Особый отдел и пепел ковчега

– С выходом на пенсию у людей частенько прорезаются самые низменные страсти, – сообщил Кондаков. – По себе знаю. Потому и на пенсию не тороплюсь.

– Это сорок шестая, – дядя Яша снял с полки увесистый розовый свёрток, который в его руках сразу превратился в затрапезный, изношенный бюстгальтер. – Одно время считалась квартирой образцового порядка. Даже соответствующий знак на дверях имела. И вот что я однажды достал из унитаза. Как видите, лифчик. Примерно шестого размера. Каждая чашечка, как моя кепка. А законная супруга хозяина носила в лучшем случае второй номер. И то со вкладышами.

– Надеюсь, вы не предъявили ей эту загадочную находку?

– Конечно, нет! Если муж с женой ссорятся, мне это потом боком вылазит. И сантехнику крушат, и в унитаз чего ни попадя запихивают… Как пример, могу привести пятьдесят вторую квартиру.

Теперь дядя Яша продемонстрировал ситцевое платьице, севшее до такой степени, что нельзя было даже понять – взрослое оно или детское. На груди имелось несколько ровных, коротких разрезов, вокруг которых ткань выглядела более темной.

– Не иначе, как ножиком пырнули, – приглядевшись повнимательней, констатировал Кондаков.

– И я так думаю. Да только ничего не докажешь. Хозяева квартиры перед этим съехали. Как говорится, ищи ветра в поле.

– Криминальный был у вас домишко.

– Да я бы не сказал. Вполне обыкновенный. Другие сантехники и не такое находили. Вот этот экспонат мне один дружок для коллекции презентовал, – дядя Яша открыл коробку, в которой лежал плотный ком линялой бумаги.

– Кроме подтирки, ничего не вижу, – поморщился Кондаков.

– Только мне и не хватало подтирку собирать! – обиделся дядя Яша, отчего его глаза окончательно разъехались в разные стороны. – Этим добром все стояки были забиты. Газетная бумага – это ведь не пипифакс. Ею патроны пыжевать, а не задницы подтирать, прости господи!.. Но тут совсем другой коленкор.

Он осторожно, ногтем отогнул уголок бумажки и на Кондакова глянул поблекший профиль Ленина.

– Денежки! – удивился тот.

– Ага, – кивнул дядя Яша. – Сотенные бумажки. Но все номера одинаковые. Фальшивки, стало быть.

– Грубая работа, – подтвердил Кондаков. – Клише, наверное, сапожным ножом резали…

– А вы сомневались, – дядя Яша удовлетворённо осклабился, причём смотрел он не на собеседника, а на кончик собственного носа. – Тут такие вещички хранятся, что волосы дыбом встают.

– Надеюсь, скелет вы мне не предъявите, – пошутил Кондаков.

– Почему бы и нет! Если надо, и скелет найдётся. Только не человеческий, а кошачий, – дядя Яша открыл другую коробку, доверху наполненную хрупкими, тонкими косточками.

– Неужели хозяева котёнка в унитаз засунули! – поразился Кондаков.

– Насчёт хозяев ничего плохого сказать не могу, но детки у них были настоящие садисты. Однажды цветочный горшок с балкона сбросили. Прямо своей училке на голову. Хорошо ещё, что балкон на втором этаже был. Ушибами, бедняжка, отделалась.

– И где же эти садисты сейчас?

– Выросли. Один, говорят, во Французский иностранный легион подался, а второй в вашей системе служит. Инспектором по делам несовершеннолетних.

– Значит, туда им и дорога. – Кондаков повернулся к стеллажам спиной, давая понять, что разговор подходит к концу. – Короче, вы меня почти убедили. Вне всякого сомнения, музей унитазных находок нужен. Но обязательно с подробными пояснениями к каждому отдельному экспонату… К сожалению, недостаток времени не позволяет мне продолжить осмотр этой весьма поучительной экспозиции. Давайте лучше проверим, есть ли здесь что-нибудь, относящееся к сто шестой квартире.

– Кажись, есть, – дядя Яша снял с полки пластиковый пакет, на котором красовалась эмблема московской олимпиады 80-го года. – Хотя и не густо.

Это опять была бумага, скомканная и выцветшая, но с официальным гербом и синим пятном печати. Словом, какой-то документ. К бумаге намертво присохла шелуха семечек.

– Я своих экспонатов не реставрирую и не очищаю, – пояснил дядя Яша. – Для сохранения, так сказать, исторической достоверности.

– Это ощущается, – понюхав находку, Кондаков невольно скосорылился.

При помощи расчёски и перочинного ножа он стал осторожно разворачивать комок, состоявший, как выяснилось, вовсе не из бумаги, а из картона.

– «Свидетельство о заключении брака», – не без труда разобрал Кондаков. – Гражданин Бурак Ру…дольф…» Дальше как сорока набродила. «И гражданке Ше…» То ли Шелех, то ли Шемет. Расплылись буковки…

– Шелест, – глядя через его плечо, подсказал дядя Яша. – Виктория Андреевна. Точно! Ту девицу, что в сто шестой жила, Викой звали. Теперь вспомнил. И ещё тут мелким шрифтом написано, что после заключения брака жена сохранила прежнюю фамилию… Разошлись, значит, голубки. Сидела она после этого в туалете, горючие слёзы лила и семечки кушала. А потом в сердцах свидетельство о браке в унитаз засунула… Разве в ЗАГСе про это нельзя было узнать?

– Было бы можно – узнали. Дело в том, что Рудольф Павлович Бурак до восемьдесят пятого года официально считался холостяком. Видимо, готовясь к эмиграции, он заранее навёл в своих документах полный ажур.

– Вот те на! – удивился дядя Яша. – Свалил-таки за бугор! А ведь на идейного был похож. Водку не пил. В праздники красный бант на себя цеплял. С дружинниками шлялся.

– Маскировался, наверное, – сказал Кондаков. – А куда денешься? Уехал он, кстати говоря, по уму. Здесь ему всё равно жизни не было.

– Что так? Земля пятки жгла?

– Нет, пятки у него не пострадали. Зато с головой проблемы. Можно сказать, улетучилась голова.

Шелестов в Москве проживало столько, что хватило бы на целое землячество. Викторий Андреевен среди них оказалось целых трое. Но все не те.

Впрочем, вскоре отыскалась и нужная. Правда, среди умерших. К счастью, её дочь, тоже Виктория, но уже Рудольфовна, ставшая недавно круглой сиротой, была жива-здорова и, согласно прописке, обитала на Краснопресненской набережной.

Туда Кондаков и направил свои стопы.

Девушка (а как ещё назвать особу тридцати лет от роду?) могла задержаться на работе, завернуть к подруге, заскочить в парикмахерскую, отправиться на свидание, уехать в отпуск, лечь в больницу или отлучиться по какой-нибудь иной надобности, однако, паче чаяния, она оказалась дома, что для Кондакова, на старости лет ставшего суеверным, значило очень многое. С первой попытки – и сразу в цель!

Предварительное знакомство состоялось через приоткрытую дверь, удерживаемую металлической цепочкой, и лишь после этого Кондаков был допущен в квартиру. Цель своего визита он охарактеризовал довольно туманно: «Надо бы выяснить кое-какие обстоятельства давно прошедших лет».