Остановка по желанию

Дядя Юра, вполне счастливый и алкогольно весёлый, пошёл проводить меня до станции уже в сумерках. На фоне этих сумерек профиль его лица с огромным носом, картинно и горделиво загибающимся к безвольному, крошечному подбородку, под которым ходил почти такой же грандиозный, как и его нос, кадык, – профиль этот сам смотрелся как джазовая композиция, но в единственном, эксклюзивном экземпляре. Уже на платформе дядя Юра сунул свой красный, индюшачий нос ко мне за воротник пальто, прямо в шарф, поближе к уху, и сказал: «Бабы нас любят не за красоту, а за неугомонность импровизаций».

Я покраснел, потому что после слова «бабы» представил «майне либлингслерерин» Нину Пантелеймоновну и сразу как-то сообразил, что дядя Юра рядом с ней задержится ненадолго. В отличие от звукорежиссёра Боголепова, раба и фана музыкальной страсти, его незаурядная супруга обладала неисчерпаемыми сведениями из различных наук, включая астрономию и океанографию, поимённо знала всех фараонов Египта, включая побочную родню, что уж говорить о русских князьях, царях и боярах?

Так оно и вышло.

Позже ещё выяснилось, что Нина Пантелеймоновна, оказывается, с фронта страдала странным недугом: у неё начиналось головокружение и сбой вестибулярного аппарата при стереозвуке! А значит, она реально любила дядю Юру, коли протерпела его с шестью орущими на всё Кучино стереоколонками целых полтора года.

Но вернусь к аспирантуре. Итак, я опять сижу напротив Нины Пантелеймоновны, до экзамена два месяца, она в панике больше моего, потому что глубже понимает, насколько я не готов.

Чтобы получить хоть какое-то удовольствие от наших занятий, я попросил Нину Пантелеймоновну прочитать на немецком что-нибудь из Гёте, например. Я же знал уже, что она владела всеми основными диалектами языка. И Нина Пантелеймоновна, как артистка на сцене, объявила название произведения, затем автора, а потом наизусть прочитала сами стихи:

Wanderers Nachtlied – Ночная песнь странника!

Johann Wolfgang von Goethe.

"Uber allen GipfelnIst Ruh,In allen WipfelnSp"urest duKaum einen Hauch;Die V"ogelein schweigen im Walde.Warte nur, baldeRuhest du auch.

Я вдруг почувствовал, что немецкий в устах Нины Пантелеймоновны слышится как-то иначе, не так противно, как мне всегда казалось, почти красиво. В нём звучала торжественность и значительность простоты. Я попросил её перевести первое предложение.

Она произнесла, загадочно ухмыляясь:

Горные вершиныСпят во тьме ночной…

Тут я подскочил и выпалил, что дальше переведу сам. И перевёл:

Тихие долиныПолны свежей мглой;Не пылит дорога,Не дрожат листы…Подожди немного,Отдохнёшь и ты.

Она довольно рассмеялась, по-детски захлопала в ладоши, сказала: «А ведь не хуже Лермонтова перевёл, Володька! Какой же ты всё-таки!..»

Через неделю Нина Пантелеймоновна с явно выстраданной убеждённостью констатировала: «Володька, ты безнадёжен! Только чудо тебя спасёт, но я, к сожалению, не волшебник!» Так про себя и сказала, в мужском роде единственного числа – «волшебник», – и хорошо, что по-русски, а не на берлинском диалекте, а то бы не понял я и этой печальной для меня новости.

…От тех «академических» бдений с Ниной Пантелеймоновной остались на память две очевидные вещи: вызубренное на немецком выражение – widerholen Sie bitte noch einmal, und uberzetzen Sie bitte – что в переводе означает «повторите, пожалуйста, ещё раз и переведите, пожалуйста». А также – внезапно выпархивающие из старых папок, портфелей – полосочки нарезанной бумаги с немецкими словами и переводом на обратной стороне.

Я носил эти нарезки во всех карманах, чтобы зубрить слова в любых условиях бытового существования. На последней, совсем недавно выпавшей из архивного чемодана бумажке, легкомысленно закружившейся в воздухе, было выведено моей нетвёрдой рукой по-немецки – wunderbar. А на обороте – чудесно, дивно. Как привет от Нины Пантелеймоновны, уже много лет тому назад покинувшей этот непредсказуемый мир светлых ожиданий…

И ведь чудо в самом деле постучалось тогда в мою дверь! Самое настоящее вундербаристое вундер!

Пока я безуспешно боролся с немецким у Нины Пантелеймоновны, к нам в дом стал приходить новый приятель отца, весьма любопытный гражданин. Он был знаком со знаменитым предсказателем и гипнотизёром Вольфом Мессингом, да к тому же и сам обладал интересными способностями. Фамилия его была Марков.

Папа обожал необычных, странных и неформатных, как теперь говорят, людей! К этому времени он сам увлёкся проблемой внеземного разума, тарелками НЛО, познакомился с В. Ажажой, читавшим в 70-х сверхпопулярные в народе лекции о пришельцах, первым из советских философов заявил, что в бесконечном космосе существуют другие, более высокие цивилизации, подвёл под это явление научно-мировоззренческую базу, всюду выступал со своей концепцией публично и чихать хотел на тех, кто крутил за его спиной пальцем у виска.

«Им хочется, чтобы во вселенной было только их Политбюро! Во главе с дорогим Леонидом Ильичом. И никакого иного разума!» – не стесняясь, говорил папа в аудиториях и саркастически ухмылялся столь очевидной тупости самонадеянных оппонентов. Пока папа ухмылялся, на него строчили доносы те, кто не верил в существование высшего разума, кроме трепетно доморощенного.

Марков появился у нас не случайно. Я это почувствовал сразу. Он занимался изысканием биофизических механизмов художественного творчества, тайных пружин проявления созидательных возможностей человека, был поклонником «Психологии искусства» Льва Выготского, чем купил меня с потрохами, поскольку эта книга Выготского была для меня тогда одной из безусловно важных. К тому же Марков оказался живым, симпатичным дядькой, убеждавшим нас в том, что умеет читать чужие мысли.

Разумеется, каждый раз, когда он приходил к нам в гости, мы заставляли его наши глупые мысли читать. Он растирал ладони одну о другую, брал очередную жертву за запястье, и в полной тишине мы отправлялись в путешествие мимо книжных полок папиной библиотеки – в поисках заранее спрятанной бумажки в заветном томике, с написанным словом, рисунком, или числом. От «автора» тайной закладки Марков строго требовал вызывать в своём сознании образ содержимого – рисунок, слово, число.

За время наших совместных с Марковым опытов он угадал один раз число и второй раз почти угадал сюжет рисунка. Это составляло, если честно, процента три успеха от общего количества экспериментов. Но Марков нам всем так нравился, так горячо убеждали мы его после очередной неудачи – причина в нас, а не в его способностях, что он и сам перестал огорчаться.

К тому же Марков по роду своих научных интересов был в самой гуще разнообразной творческой жизни Москвы. И от него первого мы услышали про актёра Игоря Костолевского, которому Марков с энтузиазмом пророчил скорое блестящее будущее. Ему верилось и в этом! При том, что Костолевский в 1972 году был почти неизвестен даже узкой публике.

Вот тут и всплыла, в связи с Костолевским, фамилия кинорежиссёра Мотыля.

От Маркова мы узнали, что Владимир Яковлевич Мотыль, снявший всего три года тому назад невероятный фильм «Белое солнце пустыни», сейчас готовится к съёмкам картины про декабристов и их великих жён – «Звезда пленительного счастья», где и прославится на весь мир – по мнению нашего нового знакомого Маркова – потрясающий, великолепный молодой актёр Игорь Костолевский, которому уже отдана режиссёром Мотылём роль декабриста Ивана Анненкова!