Особо опасны при задержании

Люди в клубе задвигались, клуб наполнился гулом голосов.

— Детей-то пожалей! — раздался женский голос. — Детей тут много. Они-то чем провинились?

— Ты нас спросил — желаем ли мы под фашистами жить и Советскую народную власть на неметчину менять?

— Из каждого, почитай, дома на фронт мужики ушли, теперь за Родину кровушку проливают, а мы, думаешь, супротив родных пойдем?

— За народ самолично не решай! И атамана Краснова напрасно упомянул! Крепко в нашей памяти засело, как шел он на Царицын и опосля него река крови лилась!

Курганников чуть отступил — голоса словно били его, толкали в грудь.

А люди осмелели. Выкрики неслись уже со всех сторон.

— Слышь ты, товарищ! — проговорил из середины зала старик в залатанном тулупе с облезлым воротником. — Слышь, товарищ, — повторил старик и через головы людей всмотрелся в Магуру. — Ты, товарищ наш дорогой, стреляй в энтого фашиста. Антимонию с ним не разводи. Греха не будет, только всенародное спасибо тебе скажем. Кабы со мной была трехлинейка или, на худой конец, берданка, я без разговора стрельнул бы. Вот те крест. А за нас не пужайся. Ежели и подранит кого эта нечисть — дак мы вроде как на фронте, а там и ранят и убивают.

Старик еще что-то собирался сказать — видимо, самое, главное, что окончательно убедило бы майора не мешкать и прекратить бесцельно взывать к благоразумию врага.

Но раздался выстрел, и старик упал на соседей по лавке.

— Я предупреждал! — брызнул слюной Курганников. — Есть еще желающие поговорить о сострадании к ближнему? Нет у меня ближних, не было и нет! Пусть…

Вторично раздался выстрел. На этот раз глуше и тише.

Курганников не договорил, поперхнулся. Попробовал обернуться, но ноги сплелись, и он грохнулся на сцену. Перед полотнищем экрана остались стоять двое: съежившийся, вобравший голову в плечи Горбунков и Фиржин. Радист десантной диверсионной группы отбросил свой «ТТ» и сказал:

— Берите меня. Сдаюсь…

… Фиржин Александр Юльевич , 1922 года рождения, уроженец Константинополя, русский, отец, бывший крупный землевладелец на Дону, скончался в Праге в 1928 году, мать, графиня Шереметьева, проживает в богадельне Сент-Женевьев де-Буа под Парижем.

Учился в корпусе-лицее им. Николая II. Служил в 1936 году официантом в ресторане «Боярский терем» близ Елисейских полей. В 1937 году стал хористом православной церкви на бульваре Экзельманс. По рекомендации митрополита Серафима был принят в богословский институт «Сергиевское подворье», откуда переведен в храм св. Владимира в Берлине под начальство архимандрита Иоанна (быв. князь Шаховский).

В начале 1941 года успешно закончил курсы радистов школы «Абвер-аусланд» в Касселе и получил чин ефрейтора. На территорию СССР заброшен впервые. Набожен. Ярый монархист.

Словесный портрет: рост средний, лицо удлиненное, худое, глаза бесцветные, волосы пегие. Особые приметы: веснушчат, чуть шепелявит…

19

Хуторяне шли тесной толпой, ругались на ходу, в сердцах сердито сплевывали.

В центре толпы, опустив голову, шагал Фиржин. Он держал руки за спиной. Рядом, с трудом передвигая ноги, плелся Горбунков. Задержанных вели трое «ястребков», которым приходилось то и дело просить окруживших хуторян дать дорогу.

— Где еще двое? — начал допрос Магура, оказавшись вновь в Совете, где царила разруха.

— Ушли в Венцы, — ответил Фиржин.

— Ваша фамилия?

Николай Степанович хорошо помнил ориентировку по розыску. Стоявший перед ним молодой десантник точно подходил к словесному портрету на Фиржина, и свой вопрос Магура задал лишь для уточнения.

— Фиржин Александр.

— Где рация?

— Здесь. Вернее, в клубе. Она в вещмешке. Найдете за сценой.

— Позывные?

— КЛС.

— Когда должны выйти в эфир?

— А сколько сейчас времени? — вопросом на вопрос ответил Фиржин и невесело усмехнулся: — Ах да, часы со мной. — Он отогнул рукав, взглянул на циферблат. — Первый сеанс в четырнадцать тридцать. Но будут слушать и раньше. Это на случай, если надо срочно связаться с функабвером.

До четырнадцати тридцати оставалось три часа. Так что включать рацию не стоило. Преждевременный выход в эфир КЛС мог насторожить функабвер за линией фронта. Рация должна заработать в точно обусловленное абвером время. Ни минутой раньше и ни минутой позже.

— Участвовали в допросах арестованных?

— Нет. У меня задание осуществлять связь.

«Довольно правдив, — отметил Магура. — И держится просто, не вызывающе. Мы захватили троих, точнее, двоих. Третий — Курганников — избежал пленения. Кто же этот старик? — Магура перевел взгляд на отупело смотрящего в пол старого казака. — На кавказца не похож. Значит, не Саид-бек. Но и не Эрлих! Бывшего штабс-капитана я узнал бы сразу, хотя мы ни разу не встречались с глазу на глаз».

Почувствовав на себе пристальный изучающий взгляд, старик поднял голову:

— А меня-то за что заграбастали, гражданин начальник? Я справку имею. Подчистую освобожден, как полностью отбывший срок. Верно, что жительствовать в хуторе не имею права. Так только на день сюда заехал! С родными дюже повидаться захотелось. Может, в последний раз…

— Фамилия?

— Горбунков Тимофей, по батюшке Матвеич! — излишне поспешно, желая показать свое стремление во всем честно признаться, доложил старик.

— Не врет. Сейчас не врет, — подтвердил Михаил Чумаков. Он охранял арестованных и смотрел на них насупленно, угрюмо. — Его Душегубом в народе прозвали за прежние делишки.

— Кто и почему стрелял у Совета? — обернулся Магура к Чумакову. Тот доложил:

— Тип какой-то через плетень махнул, товарищ майор государственной безопасности! Пришлось стрелять. Теперь двое наших за ним погнались.

«Эрлих или Камынин? Узнаем точно, когда беглеца настигнут», — подумал Магура и спросил Фиржина:

— С вами в группе был некий Эрлих. Где он сейчас?

— Не знаю, — признался радист.

— А почему стреляли? Что побудило вас убить Курганникова?

Фиржин ответил не сразу. Прикусил губу, насупился.

— Понял, что для него не было и нет ничего святого. И ничего дорогого. Такие, как он, вновь бы распяли Христа или кого угодно.

Пора было ехать в Венцы. Магура уже сидел в кабине грузовика, в кузов забрались бойцы (сторожить арестованных Фиржина и Горбункова остались Чумаков и еще один «ястребок»), когда навстречу выехали две подводы. На первой, на разостланном полушубке, лежал оперативный уполномоченный райотделения УНКВД сержант государственной безопасности Григорий Полетаев.

— Сильно раненный он, — объяснила женщина, которая правила конями. — В себя все не приходит. Вот в станицу везем. Там уж доктора помогут…

Магура отдернул дерюгу на второй подводе и увидел труп с оскалом приоткрытого рта, где золотом и сталью холодно поблескивали на зубах коронки.

— Товарищ сержант еще одного подстрелил. Только мы его не взяли: больно тетка Камынина по сыну своему убивается, прямо жалость берет… Слезами не исходит, без слез в себе горе прячет. Просит позволения самой ей старшего-то обрядить и земле предать. Обещалась не поганить хуторское кладбище и схоронить за оградой, где безродные и убивцы лежат. Нет ему места промеж наших, кого он прежде и нынче жизни лишал…