Особенные. Элька-2

— Жень, ты в порядке?

— Это ты на счет говорящего кота спрашиваешь?

— И насчет его тоже. Ты же понимаешь, что это невозможно. Коты не разговаривают.

— Ага, — хмыкнула Женька. — И домовых не бывает. Но я клянусь, за тобой сейчас стоит бородатый дядька в лаптях и машет рукой.

Я обернулась. И правда стоит. Дядюшка Петр стоит.

— С приездом, Элечка, — шепнул он. — А у нашей Женечки дар открывается.

— Ага, — похлопала глазами я. Это что же получается. Женька тоже искра? Ох, ты еж! — Бабушке надо звонить.

— Зачем? — неожиданно испугалась Женька. А и правда. Зачем? Светится она как человек, пока. Так может и не будет с ней, как со мной? Я не позволю испортить моей сестре жизнь. Никому. А если бабушка узнает.

— А ну-ка пойдем, — проговорила я, схватила ее за руку, по пути захватила и кота переростка, утянула обоих в свою комнату.

— Крыс. Она дядюшку Петра видит.

Кот уже приготовился изображать кота, потом резко обернулся и вперил свои теперь уже глаза блюдца в Женьку.

— Твою мать, Элька. Дар просыпается.

— Да уже поняла. Что делать-то? Бабушке я звонить не буду. И не надейся. Женьку я во все это дерьмо втягивать не дам.

— Да я понял. Только… Эль, мне с Миленой посоветоваться нужно. Что — что, а хранитель ей теперь нужен будет позарез.

— А нельзя как-то остановить?

— Нет. Если плотину проврет, считай все. Дальше только хуже будет.

— Думаешь, она как я?

— Пока не светится.

— Это ведь хорошо. Хорошо, Крыс?

Я повернулась к медленно бледнеющей и даже сереющей сестре.

— Эй, эй. Никаких обмороков мне тут, — кинулась к ней я. — Крыс, дуй к своей Милене и выясняй, пока моя сестрица в дурдоме не оказалась из-за нас.

Крыс кивнул и испарился в излюбленной своей манере. А Женька глаза закатила. Пришлось бежать за водой, нашатырем и валерьянкой. Да. Дела. И что теперь делать? Надеюсь, Милена и правда что-нибудь путное подскажет. Иначе… мало нам всем не покажется.

Крыс вернулся вечером. Хмурый и взъерошенный.

— Ты чего такой?

— Ничего, — буркнул мой хвостатый друг.

— А ты узнал о нашем деле?

В ответ Крыс зарыдал. Я перепугалась. Ужас. Никогда не видела рыдающего кота, да и хранителя, признаюсь, тоже. И было от чего зарыдать. Милена нашему Крысу изменяет. Вообще-то, чисто технически, они не встречаются, но лучше ему я эту маленькую подробность говорить не буду.

— И с кем! С кем!

— А с кем? — поинтересовалась я.

— С Октавием. А я для нее… шкуру поменял. Может… может мне нравилось Крысом быть.

Пришлось мне еще и Крыса отпаивать. И средство потрясающее имеется. Как раз для кота.

Эх, зря я ему валерьянку налила. Пришлось выслушивать во всех подробностях, как Крыс к ней летел на всех парах, как замер перед дверью знакомой травяной лавки, как стучало его крысиное, тьфу, кошачье сердечко. И вот, как в старом анекдоте, открывает он дверь, а там они. Пушистая белоснежная кошка, Милена и такой же пушистый благородный перс Октавий.

— И что ты сделал?

— Ушел я Элька. Она меня обманула, предательница.

Крыс поплакал, поизливал душу, пообещал меня наказать и допросить с пристрастием за то, что отправила его в далекие дали ни за что, да и уснул.

Ладно. Пусть спит. Сегодня ему можно. Но и мне нужно что-то делать с Женькой. Решила обратиться к дядюшке Петру. Он у нас субъект нервно устойчивый, ни в кого не влюбленный, да и Женьку любит. Дядюшка Петр выслушал, подумал, почесал макушку и кивнул.

— Ладно, Элечка. Есть у меня старый товарищ. Покумекаем мы с ним. Только домик один оставлять боязно. Вдруг что случиться?

Я заверила, что в его отсутствие буду сидеть на страже дома и семьи, и даже нарисовала несколько защитных рун у входной двери, у большинства окон и даже у входа в лифт и подъезд.

— Все, дядюшка Петр. Никакая нечисть не пройдет пока вас нет, — отрапортовала я. Тот кивнул, перекрестил меня и себя, и испарился. А я осталась на кухне сторожить, да чай пить с так и не попробованным нами маминым яблочным пирогом. Вскоре и мама ко мне присоединилась.

— Как папа? — спросила я, наливая ей горячий чай.

— Спит. Думаю, снова придется вызывать чистильщиков.

Я поперхнулась и уставилась на маму, выпучив глаза. Она заботливо постучала меня по спине и со свойственной ей улыбкой довольного жизнью человека сказала:

— А что ты так удивляешься, милая? Я за столько лет с твоим отцом чего только не навидалась. А уж когда в доме твоей бабушки жила.

— Мам.

— Они очень часто и долго стирали мне память, а потом мне стали сниться очень яркие сны. Такие яркие, что и за сны-то принять сложно. Ну, я и поняла.

— И тебя это не пугает?

— Нет. Меня больше ты пугаешь и силы, которые тебя окружают. Если этот говорящий кот твой, значит, проявились бабушкины гены.

От этих слов я снова закашлялась.

— Ты и об этом знаешь?

— Уже давно. Наверное, почти сразу, как увидела тебя маленькую на руках отца. Он так бережно тебя держал, такой любовью светились его глаза. Не может мужчина так любить не родного ребенка. Тем более с первого взгляда. Да и бабушка твоя. Жаль, что они мне не доверились, не рассказали правды. Но я понимаю твоего отца и совсем не понимаю бабушку.

— Почему?

— Потому что мы тогда оба были молоды, импульсивны, все на эмоциях. Да, наверное, если бы тогда узнала правду, засомневалась бы. Ревновала его к той, другой. Но со временем-то можно было сказать. А они в один голос твердили, что ты приемная. Я даже сомневаться начала, а может, действительно я придумываю, принимаю желаемое за действительное. Но когда Женька родилась, выяснилось, что у вас одна группа крови. Редкая, четвертая. Таких совпадений не бывает. Но, к тому моменту сложилась как-то наша жизнь. Андрей различий между вами не делал, да и я тоже. Вот и решила, будь, что будет.

— Мам, ты знаешь, что ты у меня чудо? И я тебя очень люблю.

— Знаю, — улыбнулась мама. А мне совестно стало. Как же редко мы говорим своим родителям такие простые и сложные слова или, как в моем случае тем, кто любил, как родного, кто воспитал, отдал всего себя, вложил душу свою, не требуя взамен даже благодарности. Это и есть настоящая любовь. Безусловная любовь родителей к детям.

— Я очень рада, что ты у меня есть, — серьезно сказала я.

— А я рада, что есть ты, — ответила мама.