Остановка последнего вагона

— Давай-ка я с тобой посижу — за добрым разговором тоже, бывает, становится лучше. — Сказал Петрович, а шарканье тапочек и какие-то невнятные слова соседки постепенно растаяли вдали.

— Спасибо!

— Ты ешь, ешь. Я медок-то привёз с дачи товарища — пасечник он у меня, вот как. Любит пчёл — просто жуть, а мальчишкой его помню — так от голубятни не отгонишь. Бывало, днями мог там пропадать, а его мать всё бранилась и никак не могла понять, что Иван не отлынивает от домашних дел и не мается дурью, а просто их любит. Но с возрастом, конечно, всё меняется. Да, это так. Вот мы и встретились на выходных — баньку, шашлычки, то да сё, всё как положено. Только вот я заядлый грибник, а в лесу — шаром покати. Вышли мы с ним, а всё под ногами выжжено, даже стволы деревьев закопченные. Ну какие уж тут грибы. А на поляне видели широченную борозду — метров восемь, не меньше. Так это там техника какая-то от пожара заграждение делала. Видать, помогло, если у них ничего не сгорело, а вот соседям — не повезло. Где-то, конечно, грибки-то есть, только вот добрые люди говорят, что с таким засушливым летом то ли радиация в них какая-то, а, может, ещё какая напасть. Нельзя их кушать-то, вот как.

Петрович громко вздохнул и причмокнул. — Вот и будет у меня такой первый год без грибков на зиму. Я всегда их не сушил, а только морозил. Эх, вот так зимой суп сваришь — аромат, прямо красота. Сидишь, смотришь в запорошенное окошко, там вьюга воет, а у меня перед глазами стоит лес, деревца, грибочки во мху и под лапами ёлок. Вот жизнь-то! Надеюсь, на следующий-то год, точно выберусь и столько заготовлю, что ещё и тебя неоднократно угощу, а всё одно много останется.

— Спасибо, — более уверенно вымолвил я, выпив практически весь чай — судя по привкусу, из пакетика, и задумчиво обсасывая удивительно ароматный мёд.

— Вот-вот, ты-то, наверное, толком и в лес не выбирался. Оно и понятно — у нынешних-то всё дела, побыстрее, туда-сюда. А я, хоть и не по-стариковски, а очень устаю от этого всего. Вот зайдёшь один в лес, посмотришь на солнышко, чтобы знать — куда воротиться и бредёшь себе, никуда не торопясь, не думая о времени или ещё какой городской данности. Эх, в детстве я столько всего исходил, да и сейчас ещё лёгок на подъём.

Я терпеливо слушал, и мне становилось всё лучше, словно дружеская рука поднимала моё сознание из каких-то неведомых мрачных глубин, не давая в них завязнуть и увлечь в эти составы теней. Кажется, если долго вглядываться в них, то очень скоро начнёшь становиться точно таким же, и какой-нибудь поезд обязательно затормозит, чтобы взять тебя внутрь и везти зайцем до неизвестной станции. Там, наверное, и предстоит узнать — чем придётся расплатиться, и это не будет кассой на выход. В том неведомом Мире плата идёт не деньгами, а чем-то несоизмеримо большим, возможно, именно этим пугающим и обязательно таящим в себе какой-то подвох. Словно речь идёт о сделке с Дьяволом или чём-то подобном, хотя, наверное, Ад всё-таки освещён гораздо ярче, чем церковь, и тени здесь ни при чём. Однажды я видел, как ярко горел храм и, наверное, это как раз было что-то очень близкое к этому. Так сказать, плавно переходящее и поглощающее. Возможно, это и есть логичный, символический конец для всех людей, ступивших на путь веры в попытке служить Богу и тем самым пренебрегших тем, что этот самый Бог или кто там ещё создал для них. Плата за гордыню, желание лично говорить с Создателем, подменять вечное и невообразимое какими-то книгами и учениями — всё это ведёт только к одному. Расплата — какое сладкое и окончательное слово, которое один мой знакомый неизменно употреблял через букву «з» вместо «с». В самом деле, один раз стоит ответить за всё и не пытаться улизнуть, взывать к своим заблуждениям и прочему. Какое тут может быть снисхождение, если человек не разглядел самого простого и очевидного, что ему дано — жить, радоваться и ждать неизведанного? Нам так мало отпущено времени на то, чтобы познать даже малую часть окружающего и трата его на какие-то бессмысленные попытки объяснить или даже подменить Бога — явное святотатство, которому не может быть прощения.

— Смотрю, ты совсем засыпаешь. Ну-ка…

Петрович подошёл сбоку и крепко обхватил моё плечо.

— Вставай, сейчас я тебе помогу добраться до комнаты.

Я приподнялся и почувствовал удивительную лёгкость, осознав, что мои ноги стали ватными, пружинистыми и какими-то невесомыми. Казалось, что никакой уверенности в том, что я действительно иду по полу, нет и быть не может. И здесь, несомненно, помощь соседа пришлась как нельзя кстати.

— О, да ты вроде действительно получше.

Петрович завернул меня направо, в не перестающий мелькать тенями коридор — здесь, кажется, всё было по-прежнему и густота образов, мрачность и тошнотворное кружение вернулись. Ну, ничего — в комнате, лёжа с закрытыми глазами, мне действительно должно стать лучше. Без сомнения.

Скрипнула дверь, я обессилено опустился на кровать и почувствовал, как на меня заботливо набрасывают одеяло. Как всё-таки замечательно, когда рядом живёт такой сосед. Конечно, семья здесь была бы гораздо лучше, однако в моём теперешнем состоянии по большому счёту безразлично — кто сможет позаботиться и позволить остаться мне в тишине, тепле, покое и одиночестве.

— Всё. Давай, отсыпайся и, думаю, какие бы завтра рабочие дела у тебя ни были, их стоит на несколько дней отложить. А там, конечно, решать тебе. Доброй ночи! — произнёс Петрович, и я услышал, как за ним тихо хлопнула дверь.

Совет, несомненно, был хорошим, только вот на нашей фирме, как, впрочем, и практически везде, руководство излишне болезненно относилось к тому, что сотрудник может взять и заболеть. Иногда казалось даже, что это прямо-таки сверх их понимания, а в моём случае, можно смело прибавить и ранний уход сегодня с работы. Впрочем, если к утру мне не станет легче, понятно, дойти, в любом случае я никуда не смогу и как-то не верилось, что через несколько часов мне полегчает. Поэтому, так или иначе, видимо, с работой на какое-то время придётся завязать.

Я думал, что в кружении разноцветных точек и завораживающем ощущении стремительного падения, как будто после перепоя, мгновенно отключусь, но этого не произошло. Наоборот — я почувствовал себя бодрее и, можно сказать, практически выздоровевшим, словно неделя уже подошла к концу, и я добротно полечился несколько дней. Сон не шёл и, открыв глаза, я увидел, что на улице уже темно, а порывистый ветер, дующий пронзающим холодом всю последнюю неделю, кажется, превратился в ураган. Он нещадно трепал макушки деревьев и безумно завывал где-то в доме, почему-то навевая мысли о дымоходах и Санта-Клаусе, отчего мне неожиданно захотелось тёплого молока и сладкого печенья, которые я вообще не мог терпеть. Странный, необычный вечер, и как замечательно, что все эти тени на стенах и потолке колышутся строго в такт тому, что происходит за окном, а никак иначе. Это необыкновенно успокаивало своей привычностью и то, что случилось совсем недавно, казалось каким-то временным помутнением рассудка из-за простуды, чего-то съеденного или просто переутомления. Хорошо, что всё возвращается на круги своя.

Я закрыл глаза, которые немного побаливали и начали неприятно пульсировать, потом открыл их снова и вздрогнул. Сначала я не мог понять, что же не так и почему меня пронизывает страх, а потом осознал, что в комнате что-то изменилось. Какое-то время мой взгляд судорожно метался по комнате, пытаясь уловить — что же именно не так, пока наконец не понял: тени от гнущихся деревьев, кажется, увеличились раза в два, словно кто-то изменил уличное освещение. Может такое быть? Вряд ли. Значит, снова здесь что-то не так. Теперь тоненькие чёрные веточки превратились во внушительные дубинки, которые пинали со всей силы массивную тень от шкафа и тумбочки с телевизором. Мне даже показалось, что я слышу хруст дерева и звон экрана, хотя наверняка это было просто моё разыгравшееся воображение. Впрочем, почему это я решил, что освещение не могло измениться? Возможно, кто-то подъехал к соседнему дому и поставил машину так, что фары как раз светят в моё окно. Да, именно так. Что же, такое предположение, конечно, успокаивало, но смотреть на эту бойню теней всё равно было очень неприятно и страшно. Что же, ещё один хороший аргумент, чтобы поскорее уснуть и прийти в себя уже солнечным утром, постаравшись забыть всё, что случилось. Правда, несомненно, для этого надо ещё пережить эту ночь.

Я снова закрыл глаза и попытался абстрагироваться от окружающего, сосредоточившись на чём-нибудь приятном. Но в голову что-то ничего не лезло, а гулкие удары сердца с какой-то громкой раздражающей хрипотцой не давали забыть о том, насколько я действительно испуган. И что дальше? Просто лежать, затаившись и не открывать глаз или всё-таки попытаться посмотреть — что происходит вокруг? Нет, так точно не удастся заснуть, а вот довести себя переживаниями до чего-нибудь нехорошего, можно вполне. Словно в ответ на это, в груди как-то нехорошо заныло и, кажется, спазматически дёрнулось. Вот сейчас открою глаза и увижу, что всё по-прежнему и тени снова отступили, оказавшись на положенных им местах, с менее пугающими размерами. Разве так не может быть?

На этот раз я решил поступить хитрее — приоткрыть левый глаз, и то совсем чуть-чуть. Почему его? Просто слева располагалась стена, и это было бы практически незаметно со стороны, если, конечно, тени на самом деле какие-то не такие и могут наблюдать за мной. Сначала я не увидел ничего — просто размытый серый фон, а потом, чуть не закричав, поджал ноги и выпрямился на подушке. Что же это такое? Тени, кажется, увеличились ещё раза в два и теперь, словно водоросли или пиявки, извивались на кровати, возможно, успев проникнуть даже под одеяло. Моё тело ощутимо похолодело, и по коже начали пробегать кривые дорожки дрожи. Окончательно же я пришёл в ужас после того, как взглянул в окно — кажется, что оно уменьшилось и превратилось в обжигающие глаза-прожекторы какого-то неведомого монстра, напоминающего спрута. Именно такой образ я видел в одном кошмарном сне, когда учился в первом классе, и даже написал по его мотивам рассказ «Ужасное содержание», ставший впоследствии победителем в литературном конкурсе между классами. По стенам от рамы тянулись зловещие извивающиеся щупальца, которые непропорционально удлинялись, и, кажется, хватали все встречаемые по дороге тени, тут же поднося к зияющей пасти животного. В ней они не просто пропадали или всасывались, а словно рассыпались на миллионы крохотных, мерцающих красным кусочков и растворялись в воздухе. Это, как мне казалось, означало не просто акт поедания, а какое-то полное уничтожение и чего-то гораздо большего, чем просто физической оболочки.

Мне нестерпимо захотелось вскочить, выбежать в коридор и быть рядом хоть с кем-то, кто поможет, успокоит, сделает то, что будет правильным в такой ситуации. Хотя судя по реакции соседей и недавнему происшествию, если я что необычное и видел, то они не заметили точно, тем более что та же Любовь Игоревна явно была не склонна к скрытности или чему-то подобному. Неужели ждать помощи неоткуда или ничего страшного со мной не случится — ведь речь идёт всего лишь о тенях? И тут в углу что-то забрезжило — светлое и, кажется, дарящее спасение, способное меня понять, защитить и развеять ужасающий мрак. Да, это была именно она — та самая призрачная девочка, которая сегодня, удивительно, двигалась в мою сторону, а уродливые щупальца теней, словно в испуге, отпрянули в сторону, но сразу же опять сомкнулись за её спиной. Значит, мои надежды отнюдь не беспочвенны. Только хватит ли её волшебной силы или чего-то подобного, чтобы защитить нас двоих?