Особь

– Поразительно, – патологоанатом недоверчиво поджал губы. – Восемнадцатый год тут работаю. Всякое видел. Но чтобы такое – первый раз. Или это обман зрения… или врачи первоначально ошиблись с диагнозом. Второе я исключаю по определению – видел снимки. Первое – тем более. Значит, все дело в крысе.

– Хотите сказать, что после укуса этой твари организм человека как бы молодеет? – наконец дошло до ассистента.

– Боюсь, что так, – Александр Иванович стянул резиновые перчатки и отправился мыть руки. – О причинах ничего сказать не могу. Не убедился бы в этом воочию – посчитал бы очередной медицинской байкой из тех, что студенты-первокурсники в курилках травят. Ладно. Давай лучше подумаем, что в отчете будем писать. Если мы с тобой такое напишем – нам никто не поверит, и через два дня в этом морге будут работать другие патологоанатомы. У тебя, Валера, какие-нибудь предложения есть?

Глава 11

– …алло, барышня, подымайся… Давай, приходи в себя, некогда нам тут с тобой возиться!

Лида опасливо разлепила глаза, с трудом фокусируя зрение. Первое, что она увидела, – сосредоточенное лицо Мефодия Николаевича прямо перед собой. За спиной ученого маячил некий грязный субъект бомжатского вида: заношенная фланелевая сорочка с надорванным карманом, рваный шарфик, грязная лыжная шапочка… Портрет довершали высокие рыбацкие сапоги.

Она лежала на скамеечке неподалеку от здания теплоузла. Голова кружилась, перед глазами плыли бесформенные фиолетовые круги, во рту саднило, словно от нескольких выкуренных сигарет. Суровцев осторожно подносил к ее лицу склянку с нашатырным спиртом. Бомж, переминаясь с ноги на ногу, бубнил вполне миролюбиво:

– Люди уж больно нежные стали. Чуть что – сразу в обморок. Пожили бы с мое, посмотрели бы, что я видел…

– Лида, подымайся, – ласково вздохнул Мефодий Николаевич. – Почти двадцать минут тут лежишь.

Поморщившись, девушка наконец поднялась и, пошатываясь, прислонилась к спинке скамейки. Взгляд ее невольно упал на прикрытую тканью клетку. К счастью, из-под плотной ткани не доносилось ни единого звука, однако лаборантка на всякий случай отодвинулась подальше.

– Кто это? – прошептала она, глядя на бомжа.

– Местный житель, – Мефодий Николаевич приобнял девушку. – Ты как, нормально?

И хотя Лида все еще ощущала заметное головокружение, она ответила:

– Почти. Не волнуйся, – пересохшими губами молвила девушка.

– Кстати, надо бы ему спасибо сказать, – Суровцев кивнул на бомжа, вполне безобидно сопевшего рядом. – Помог тебя до скамейки дотащить.

– Первый раз в жизни потеряла сознание, – созналась девушка несколько виновато и, взглянув на длинную кухонную скалку, прислоненную к спинке скамейки, неуютно поежилась.

Мефодий Николаевич пружинисто выпрямился.

– Вы, гражданин, всегда с дубинкой ходите или специально для нас ее приготовили? – нарочито строгим тоном уточнил он. – Да вы не бойтесь, мы не из милиции!

Оборванец улыбнулся виновато и заискивающе. Видимо, он рассчитывал получить за помощь какое-нибудь вознаграждение и потому решил на всякий случай быть искренним.

– В последнее время – всегда. Во всяком случае – у себя в подземелье, – признался он, и по его тону девушка безошибочно определила: никакой агрессии от этого типа ждать не стоит. – Время сейчас такое, что всякое может случиться. А что у нас в подземельях в последнее время творится – лучше и не рассказывать. Вы-то, наземные жители, ничего не видите и не понимаете.

Мефодий Николаевич закурил, подумал и, передав бомжу почти полную пачку, попросил:

– А что за время такое сейчас в подземельях? И чего мы, наземные жители, не понимаем?

Оборванец принял подарок, повертел его и, определив, что сигареты дорогие, благодарно кивнул.

– Вы меня извините, что я вашу девушку дубинкой напугал… Но я почему-то в темноте подумал, что вы из этих… Ну, есть тут одни.

– Кто именно? – заинтересовался Суровцев.

– У нас тут небольшая колония бездомных, – начал бомж и, прикурив от поднесенной ученым зажигалки, продолжил вполне доверительно: – Кто-то из тюрьмы вернулся да прописки лишился, кого-то жена-дура за пьянки выписала, кто-то с ментами поцапался… Короче, всякое ведь в жизни случается, правда? Вот мы, четверо таких бездомных, поселились в бункере. Тепло дармовое, кровати, холодильник старенький, мебелишка кое-какая со свалки. Даже телевизор с мусорки притащили и к антенне подсоединили. Что еще надо для счастья? Ментов нету, никто не дергает, живи, как хочешь… Главное – другим не мешай. Так вот, до поры до времени все было нормально. Никаких конфликтов, все по-братски делили. Даже выпивку. Несколько из наших наверху весь световой день ошиваются – деньги в подземных переходах стреляют, по мелочовке там всякое-разное воруют… Ну, стеклотару на крайняк собирают. А один, как правило, внизу: за порядком следит и хавчик готовит.

– Что-что? – не поняла девушка.

– Еду, – перевел бомж на человеческий язык. – Все сыты, довольны… А если повезет – и пьяны. И вот как-то несколько дней назад случилась у нас полная непруха. Одного нашего в ментуру за мелкую хулиганку замели, пришлось сбрасываться из общака, чтобы выкупить. С хавчиком глухо, украсть нечего, выпивки никакой, сигареты тоже закончились. Короче, голяк полный. А жрать хочется. Подумали мы и отправились с Вованом на охоту – тут же, в нижнем коллекторе.

– А на кого охотитесь? – с интересом уточнил Суровцев.

– Как на кого? На крыс, конечно! – пояснил бомж, словно речь шла о чем-то само собой разумеющемся.

Ветер с реки тревожно зашелестел кронами. Где-то в соседнем дворе истошно взвыла автомобильная сирена. Лида почувствовала себя предельно неуютно, однако все-таки не удержалась от вопроса:

– Как же вы на них охотитесь?

– Как, как… Просто. Берешь крыску, надеваешь через задницу на острый электрод и в огонь – только не на угли. Когда лапки, ушки и хвост хрустящими станут, как чипсы, сразу снимать надо, чтобы не пересушить. С нее тогда шерсть сама слезает, только о кирпич потри…

– Мы о ловле спрашивали, – вставил Суровцев и брезгливо поморщился. – Каким именно способом вы их отлавливали?

– Способ очень простой. На стройке находишь обрезки труб, которые потолще. Чтобы крыса залезть могла. Один конец сплющиваешь, внутрь сухарь какой сунешь или кость со свежими ошметками мяса. А они, твари, пятиться не умеют. Залезть может, а вот выбраться уже не может. Потом ее за хвост и тут же головой о бетон. Ну, а как их готовить, я уже рассказывал… Так вот, расставили мы с Вованом с десяток таких ловушек, через час пошли смотреть. Только в одной крысу нашли. Смотрю – хвост торчит, такой длинный-длинный… Значит, добыча знатная. Вован ее за хвост, только вытащил – и ну как заорет! Подбегаю. Взглянул – мне чуть плохо не стало. Крыса, не крыса… Не знаю, как ту тварь назвать. Мне только ее глаза запомнились: огромные, голубые, словно человеческие. Я так и застыл с распяленным ртом, а Вован, значит, ее за хвост в руке держит. Тоже растерялся. Ну, крыса его – хвать за палец. И тут же удрала, подлюка… Оказывается, внутри трубы уже одна крыса сидела – но не такая глазастая, а обычная. А эта тварь на нее напала, спину грызла. Никогда прежде такого не видел! Возвратились мы в наш бункер, и тут, оказывается, все уладилось. Товарищ наш один литром чистого спирта где-то разжился, а второй в подсобке магазина «Океан» целую плиту свежемороженой трески украл. Сели, выпили, даже немного спирта на дезинфекцию укушенного пальца отжалели.

– Через сколько дней укушенный начал на вас бросаться? – осторожно вставил Мефодий Николаевич.

– Постой-постой… А ты откуда знаешь? Тебя что, тоже эта тварь кусала? – бомж на всякий случай отодвинулся от биолога подальше.

– Да нет. Просто я эти случаи по работе расследую, – пояснил Суровцев. – Вот и собираю информацию. Твой друг уже не первый.

– А-а-а, вот оно что… – вздохнул бомж. – Значит, наш Вован не первый. Через два дня где-то у него и началось. Сидим, ужинаем. Вован схватил нож – и безо всякой видимой причины как бросится на меня! К счастью, наши его тут же бельевой веревкой и скрутили. Первая мысль – белая горячка. Но ведь Вован и не пил почти, язва у него, не может. А он беснуется, сил у него, словно у олимпийского чемпиона… Прикиньте – почти освободился! Это же какую силу надо иметь, чтобы капроновые бельевые веревки порвать! В общем, скрутили мы его по новой, вынесли в соседний коллектор, надавали по голове, веревки немного расслабили и сказали: мол, больше к нам не возвращайся, а то совсем плохо тебе сделаем. Верите, не верите – жаль его стало. Как ни крути, а кентуха ведь свой в доску. А подходить к нему все равно страшно. И тут депрессия на меня такая накатила, что я с огорчения решил наверх выбраться. Повезло: прибился к работягам, помог по срочняку фуру разгрузить, на пару флаконов водяры и закуску заработал. Бухал где-то три дня, где и с кем, не помню, потом еще на сутки в ментуру залетел. Короче, к чему я это все веду. Возвратился через неделю в наш бункер. Смотрю – глазам своим не верю. Стены аж до потолка кровью забрызганы. И ни одного человека… Вот тут-то я и очканул. Оставаться в бункере нельзя, там дверей нету, не запрешься, если нападут. Выбираться наверх стремно: если выяснится, что кто-то из наших на тот свет отправился, – как пить дать, менты заберут. Взял я самое ценное и перебрался в этот самый коллектор. А чтобы от греха, как говорится, подальше – отыскал на свалке вот эту самую скалку.

– А крысы? – напомнила о себе Лида. – Вы с ними больше не встречались? Ну, с теми, глазастыми…

– К счастью, нет, – вздохнул бомж. – На всякий случай вот эти рыбацкие сапоги ношу, – он приподнял ногу, демонстрируя обувь. – Крысы их уж точно не прокусят. Закутаешься, бывало, с головой и спишь. А вокруг газет скомканных набросаешь, чтобы услышать, как те твари шуршать будут, когда к тебе подбираются. Я даже охотиться на крыс перестал. Уж лучше с голодухи окочуриться, чем еще раз на эти страшные глаза смотреть…