Особо опасен

— У меня к вам, фрау Элли, есть один маленький вопрос. — В его интонации появились несколько театральные нотки.

— Мистер Томми, маленький или большой, вы всегда можете мною располагать, — ответила она в том же духе.

Эти абсурдные ритуалы, разыгрывавшиеся на протяжении вот уже четверти века, если не больше, сначала отцом Брю в Вене, а теперь его сыном, как бы символизировали историческую преемственность бизнеса Фрэров.

— Фрау Элли, если я произнесу при вас фамилию Карпов, Григорий Борисович Карпов, и добавлю при этом Липицан, какой будет ваша реакция?

Он еще не закончил фразы, а шутливая атмосфера испарилась.

— Я испытаю грусть, мистер Томми, — сказала она по–немецки.

— А именно? Грусть по Вене? Грусть по вашей маленькой квартирке на Опернгассе, которую так любила ваша матушка?

— Грусть, связанную с вашим отцом.

— И вероятно, с тем, о чем он вас попросил в связи с липицанами?

— Липицанские счета были некорректными, — сказала она, потупившись.

Вообще–то этот разговор следовало завести еще лет семь назад, но Брю был не из тех, кто переворачивал камень без надобности, особенно когда догадывался, что под ним обнаружит.

— И все же вы продолжали, сохраняя лояльность, их обслуживать, — мягко заметил он.

— Я их не обслуживала, мистер Томми. Я постаралась не вникать в то, как они обслуживались. Этим занимался менеджер лихтенштейнского фонда. Это его сфера интересов и, как я понимаю, источник доходов, как бы мы ни относились к его этике. Я сделала лишь то, что обещала вашему отцу.

— Включая удаление персональных досье держателей липицанских счетов, их прошлого и настоящего, не так ли?

— Да.

— Именно так вы поступили в случае с Карповым?

— Да.

— Значит, пара жалких листков, — он поднял их вверх, — это все, что у нас есть?

— Да.

— В нашем тайнике, в банковских полуподвалах Глазго и Гамбурга, в целом мире?

— Да, — произнесла она с нажимом после короткой заминки, что не ускользнуло от его внимания.

— А если отвлечься от этих листков? У вас сохранились какие–то личные воспоминания об этом Карпове? Что–нибудь необычное в том, что мой отец говорил о нем или о чем он умалчивал?

— Ваш отец относился к банковскому счету Карпова с…

— С?

— С уважением, мистер Томми, — закончила она фразу и покраснела.

— Но разве мой отец относился с уважением не ко всем клиентам?

— Ваш отец отзывался о Карпове как о человеке, чьи грехи заранее заслуживают прощения. К другим клиентам он не всегда бывал столь же снисходительным.

— Он не уточнял, почему они заслуживают прощения?

— Карпов был на особом положении. Все Липицаны особенные, но Карпов выделялся даже среди них.

— Не говорил, какие такие грехи, что они заранее заслуживают прощения?

— Нет.

— Не намекал на — скажем так — непростые любовные отношения? На наличие внебрачных детей или чего–то в этом духе?

— Подобные намеки часто делались.

— Но без конкретики? Без упоминания, например, любимого незаконнорожденного сына, который может в один прекрасный день объявиться на пороге банка?

— О вероятности подобных сценариев нередко говорилось применительно к липицанским счетам. Не могу сказать, что в моей памяти сохранился какой–то один разговор.

— А Анатолий? Почему я запомнил это имя? Оно прозвучало в каком–то разговоре? Анатолий должен все устроить?

— Там, кажется, был посредник по имени Анатолий, — неохотно ответила фрау Элли.

— Посредник между?..

— Между мистером Эдвардом и полковником Карповым в ситуациях, когда Карпов не мог или не желал присутствовать лично.

— В качестве адвоката Карпова?

— В качестве его… — она запнулась, — его агента. Полномочия Анатолия выходили за рамки законности.

— И даже противозаконности, — продолжил Брю, но его остроумие не оценили по достоинству, и он привычно закружил по комнате. — Вы можете мне сказать, не заглядывая в сейф, в грубом приближении и не для публикации, какая часть лихтенштейнского фонда находится под контролем этого Карпова?

— Каждый владелец липицанского счета получал акции пропорционально вложенным им средствам.

— Догадываюсь.

— Если в какой–то момент владелец банковского счета увеличивал вложения, количество его акций возрастало.

— Разумно.

— Полковник Карпов был одним из первых и самых богатых Липицанов. Ваш батюшка называл его отцом–основателем. За четыре года его капитал увеличился в девять раз.

— За счет его личных вложений?

— За счет кредитных поступлений. Сам ли он переводил эти деньги или это делали другие от его имени, оставалось неизвестным. После принятия к расчету кредитовые авизо уничтожали.

— Вы?

— Ваш отец.

— А как насчет наличности? Банкноты в чемодане не заносили? Как в старые добрые времена?

— При мне — нет.

— А в ваше отсутствие?

— Время от времени на счет вносили наличные суммы.

— Лично Карпов?

— Полагаю, что да.

— Третьи лица тоже?

— Возможно.

— Например, Анатолий?

— От сигнатариев не требовалось себя идентифицировать. Деньги передавались через конторку, из рук в руки, с указанием номера счета бенефициара, и выдавалась расписка на имя, названное вкладчиком.

Брю совершил еще круг по комнате в раздумьях над употреблением пассивного залога.

— И когда же, по–вашему, последний раз приходили деньги на данный счет?

— Насколько я могу судить, поступления приходят по сей день.

— По сей день, буквально? Или до недавнего времени?

— Это, мистер Томми, выходит за рамки моих обязанностей.

Не говоря уже о вашем желании, подумал Брю.

— И во что примерно оценивался лихтенштейнский фонд к моменту нашего отъезда из Вены? До того как акционеры забрали свои паи?

— К моменту нашего отъезда из Вены там оставался только один акционер, мистер Томми. Остальные сами собой отпали.

— Да? И как же такое могло случиться?

— Не знаю, мистер Томми. Я так понимаю, остальные Липицаны либо были перекуплены Карповым, либо исчезли в силу естественных причин.

— Или противоестественных?

— Это все, что я могу сказать, мистер Томми.

— Дайте мне приблизительную цифру. По памяти, — потребовал Брю.

— Я не могу говорить за нашего менеджера, мистер Томми. Это не входит в мою компетенцию.