Остановка в Чапоме

– Сиди!
– огрызается он на упрек Елисеева.
– Не бабы здесь. А и были бы бабы - так они теперь лучше мужиков умеют...

– Сегодня я угощаю!
– Флеров развязно выставляет на стол бутылку, которую ему привез Володя Канев.- Наливай, бригадир, за встречу!

На столе появляются свежий хлеб, который мы захватили с собой из Пялицы, кружки, миски, большая кастрюля с разварившейся форелью. Володя ополоснул над ведром в углу алюминиевые ложки и вытер их одним из более чистых полотенец, что висели над топчанами. Рядом с первой появляется вторая бутылка, которую выставил от себя Павел. Пока бригадир разливает водку по кружкам, в избушке воцаряется молчание - каждый следит за светлой струей, бегущей с журчанием из горлышка, предвкушая мгновение, когда эта не слишком приятно пахнущая жидкость согреет застывшее на море тело и по ногам и рукам разольется мягкая жаркая истома.

– Ну, со знакомством! Будь здоров!

Павел опрокидывает кружку, и все следуют его примеру. Отказался только Телышев, заявив, что пить не станет, болен.

– Ну и не пей, чумовая твоя душа,- с брезгливым презрением замечает Павел, который, как я успел за метить, относился к "чумовому" подчеркнуто враждебно.- Тебя бы хоть и вообще не было...

– Вот видите, что говорят?
– грустно обращается ко мне Телышев.- Я должен с ними беседы проводить, а они не хотят. Ничем не интересуются...

– А что ты хорошего сказать можешь?
– накинулся на него Павел.- Сами газеты читаем, радио слышим. Соврешь только! Ты вот скажи, Андрей,- извини, запросто я к тебе,- будем мы воевать с этими самыми? А то...- он запустил крепкое ругательство,- лезут они к нам, так их, мать-перемать!..

От такого оборота я несколько теряюсь. Но, судя по вниманию, которое читается во всех без исключения глазах, по мгновенной тишине, заставляющей замолчать даже Флерова, начавшего явственно пьянеть, я понимаю, что этих пастухов, неделями, а то и месяцами не видящих своего дома, затерянного на пустынном северном берегу, события большого мира волнуют ничуть не меньше, чем их собственные дела. А появление среди них свежего человека, пришедшего словно бы из другого измерения, по вековечной северной традиции обязывает к рассказу о новостях, которые он несет с собой.

Я отвечаю как могу и что знаю, но за одним вопросом следует второй, отголоски войн на другой стороне земного шара вызывают предположения и суждения, порой наивные, но бесхитростные и прямолинейные, и временами кажется, что и Дальний, и Ближний Восток одинаково близки - ну, может быть, чуть дальше Кандалакши, но где-то здесь, рядом. От дел международных разговор сворачивает на колхозные дела, на тяжело начавшийся год, на доходность хозяйств и, конечно же, на вопрос о пенсиях колхозникам и расширении льгот тем, кто живет в условиях Крайнего Севера не временно, по договору, зная, что рано или поздно уедет назад, на материк, а постоянно, связанный с этой суровой и все же родной для него землей плотной чередой поколений.

Последний вопрос и оказывается самым болезненным, самым острым для северян, от него зависит их настоящее и совсем близкое будущее. Я сам хотел бы знать на него ответ и рад, что Телышев, несмотря на протесты Павла Канева, приходит ко мне на помощь, подсказывая то, чего я не могу знать, и отвечая на мои вопросы, касавшиеся их жизни и хозяйства.

Теперь уже я своими вопросами направляю беседу, расспрашивая пастухов об их работе, о жизни в колхозе, о пастьбе оленей и о том, почему именно теперь колхоз стал поправлять свои дела.

– Как не лучше - лучше стали жить, это уж точно,- растягивая слова, объясняет мне Елисеев.- Стадом живем, и от стада основной доход наш. Хорошо сейчас принимать олешков стали, не то что прежде, живым весом сдаем Раньше только мясо одно, а теперь все идет. Осенью, как выбракуем, разделим стадо, даем в Мурманск телеграмму, а оттуда судно прямо к забойному пункту приходит. И расценки стали теперь хорошие... Вот сколько ты, Павел Андреевич, за прошлый год заработал? Пожалуй, что до трехсот в месяц будет...

– Будет, а то и больше,- соглашается с бригадиром Павел.

– Тут видишь какое дело,- продолжает объяснять Елисеев.- Мы с головы получаем за вахту,- когда пасем, доли у нас по вахтам,- плюс районный коэффициент сорок процентов, да отгонный такой же, да еще десять процентов полярного. А когда забиваем и разделываем, это уж сколько каждый заработает,- мы тогда вроде и не пастухи в колхозе, а рабочими комбината считаемся... Ничего не скажешь, колхозу доход хороший идет! А точно - тебе наш председатель скажет, сколько там чего...

– Много ли пастухов в колхозе?
– спрашиваю я, пытаясь выяснить для себя возможности развития этой еще малопонятной для меня отрасли хозяйства.

– Бригада - пять человек. Да больше нам и не требуется!

– И на сколько оленей?

– Ну, это мы осенью только узнаем, когда подсчет произведем! Как ни паси, а теряются они ежегодно, то росомахи давят, то с дикими уходят... Должно быть около трех тысяч, а сдавать по плану нам больше пяти сот - сорок тонн, если по плану... Конечно, три тысячи - не так уж и много, а вот увеличить - не получается, не в наших возможностях...

– Пастбищ мало,- вмешивается Павел.- Осенние есть, а зимних нет, вот и держим оленей только до зимы, а там забиваем. И еще скажу: нет народа. Кому охота жить вот так, как мы живем? По месяцу бани не видишь, гоняешься за оленями пешком по тундре, спишь под кустом, как собака. Хуже собак стали, мать их... Где сейчас стадо? А хрен его знает! Сиди и жди, а оно, может, в другой район ушло...

– Это верно,- подтверждает бригадир.- Транспорта у нас нет, да и удобств никаких. Если бы вертолет, домики передвижные... Писали о них в газетах, что будто бы сконструировали для оленеводов, а где они? Пойди достань! Избушка и та не наша, Флеров ее хозяин...

– Моя изба!
– вдруг пьяно зарычал Флеров, задремавший во время разговора, и поднял голову.- Сам строил! Кого хочу - того пускаю! Захочу - и вас всех выгоню. Флеров хозяин здесь!

– Заткнись, телефон! Я тебе покажу … хозяин … Спать иди!

Павел толкнул Флерова на топчан, и тот затих

– Верно это, что с людьми плохо,- как ни в чем не бывало продолжает бригадир, вертя в руках пустую кружку.- Вот дед Терентьев: ему бы на печи лежать, а он по тундре бегать должен. Отпусти его на покой, а кого на его место взять? Сколько ни плати, в пастухи к оленю не каждый пойдет.

– Молодежь не хочет оставаться теперь,- тихо говорит Телышев.- Вон Володьку в армию не взяли, он и остался. А которые сейчас восемь классов кончили - тех к оленю подойти не заставишь, боятся...

Признаться, для меня это неожиданность. Ведь в Сосновке, как я полагал, как раз добились того, чтобы молодежь оставалась в родном селе. Как же так?

– Это точно,- подтверждает Елисеев.- Тут привычка с детства нужна. А теперь даже саамы не знают, с какого конца быка запрягать.

– А если бы приезжал народ с материка?
– спрашиваю я, вспомнив раздающиеся в последнее время голоса о том, что в деревню надо посылать людей из городов, чтобы полностью обновить сельское население. Сам я в этот путь, как и в любой другой, связанный с принуждением человека, а не с полной свободой выбора образа и места жизни, не верил. Может быть, потому, что видел, во что превратили цветущий некогда Крым бесчисленные волны послевоенных переселенцев, катившихся, как саранча, оставляя после себя руины на месте некогда процветавших деревень и садов, и далее исчезавших в неизвестности, когда были съедены подъемные и разрушено все, что поддавалось разрушению...