Основы психологии

Рассмотрим некоторые другие качества, присущие процессам памяти. Запоминать можно быстро и медленно, много и мало. Разумеется, лучшей считается память у того, кто запоминает быстро и много. К сохранению, как к складу или архиву, предъявляют требования – хранить надежно, долго и без потерь. Свои качества имеет и забывание, но о них чуть позже.

Так что же такое «хорошая» память? Быстро и много запоминать, долго хранить, точно и вовремя воспроизводить. А если человек быстро запоминает, но так же быстро забывает? Может быть, все же лучше медленно запоминать, зато долго хранить? Но что толку долго хранить, если потом неточно воспроизводить?

Виды памяти

В приведенных выше определениях речь идет только о том, как запоминается, хранится и воспроизводится. Но есть еще вопрос: что? Когда говорят: «хорошая память», то следовало бы уточнить, что, собственно, имеется в виду: память на слова? А если хорошо помнятся движения, например у гимнастов? Это память двигательная... Юный Моцарт после первого же прослушивания сложнейшего музыкального произведения в Сикстинской капелле записал его почти без ошибок – музыкальная память. Актриса вызывает у себя слезы, вспоминая печальный случай из своей жизни, – «память сердца» – эмоциональная память. Та самая, о которой поэт сказал, что она «сильней рассудка памяти печальной».

Наверное, на все восприятия окружающего есть особая, своя память. Так что такое «хорошая» память? Может быть, такая, которая сочетает в себе все виды и типы? Человек с такой абсолютной памятью существовал. Был ли он счастлив?

Это происходило в 20-е гг. XX в. в нашей стране. Некто Ш. работал репортером в газете. Редактор обратил внимание на то, что во время утренней планерки, когда каждому сотруднику давался длинный ряд поручений и адресов, Ш. ничего не записывал. Невнимательность? Нет, нечто более удивительное: репортер легко и безошибочно повторил всю дневную программу действий. Редактор направил странного сотрудника на обследование, по результатам которого психолог А. Р. Лурия написал о своем необычном пациенте «Маленькую книжку о большой памяти». Лурия приступил к исследованию способностей Ш. с обычным для психолога любопытством, но без большой надежды, что опыты дадут что-нибудь примечательное. Однако уже первые пробы изменили его отношение и вызвали состояние смущения и озадаченности, на этот раз не у испытуемого, а у экспериментатора. Психолога можно понять: его испытуемый... ничего не забывал. Увеличивали число элементов для запоминания: тридцать, пятьдесят слов или чисел – Ш. как будто не замечал никаких трудностей и повторял все без заучивания. После многочисленных опытов пришлось признать, что объем его памяти не имеет ясных границ. Практически безграничной оказалась и прочность: он безошибочно воспроизводил длинные ряды слов через пятнадцать – шестнадцать лет после их прослушивания. В подобных случаях, вспоминал А. Р. Лурия, Ш. садился, закрывал глаза, делал паузу, а затем говорил: «Да-да... это было у вас на той квартире... вы сидели за столом, а я на качалке... вы были в сером костюме и смотрели на меня так... вот... я вижу, что вы мне говорили...» – и дальше следовало безошибочное воспроизведение прочитанного ряда. «Я вижу» – это очень характерное признание: Ш. действительно «видел» звуки, «видел» таблицы, показанные ему много лет назад, так же ясно, как если бы они находились в данный момент перед глазами. На примере Ш. удобно еще раз поговорить об интересном явлении в области восприятия и памяти. Прежде всего – о слиянии нескольких ощущений в единое целое – синестезии. Каждый звук у такого человека непосредственно рождает переживание света и цвета. Кстати, к таким людям относился и композитор А. Н. Скрябин, который в партитуру своей симфонической поэмы «Прометей» включил партию «люкс», партию света. Отсюда и пошла цветомузыка. Во время специальных испытаний выяснилось, что у Ш. определенные музыкальные тона вызывают вполне конкретные зрительные ощущения. Один тон вызывает зрительный образ: «Полоса цвета старого серебра, которая затем превращается в какой-то предмет, блестящий, как сталь». Тон повышается: «Коричневая полоса на темном фоне с красными языками: на вкус этот звук похож на кисло-сладкий борщ...» Новое повышение звука: «Широкая полоса, середина которой красно-оранжевая, а края розовые». При этом к зрительным ощущениям добавляются не только вкусовые, но и осязательные ощущения: «Что-то вроде фейерверка, окрашенного в розово-красный цвет... полоска шершавая, неприятная... неприятный вкус, вроде пряного рассола... Можно поранить руку». А вот как Ш. воспринимал голоса людей: «Какой у вас желтый и рассыпчатый голос», – сказал он беседовавшему с ним Л. С. Выготскому. Это наблюдение само по себе представляет большой интерес. «А есть люди, – говорил Ш., – которые разговаривают как-то многоголосо, которые отдают целой композицией, букетом... такой голос был у С. М. Эйзенштейна, как будто какое-то пламя с жилками надвигалось на меня». Каждый звук речи сразу вызывал у Ш. яркий зрительный образ, имел свой цвет и вкус. Как отмечал А. Р. Лурия, у его испытуемого не было той четкой грани, которая у каждого из нас отделяет зрение от слуха, слух – от осязания или вкуса. Так, Ш. прекрасно запоминал, безгранично долго сохранял и совершенно точно воспроизводил. Но память, как уже нам известно, не только единство этих «позитивных» процессов. В нее органически включается и забывание. А у памяти Ш. была слабая сторона – он не умел забывать. Пришлось специально вырабатывать технику забывания того, что уже не нужно сохранять в памяти, что мешает восприятию новой информации. Особенно важно это было потому, что Ш. стал профессиональным мнемонистом – выступал в цирке, где демонстрировал свою память. Ему приходилось запоминать огромное количество бессмысленного материала. При этом слова, буквы, цифры на разных сеансах как бы «писались» на одной и той же доске и легко было «увидеть» на ней задания предыдущего сеанса. Научиться забывать... – Для того чтобы запомнить, люди записывают, – удивлялся Ш. – Мне это было смешно, и я решил все посвоему: раз он записал, то ему нет необходимости помнить, а если бы у него не было карандаша в руках и он не мог записать, он бы запомнил! Значит, если я запишу, я буду знать, что нет необходимости помнить... И я начал применять это в маленьких вещах: в телефонах, в фамилиях, в каких-нибудь поручениях. Но у меня ничего не получалось, я мысленно видел свою запись... Он начал выбрасывать бумажки с записями, сжигать их – следы выступали на обуглившейся пленке. Помогло самовнушение: я не хочу видеть доску с надписями...

Память и личность Такова была удивительная память этого человека. Но в психике (надеюсь, вы не забыли об этом), во внутреннем мире все взаимосвязано, все психические свойства и особенности составляют стройную структуру, особый узор.

Как же изменилась личность Ш. под воздействием его необыкновенной памяти? Как распорядился Ш. своей большой памятью, сделала ли она счастливым его самого и принесла ли пользу окружающим? А. Р. Лурия в «Маленькой книжке о большой памяти», как любознательный и внимательный проводник, осторожно, шаг за шагом вводит нас в удивительный, отличный от других людей внутренний мир мнемониста (вы получите удовольствие, прочитав эту книгу).

– Он всегда ждал чего-то и больше мечтал и «видел», чем действовал, – рассказывал А. Р. Лурия. – У него все время оставалось переживание, что должно случиться что-то хорошее, что-то должно разрешить все вопросы, что жизнь его вдруг станет такой простой и ясной... И он «видел» это и ждал... И все, что он делал, было «временным», что делается, пока ожидаемое само произойдет... Так он и оставался неустроенным человеком, менявшим десятки профессий, из которых все были «временными».

Итак, все дело в том, в какое «я», в какую личность включена память, как ею распорядился тот, кому она «досталась». А распорядиться можно по-разному.

И. Андроников вспоминает в одном из своих устных рассказов о замечательном человеке И. И. Соллертинском, который обладал совершенно непостижимой памятью. Если перед ним открывали книгу, которой он никогда не читал и даже не видел, он, мельком взглянув на страницы, бегло перелистав их, возвращал ее и предлагал: «Проверь». И какую бы страницу ему ни называли, произносил наизусть!

– Напомни, пожалуйста... напомни, если тебе не трудно, что напечатано внизу двести двенадцатой страницы второго тома собрания сочинений Николая Васильевича Гоголя в последнем издании ОГИЗа?

– Ты что, смеешься, Иван Иванович? – отвечали ему. – Кто может с тобой тягаться? Впрочем, сомнительно, чтобы ты сам знал наизусть страницы во всех томах Гоголя. Двести двенадцатую во втором томе ты, может быть, помнишь. Но уж в третьем томе двести двенадцатую, наверное, не назовешь.

– Прости меня, – выпалил Иван Иванович, – одну минуту... Как раз! Да-да! Вот точный текст: «Хвала вам, художник, виват Андрей Петрович – рецензент, как видно, любил фами...»

– Прости, Иван Иванович. А что такое «фами»?

– «Фами», – отвечал он небрежно, как будто это было в порядке вещей, – «фами» – это первая половина слова «фамильярность». Только «льярность» идет уже на двести тринадцатой!

Можно продолжить перечисление подобных мнемонических «подвигов», но важно другое – что делает человек со своей памятью, как ею распоряжается.

«Эти обширные познания, – продолжает Андроников, – непрестанно умножаемые его феноменальной памятью и поразительной трудоспособностью, не обременяли его, не подавляли его собственной творческой инициативы... Наоборот! От этого только обострялась его мысль – быстрая, оригинальная, смелая».

Соллертинский, по словам Андроникова – «талантливейший музыковед, театровед, литературовед, историк и теоретик балетного искусства, лингвист, свободно владеющий двумя десятками языков, человек широко эрудированный в сфере искусств изобразительных, в области общественных наук, истории, философии, эстетики, великолепный оратор и публицист, блистательный полемист и собеседник», – распорядился своей памятью с «толком».

Впрочем, вполне достижимы любые высоты науки, культуры и искусства и при обычной памяти, памяти, «как у всех». В конце концов, не человек служит памяти, а память человеку. Задача – заставить ее служить как можно лучше.

Непроизвольное запоминание

Нередко приходится слышать такой диалог:

– Удивительная у меня память: иной раз не хочу, а запомню. А бывает, что учишь, учишь – и никакого результата...

– Это потому, что и не хотел выучить!

– Странно: учил и не хотел!

Психологи только в целях подробного рассмотрения вынуждены отдельно рассказывать сначала о восприятии памяти, потом о мышлении и т. д. На самом деле в живом познании все познавательные процессы выступают в едином строю. Нельзя по-настоящему воспринимать, если не помнишь воспринятого прежде и не осмысливаешь увиденное и услышанное. Но этого мало. Воспринимает не восприятие, запоминает не память, думает не мышление, фантазирует не воображение: вся многообразная и сложная психическая деятельность – это внутренняя жизнь живого конкретного человека, внутренняя жизнь личности. Процесс познания зависит во многом от наших чувств, желаний, намерений, от наших жизненных целей и задач.

Процесс познания делится на две большие подгруппы – произвольные (преднамеренные) и непроизвольные (непреднамеренные).

В самом деле, человек может ставить перед собой цель что-то увидеть, услышать, запомнить, представить, обдумать... А иногда мы говорим: случайно обратил внимание, запомнилось, представилось, подумалось... Конечно, более детальный анализ покажет, что и эти случайности далеко не случайны: после фильма девушка «почему-то» запомнила фасоны платьев, а юноша – марки автомобилей. Но все же ни тот ни другой специально не ставили перед собой цель запомнить то-то и то-то. Так, человек непреднамеренно запоминает огромное число сведений, узнает, как говорится, обо всем на свете.