Остановка в Чапоме

Наконец, под ногами была родная земля, на которой эти люди родились и выросли, с которой были связаны невидимой пуповиной куда крепче и теснее, чем, скажем, в той же средней полосе России.

"Пуповина" эта и помогла мне многое понять.

Найденные на прибрежных дюнах древние очаги сезонных стойбищ первобытных охотников и рыболовов, промышлявших в летнее время семгу на тех же местах, где стояли теперь тоневые избушки поморов, позволили взглянуть на жизнь и быт поморских сел сквозь призму экологии. И тогда оказалось, что за "примитивностью" хозяйства и "невежеством" рыбаков скрывается удивительно гармоничная, выверенная на опыте многих поколений система использования окружающей среды, в которой все взаимосвязано и взаимообусловлено.

Чтобы выжить в условиях Севера, человек должен был разумно пользоваться окружающим миром, "брать разумно", как однажды мне скажет коренной помор, вернувшийся из города в родное село, чтобы попытаться возродить его к новой жизни, используя старый опыт и отброшенные было природохозяйственные начала. Здесь, за Полярным кругом, больше, чем где бы то ни было, возможность существования человека определялась разумностью его поведения. Ресурсов для жизни было много, следовало только брать их так, как берут грибы, чтобы грибница не оскудела и на следующий год принесла еще больший урожай.

Прежнее хозяйство поморов не было хищническим. На учете был каждый расчищенный для пашни участок земли; каждая лужайка, пригодная для покоса, ежегодно очищалась от набросанного весенним половодьем мусора и молодых побегов краснотала. Здесь знали, что "урожайные" годы, когда семга с моря валом валит в реку и в выметанные сети, неизбежно сменятся пустыми годами, когда можно только кое-как в течение всего лета наскрести необходимый запас на зиму, поэтому прибрежный лов надо восполнять морским и озерным...

Теперь ситуация резко изменилась. Природные ритмы не учитывались при планировании сверху, колхоз загодя оказывался в пролове, хозяйство было лишено маневренности, терпело ненужные убытки, и человек терял интерес к своей работе.

Казалось, выход был найден, когда рыболовецким колхозам, испокон века занимавшимся только прибрежным ловом, открыли путь в океан. Обновлялся государственный рыболовный флот, суда становились крупнее, мощнее, старые продавали колхозам и тут же включали их в общую флотилию.

Но все оказалось не так просто и хорошо, как представлялось поначалу.

Да, океанские уловы давали такую прибыль, о которой прежде поморские хозяйства не смели и мечтать. Но стоило судну стать на ремонт, как прибыль оборачивалась явным и год от года растущим убытком. И не только финансовым. В какой-то момент начали понимать, что убытком оказывался и отток человеческих рук на суда - рук наиболее эффективных, необходимых в хозяйстве, которые часто потом уже не возвращались в родное село.

Была еще причина, подрывавшая коренное хозяйство поморов, с которой я постоянно сталкивался в своих поездках по Северу,- собственно сельское хозяйство. То самое сельское хозяйство, на котором зиждилось благополучие обычных колхозов на "материке".

Отсутствие каких-либо дорог, связь с районным центром только морем или по воздуху лишала колхоз возможности реализовать свою продукцию. Гнила картошка и капуста; молоком поили телят, обрат из-под сливок шел коровам... Чем выше были надои и привесы, тем большие убытки терпел колхоз. Однако сократить стадо до нужного минимума районные власти не разрешали, поскольку колхозное поголовье скота входило в общее поголовье скота по району, фигурировало в отчетах и сводках, создавая видимость процветающего сельского хозяйства за Полярным кругом... Был ли выход из этого положения и какой? Стратегия экономики укладывалась в четыре действия арифметики. В первую очередь следовало сохранить живыми старые поморские села - те форпосты колонизации Севера, которые отмечают своим существованием восемьсот лет напряженного человеческого труда многих и многих поколений. Пока стояло село и на своем месте стоял дом, люди возвращались хотя бы на время отпуска, присматривались, что и как делается, не стало ли лучше, помогали колхозу и на тоне посидеть, и сено заготовить, и дрова... Выброшенные обстоятельствами жизни, они все еще выжидали, не рвали оставшуюся связь с Берегом. Но стоило порушить дом, тронуть его с места, как приезжать оказывалось некуда и незачем...

Обо всем этом я писал. И о причинах, и о последствиях. О настроении людей, готовых биться за право жить на своей земле, в отчем доме, о тех огромных резервах края, которые могут стать основой его возрождения. О необходимости для районного и областного руководства нового, экологического подхода к решению встающих перед ним хозяйственных и социальных задач, о том, что далеко не быстро и не сразу может произойти поворот, о котором я пишу: требуется и терпение, и понимание обстановки...

Между тем вести, доходившие из Чапомы, подтверждали самые грустные прогнозы.

Количество тоневых участков сокращалось вместе с уходившими из жизни стариками-пенсионерами. Пески метут по печинам Пулоньги, сожгли последний сарай, напоминавший о когда-то бывшей Сальнице, в богатой Стрельне осталось два или три дома, повалилась Пялица, в которой теперь ни почты, ни магазина - только ГМС и приемный пункт, да и тот собираются закрыть; пески засыпают Кузомень - одно из самых крупных сел на берегу, где были школа, интернат, больница и много всего другого... Как видно, последние дни доживала Сосновка. На глазах пустело Тетрино. Держались только три села, ставшие центрами "объединенных" колхозов: Варзуга с ее знаменитым народным хором и главной семужьей рекой полуострова, Чаваньга, гордившаяся некогда первой гидроэлектростанцией на маленькой речке, питавшей село и пилораму, да Чапома, не вобравшая, а как бы пропустившая через себя три последовательно "объединявшихся" с нею колхоза - пялицкий, стрельнинский и пулоньгский, от которых не осталось и следа...

И вот - крутой поворот памяти, и сквозь оглушительный треск вертолета я снова слышу голос Александра Петровича Стрелкова, бессменного председателя колхоза "Волна" в Чапоме:

– Как, узнаешь Берег? Не забыл? Видишь, кусок дороги новой, при тебе не было. Там вон тоня ожила: сети в море выметаны, дымок из трубы, карбасы у берега - значит, рыбаки сидят! А сколько лет на ней никого не было!.. Ты по крышам, по крышам сёла наши примечай. Светлая - стало быть, новый дом поставлен. Зашевелился Берег, еще как зашевелился-то! Все, о чем когда-то с тобой говорили, теперь в дело пошло... Вон, гляди, Стрельна моя, узнал? Не стали рушить до конца, сохранили. Теперь год-другой - и снова в рост пойдет! А Чапому, пожалуй, и не узнаешь: расстроилась она, ребят много подросло, а те, что в армии, тоже домой теперь возвращаются...

Навалившись грудью на дополнительный бак с горючим, я тогда слушал и не слышал своего давнего знакомого, до рези в глазах вглядываясь в проплывавшую за иллюминатором такую знакомую и такую волнующую панораму Терского берега - того Полуночного Берега, о котором столько писал и думал.

Бог ты мой, десять лет! Десять лет, как я не был здесь. А если прибавить еще три года, после первого моего посещения Чапомы? Те годы, когда я стал здесь чувствовать себя действительно своим, поняв, что приняли меня поморы в свою большую семью, а дом Логиновых стал вроде бы и моим домом, тоже со всеми вытекающими из этого правами и обязанностями... Сколько всего передумано, переговорено, перевидано, сколько сотен километров пройдено по людским и звериным тропам!

Разве я могу забыть, как вязнут ноги в красных пустынях Кузомени, как стынут в ледяной воде, заколевая, руки, перебирающие ставной невод? Разве забыть тропы, взбегающие на каменистые теребки среди морошковых болот, ведущие от берега в глубь полуострова, на лесные озера?

– Видишь?
– толкая меня в плечо, продолжал Стрелков.- Чапома-то наша, а? Вон сколько всего за одно лето построили! На угоре посадочная площадка для вертолетов будет, рядом - склад горюче-смазочных материалов поставим, на берегу - главный цех, вон и стены его уже обозначились... Водопровод сейчас должны протянуть с озера - в цех, в столовую, в клуб, по селу пустим... Дома будем строить, дома! Помнишь, сколько голову ломали, как жизнь рыбаков повернуть? Вот она, на глазах поворачивается...