Осталось придумать название

[23.20. Артём] Яна, ты пьяная? Все хорошо, может, помощь нужна?

– Вот про нос не надо! Я его на районных соревах хлопнул, когда «споткнулся» и прямо в штангу прилетел, и он зажить нормально не успел. От любого толчка снова трещал. Ух, никогда не забуду эту подножку, найти бы и того из машиностроителя и урода-судью и поколотить одного об другого.

– Время идет, а обида все та же… Сань, кончай уже.

– Ну как кончай? Я же с самого детства тренил, отец до сих пор считает, что я карьеру угробил тогда. Он и не дает все это забыть.

– Родители нас всегда будут считать лучше, чем мы есть на самом деле.

– У тебя-то как? Я так соскучился по пирожкам с печенью. Лучше, чем у твоей мамы, не встречал.

– Веришь – нет, сам по ним соскучился, и по пирожкам, и по маме, не созванивались даже уже целый месяц.

[23.33. Яна] Все хорошо, Козел! Отпускаю-юююю!

– Ну ничего, я тоже со своими порой месяцами не общаюсь. Главное – они знают, что у нас все хорошо, – тут он переборщил, кажется, или с пивом, или с достоверностью и пустил скупую мужскую слезу на левый глаз, тем забавней, что нос, изогнутый в противоположную сторону, как бы хочет сдвинуться, чтобы не мешать сентиментальной слезе катиться прямо в кружку с пивом.

– Да кто тебе там пишет все?

[23.33. Артём] )))) Доброй ночи.

– Все норм, я выключу сейчас телефон, уже все написали.

Реально изголодался парень по живому общению. Тараторил без умолку. Ну в итоге и я рассказал за свою жизнь, что было в его отсутствие, как я его понимаю про работу и как я сам из всего этого выпутался. Благо местечко выбрали тихое, можно было курить прямо за столом. И потому сигареты прикуривались одна об другую, пиво приносилось по первому зову, и мы совершенно забыли о времени.

Как же болит голова… Где я? С-суукаааа, Саня! ОПЯТЬ! Ненавижу тебя… Сколько-сколько времени? Яна… Где мой телефон?

7. В деревне летом, пристает…

В итоге, тогда в баре, ему пришлось вспомнить совсем древнюю историю с летних каникул. Были они тогда в рабочем летнем лагере при винограднике под Ростовом. Впрочем, почему пришлось, ему очень нравилось это вспоминать, шикарное время, веселое, беззаботное. Самый разгар лета. Жара, стрекочут кузнечики, между рядов виноградников, в тени от густой лозы отдыхают двенадцать горе-работников, они снова не выполнят норму по подвязыванию кустов. Четверо, осознав это, вовсе ушли до оросительного канала искупнуться. Остальным было крайне лениво поднять даже голову, не говоря уже о том, чтобы сходить за водой, бочка с которой стояла в самом начале ряда. Это была безмолвная игра, никто ее не придумывал, никто не оговаривал правила и не договаривался играть честно. Все ждали того, кто первый не выдержит и встанет, чтобы сунуть ему свои бутылки со словами: «Нам тоже захвати!» А работать еще часов шесть. И, как на зло, на небе ни облачка. И нет ветра.

Бригадир, этот особенный человек, знающий о виноградниках вообще все, но не умеющий это объяснить, был просто эпичным в своих высказываниях: «Вы ее берете и, того самое, к верху!», «По этовай ее на части, да и выбрасывай туда, как его там, постепенно», «Смотрите грозди совсем к земле, того самого, лежат, эту, как ее, бечевку в руки и этовайте ее. Поднимайте выше, да на два узла». Сначала вообще не могли понять, что он хочет, ему приходилось почти все показывать. А потом привыкли и даже переняли некоторые слова в шутку.

– Вы какого, мать вашу, этого самого тут совсем ничего… эээ, не делаете?!

Вот же, а они его ждали только через час-полтора. Ладно, дружно встают, начинают ползти к бочке напиться. Вот именно так люди без лишних разговоров могут сплотиться под гнетом одного врага. Та группа купающихся опасливо прячется в лесополосе, вот точно они давно заметили подъезжающий трактор и не предупредили, предатели.

– Я сам сейчас вам, как ее там, воды принесу, работайте уже до, того самого, вечера надо ряд пройти.

Враг – это, конечно, громко сказано, он им очень помогал и спускал с рук их проколы. Знал старик, как тяжело работать на солнце с похмелья. Поэтому утром ребят почти не трогал. Довозил до места в прицепе на тракторе. Этот прицеп обычно использовался в сенокос, да и дорога не для экскурсий была предназначена и очень смахивала на стиральную доску. Что удивительно: поднятая от трактора пыль словно жалела ребят и вздымалась уже далеко за прицепом. Но и стояла потом на дороге почти час, словно ожидая нового путника, что ж она, зря, что ли, встрепенулась? Вот и бригадир жалел их, как та пыль. Вываливал ребят в винограднике и оставлял как есть, правомерно считая, что само это путешествие им уже далось сильно с трудом.

Да, оно самое, похмелье! Куча молодых студентов на юге в винных виноградниках. После этого лагеря Тёма надолго перестал пить вино. Однако сейчас он ждал вечера, когда солнце спустится достаточно, чтобы изредка выглядывать за ними из-за деревьев. Тогда воздух уже перестает обжигать легкие при вдохе и уносить остатки влаги из организма на выдохе. Тогда уже не нужно обливаться потом и постоянно пить. Они сидели, кто на лавочке, кто на ступеньках возле своего барака. И рассказывали друг другу байки. Ждали, когда вернется тот неудачник, кому по жребию выпало бежать за стратегическим запасом пойла вглубь деревни к Бабе Любе.

Сегодня этим неудачником оказался он сам, хотя себя таковым не считал. Идти совсем недалеко, дорога хорошая, везде можно объедать фрукты с деревьев, и Баба Люба ему очень нравилась. Обменную тару он с собой прихватил. Еще две недели назад они все и подумать не могли бы, что будут пить какое-то домашнее вино, еще и из старых полторашек. Но, распробовав и сравнив с другими вариантами, пытливый юношеский коллективный разум выбрал именно Бабу Любу. Причем это удовольствие было очень дешево, если бы не сильное похмелье, ребята бы вовсе не просыхали.

Так, значит, короткие шорты и сланцы, гравий шуршит под ногами. Проходит мимо двора, красивый зеленый забор, собака лает. Старая шавка, боится даже собственной тени. Она сейчас изгаляется только потому, что знает – ворота закрыты и врагу к ней не подобраться. Хозяева сразу видно, что очень добрые. И дом у них красивый. Белый, с покатой крышей, резные рамы окон со ставнями. Так уже давным-давно не строят. На крыше гнездо. Явно пустое, но сам факт его существования поражал воображение. Тёме вдруг захотелось, чтобы крыша была не из черепицы, а из соломы. Тогда бы этот дом словно материализовался неожиданно из рассказов Гоголя.

Она тогда сидела на лавочке в бежевом очень легком сарафане, плавно очерчивающем ее слегка округлые черты. Читала. Странно, ему должна была сейчас броситься в глаза спелая полная грудь, томно вздымающаяся, ровная осанка, а он пытался разглядеть книгу. Ноги одна на другой, лодыжка, аккуратно потянутая чуть вбок и вдоль. Коса, хотелось бы сказать русая, раз уж заговорили про литературу, она бы тут вписалась идеально, но нет. Она была рыжая! Впрочем, ничего так не красит женщину, как перекись водорода, сказал он про себя, вспомнив, что он не в рассказе доисторического писателя. Почему он помнит босые ноги, маленькие аккуратные ручки, держащие, словно сокровище, томик, потрепанный временем, в сером тряпичном переплете. Но не может вспомнить и описать ее лицо? Знает только, что девочка ему действительно очень понравилась.