Останкинские истории (сборник)

На полу большой комнаты стояли четыре бутылки из-под вина «Старый замок» с пробками внутри. Войнов сразу же вернулся к бутылкам. Сел на стул, шнурком от ботинок стал ловить пробку в ближней бутылке. Язык высунул. Данилов взволновался, присел возле бутылки на корточки, готов был помочь Войнову советами.

— Пошли, пошли, — резко сказала Клавдия.

— Вчера выходило, — как бы извиняясь перед Даниловым, произнес Войнов, — а сегодня петля соскакивает.

— Данилов, пошли!

— Зачем это он? — спросил Данилов Клавдию в коридоре.

— На всякий случай, — сказала Клавдия Петровна. — Мало ли что…

— Надо леской.

— Мы пробовали. Шнурком надежнее. Да и обойдется, шнурок дешевле.

Клавдия провела Данилова в свою комнату, спросила:

— Ну ты что?

— Как что? Ты мне звонила ночью…

— Ах да… — вспомнила Клавдия. — Ну ладно. Пока посиди минуту, я кончу одно дело…

Она уселась за стол, то ли письменный, то ли туалетный, и на листе хорошей бумаги принялась что-то решительно писать. Ручка ее двигалась, словно Пегги Флеминг по льду во время обязательной программы, росчерки пера получались какие-то особенные и красивые, на листе бумаги возникали вензеля. В комнате Клавдии у Войнова Данилов был впервые. Впрочем, она мало чем отличалась от личных покоев Клавдии в квартире Данилова, более знакомой. Только здесь над столом, в рамке и под стеклом, группой, «под деревню», разместились портреты женщин. Портреты были черно-белыми репродукциями с гравюр, живописных портретов и кинокадров. Всего из общей рамки на Данилова глядело девять дам. Маргарита Наваррская. Жанна Д’Арк. Екатерина Дашкова на лошади. Зинаида Волконская. Софья Ковалевская. Александра Коллонтай. Софи Лорен. Сама Клавдия. Юная и хорошенькая. Девятую даму Данилов узнал не сразу. Потом понял, что это Миледи из «Трех мушкетеров». То есть Милен Демонжо, игравшая Миледи. «Что же это она их в рамку?» — удивился Данилов.

За стеной раздался стеклянный звук.

Клавдия подняла голову, сказала с досадой:

— Опять уронил бутылку. Вот медведь!

Тут она заметила Данилова и в первое мгновение удивилась ему.

— Посиди, посиди, Данилов…

— У тебя срочное дело?

— Да… То есть не дело, а упражнение. За королеву Елизавету пишу королеве Бельгии. По образцу.

Клавдия протянула Данилову серую книгу «Дипломатический церемониал и протокол», а сама продолжила разведение вензелей. Книгу Данилов листал с любопытством. Он и сам был не прочь иметь такую. Чуть ли не наизусть запомнил параграфы о бутоньерке, планы рассадки почетных гостей на завтраках с женщинами и без женщин, узнал, что в представительских экипажах с расположением мест друг против друга почетным местом является место на заднем сиденье справа по ходу движения. Шелковой лентой в книге была заложена страница с разделом «Переписка между монархами». Здесь предлагались образцы комплиментов и обращений к монаршим особам. Клавдия, видно следуя советам протокола, и сочиняла сейчас письмо бельгийской королеве.

— Вот, — сказала Клавдия. — Теперь комплимент на месте и концовка верная: «Моей доброй сестре королеве Бельгии». А если бы они были родственницами, пришлось бы добавить: «Моей доброй сестре и дорогой кузине…» А если бы я писала от себя, то окончила бы словами: «Имею честь быть Вашего королевского высочества весьма покорный слуга». Непростое дело. К маркизу следует обращаться: «Весьма достопочтенный маркиз…» Достопочтенный всегда сокращается и пишется: «Дост.». Граф — тот высокочтимый… А епископ — Ваше блаженство…

— Зачем тебе?..

— Ну мало ли зачем… — уклончиво сказала Клавдия.

— Все-таки едешь в Англию?

— Пока нет. Да тут и не только английские правила, тут французские, прочие… Я, может быть, и без всякой перспективы. А так… Просто интересно…

— И что же ты написала бельгийской королеве?

— Это наш с ней секрет, — строго сказала Клавдия.

— Я вижу, что у тебя увлекательное занятие, — сказал Данилов, — и в моем участии нет никакой необходимости. В следующий раз я вряд ли поверю ночным звонкам. А теперь прошу принять уверения в моем глубоком уважении. С этим я раскланиваюсь.

Данилов встал. Он был сердит.

За стеной опять упала бутылка.

— Ну прости, ну извини, — чуть ли не взмолилась Клавдия. — Я тебе вчера не лгала. Мне и вправду было тошно.

И тут она расплакалась.

Данилов поначалу смотрел на Клавдию с недоверием — не новая ли это уловка удержать его при себе? Он хорошо знал, какие у Клавдии бывают глаза и какие губы, когда она фальшивит. Нет, выходило — страдания ее были искренними. Данилов расчувствовался.

— Было тошно, не хотелось жить… Я нуждалась в тебе!

— Что-нибудь случилось? — спросил Данилов.

— Ничего не случилось… А так… Тошно, и все… Бегаешь, крутишься, а зачем? Все мелкое… И все пустое!

Полчаса назад Данилов думал сказать Клавдии о сомнительности ее предприятий с изумрудами и дипломами, теперь он был готов расхвалить эти же изумруды и дипломы. Давно он не видел Клавдию такой — беззащитной, смытой жизнью, куда девалась ее победная уверенность в себе!

— Данилов, ушло бы все это! А жить бы просто и для чего-то, и чтобы кто-то верный был рядом! Хоть бы и ты!..

Данилов сидел растроганный, думал: «Может, и вправду стоило быть рядом с ней, а все остальное — ошибка?»

— Это со всеми случается, — сказал Данилов, — находит тоска, и все… Что же отчаиваться! Надо жить. У тебя ведь с будущим связаны большие надежды…

— Какие? — нервно спросила Клавдия.

Однако слезы уже высыхали на ее щеках.

— Ну какие… — осторожно сказал Данилов, — ты знаешь о них лучше меня… Или хлопобуды… Наконец, у тебя будет главная идея… Эта… достаточно сумасшедшая…

— А она осуществима?

— Не знаю… Я и о самой идее не знаю. Не знаю, что тебе на двадцать лет вперед припрогнозировали хлопобуды…

— Независимость! — горячо сказала Клавдия. — Вот моя главная идея!

— От чего независимость? От кого?

— Просто независимость! Независимость с большой буквы!

— Ну знаешь… — развел руками Данилов.

Больше он ничего не мог сказать.

Клавдия была в печали, но уже и энергия появилась в ее взгляде. Данилов чувствовал, что, если он сейчас станет соглашаться со словами Клавдии о неосуществимости ее достаточно безумной идеи, Клавдия сама ринется в спор и с ним, и с собственными словами. Это было хорошо, значит, она отошла от ночных тревог. Наверное, и отошла, раз писала письма королеве Бельгии. Слезы ее были, видно, явлением остаточным…

— А отчего эти женщины оказались вместе? — спросил Данилов, имея в виду портреты в рамке.

— Подумай…

— Странный набор…

— Стало быть, ты плохо знаешь меня, коли считаешь, что странный…

— Теперешнюю — возможно, что и плохо.

— Если все их свойства перемешать и слить в одной! Что было бы! Я б перевернула весь мир!

— У тебя вселенские масштабы?

— Данилов, какие во мне энергии и порывы! Если б ты знал! Но ведь все попусту… Все сгорит во мне… А я бы… Может, конечно, еще и выйдет что…

— Независимость тебе определили хлопобуды?

— Да. Но это тайна. Молчать о ней — в твоих же интересах. Как и в моих.

— Хлопобуды — серьезные люди?

— Они очень серьезные люди.

— Я уже чувствую, — вздохнул Данилов.

— С чего бы вдруг? Ты им не вредил?

— Пока нет.

— Не вздумай вставать у них на дороге. Сметут!

— Не пугайся. Я хожу по другой дороге.

— Но если они позовут в очередь, соглашайся немедля!

— Зачем?

— Из вашего театра люди стоят. Знают зачем.