаже. Марк вспомнил, как однажды, когда Нелли кормила ребенка, а Пьер словно замер, присосавшись к соске, он решил над ними подшутить, вернее, их высмеять. Он тогда брякнул: «Ну, дело идет на лад, смотри-ка, ему это нравится, как и отцу…» Хорошо, что она не расслышала конца фразы… Хорошо, что он ее не закончил, хорошо, что не высказал свою мысль до конца: мол, ты ему даешь соску, чтобы не давать грудь у меня на глазах, так как опасаешься, что я на тебя прямо так вот и наброшусь, вцеплюсь в твой сосок зубами! Да нет, он бы этого не сделал, черта с два! Она могла не бояться!! Но все равно, мадам была слишком деликатной, слишком тонкой натурой; она не любила таких типов, как он, таких простаков, таких расточителей и мотов…

На плите стояла кастрюля, под ней горел огонь. Что это она там стряпает? Ему нужно было бы только постучать в окно и спросить, но он ничего подобного не сделал, а остался стоять под окном, сжимая в руках букет. Струйки дождя стекали по его голове, и он ощущал себя не в своей тарелке, как будто бы его черепушку совсем оголили. Внезапно Нелли подняла голову и взглянула в окно, в ночную темень, но его все-таки не увидела. Он нашел, что взгляд ее глаз очень нежен, но это нисколько его не обрадовало. Ведь это была совсем не та нежность, которую бы ему хотелось прочесть в ее взгляде. Эта нежность родилась где-то вдалеке отсюда, сохранялась ею в тайне, как воспоминание об интимной ласке, когда-то полученной от другого мужчины. И на него она сейчас изливалась случайно. Она искала где-то далеко, на другом краю света некую утраченную, потерянную гармонию, она искала там глаза мужчины, чей взгляд проник бы ей в душу и растопил бы лед, сковывавший ее изнутри, чей взгляд разогрел бы ее кровь. Между этой женщиной и тем незнакомым мужчиной пролегли километры и километры, быть может, тысячи километров, но у них на двоих были одни воспоминания, они испытывали возбуждение и восторг в один и тот же миг… Марк от зависти и злости едва не разбил стекло.

Когда он вошел на кухню, она все еще стояла около раковины, вполоборота к нему. Увидев его, она не смогла скрыть своего потрясения и вздрогнула.

— Ты не поставила мотоцикл в гараж, Нелли, а ведь идет дождь.

В руке она держала помидор, он сжимал в руке букет вымокших, поникших гвоздик. Она не залепила ему с ходу пощечину, но ее грудь вздымалась от ярости, а глаза метали молнии. Он тоже был взволнован, нет, потрясен. Его взгляд обшаривал ее фигуру, словно прилипал к ее телу, словно он этим взглядом прикасался к ее груди и ногам, в том месте, где их плотно, словно вторая кожа, обтягивали черные штанишки. Почему-то он на сей раз не мог оторваться даже от ее серебристых кроссовок с красными шнурками. «Неплохо, — выдохнул он, — совсем неплохо». Неплохо было и то, что Нелли накрасила губы. Неожиданная милость… Но если он сейчас сглотнет слюну, скопившуюся во рту, она это заметит и поймет, что он перевозбужден, а соответственно, будет держаться настороженно.

Он поскреб шею и сказал:

— Держи, это тебе.

Пробормотав себе под нос нечто, что могло сойти за «спасибо», Нелли положила цветы в раковину. А о том, как он преобразился, — ни словечка.

— Как ты меня находишь?

Она вновь обрела свой обычный гордый, даже надменный вид.

— Весьма… живописно… А это что тут у тебя? — спросила она, указывая пальцем на его щеку.

— Да так, ерунда, болячка… Я велел выжечь бородавку… Да черт с ней, пройдет! А ты лучше посмотри-ка сюда!

И он растянул в улыбке губы, чтобы показать десны и зубы.

— Ну, что ты об этом скажешь?

— О чем?

— Да я же сходил к дантисту, и он снял мне камень с зубов!

Когда он проводил языком по зубам, ему казалось, что это не его зубы, что у него их выдрали все подчистую и заменили оливками.

— Ну как, красиво?

— Очень красиво.

— У меня правда красивые зубы?

— Очень красивые.

— Ну, не такие красивые, как у тебя…

Не ответив на комплимент, она подняла крышку кастрюли, и из-под крышки вырвался пар, а вместе с ним по кухне поплыл и дивный запах, представлявший собой как бы и дух этого дома. Все было хорошо.

На столе стояли тарелки, около них лежали ножи и вилки; два медных, начищенных до блеска подсвечника поблескивали на парео, служившем скатертью. Быть может, и люди, находившиеся на кухне, были счастливы; быть может… Скоро их брак будет зарегистрирован, их положение станет определенным, и все как-то образуется…

— Садись за стол, Марк, у нас сегодня лягушки под красным масляным соусом.

— О, вот это я обожаю… в особенности лапки, — сказал он, потирая руки.

Он знал, что в апреле еще нет лягушек в продаже, и их можно купить разве что в отделах уцененных товаров глубокой заморозки, чей срок годности уже истекал. Их привозили откуда-то из Азии, привозили тайно, не платя налогов и пошлин; в основном все эти контрабандные поставки делались по заказам международных гангстерских синдикатов, занимавшихся производством фармацевтических препаратов, но что-то оставалось и поступало в продажу… И надо было быть очень доверчивым, очень простодушным, чтобы жрать этих крохотных лягушат, почти головастиков, которых дельцы сбывали с рук за бесценок на черном рынке.

— Ты ничего не замечаешь?

— Я заметила красивый плащ, красивый новый галстук, хорошую модную стрижку, но мне ко всему этому надо привыкнуть.

Он ухватил себя двумя пальцами за верхнюю губу и оттянул ее.

— Усы, Нелли, ты забыла про усы! Я едва не прихватил их с собой, чтобы отдать тебе на память, но я не был уверен, что такой подарок произведет должный эффект. У тебя некоторые подарки иногда вызывают раздражение…

— Ну, это зависит от того, что мне дарят… Ты собираешься сесть за стол в этом наряде?

Он снял плащ, аккуратно сложил его, положил на банкетку, а сам сел за стол в своем новом черном пиджаке с тремя блестящими пуговицами.

Она сняла кастрюлю с плиты, поставила ее на подставку и начала накладывать еду Марку на тарелку. Соус брызнул ему прямо на пиджак, но она даже не извинилась.

— А это что? — спросил он, указывая на бутылку, охлаждавшуюся в металлическом ведерке, стоявшем между двух подсвечников.

— Ах, это… это узо…

— Что?

— Анисовый ликер.

Он не притрагивался к алкоголю уже целых шесть лет. Он дал себе зарок, и уж конечно, не сегодня вечером он его нарушит. У него сегодня есть дело поважнее! Нет, он не даст себя поймать в ловушку! Нет, не сегодня!

— А что это за музыка для психов у нас играет?

— А вот и не для психов… Хорошая музыка… Ансамбль «Дельфоники»… да ты ничего не смыслишь в музыке…

— А где Пьер?

— Спит.

— Ну и ну! Этот ребенок рожден для того, чтобы спать без просыпу, — сказал он, глядя в потолок.

Он уже съел третью порцию лягушачьих лапок, и на краю тарелки громоздилась горка мелких косточек. Головастики, громко именовавшиеся лягушачьими лапками, не переварились, не перепрели в кастрюле и были совсем недурны на вкус. Плевать ему было на все, в особенности на хорошие манеры, так что он хватал лакомые кусочки прямо руками. Правда, соус не слишком удался… Ну да бог с ним! И как это Нелли умудрилась не испачкаться? Смотри-ка, да на ней ни пятнышка! Ноготки покрыты сиреневым лаком, а ручки явно поблескивают от нанесенного на них увлажняющего крема. Это он платил и за лак, и за крем, и за штанишки… И это его она отталкивала, его она отвергала, словно она была прелестной нимфой, а он — козлоногим сатиром, вылезшим из зарослей.