Остановка. Неслучившиеся истории

Парень и женщины, вроде как слегка отошедшие от неожиданности, снова напряглись.

– А вы, извиняюсь, откуда будете? – задал ответный вопрос парень, и по интонации было ясно, что он не очень трезв. И не очень приветлив.

– Мы из лагеря, – махнул рукой Дмитрий. – Семинар у нас…

– Менеджеры?

– Почему?

– Ну не шахтеры же, – усмехнулся парень.

– Мы, так сказать, писатели, – снова тоном петербургского профессора произнес Даниэль; он и был коренной петербуржец.

– Ух ты! Реально, книжки пишете? – Женщина в безрукавке хитро прищурилась, она явно не доверяла подошедшим.

– Реально. Сегодня последний день семинара. Посидели, и не хватило, – стал объяснять Дмитрий. – У вас-то должны продавать.

– Почему – должны? Днем продают, а после одиннадцати – закрыто.

– Но вы вот что-то пьете…

Парень и женщины пристально, точно так же, как до того Татьяна, Роман и Дмитрий, посмотрели друг на друга. И что-то там сказали друг другу глазами. Наверно, что никакие перед ними не писатели, а эти, которые узнают, где торгуют незаконно пойлом, чтоб потом штрафовать.

– До одиннадцати купили, молодые люди, – сказала другая женщина, постарше и вроде бы почти трезвая. – А теперь – потребляем. Что, нельзя?

– И мы хотим потреблять… Нет, правда, мы писатели. А писатели обычно любят выпить. То есть необходимо бывает…

– Так почитайте, что пишете.

Роман хмыкнул:

– Извините, книг не захватили.

– Мы вот прозаики, – кивнул на Даниэля и Романа Дмитрий. – Прозу сложно наизусть заучить.

– А стихи, что, не сочиняете? – все больше как-то наглея, спросил парень; отказ подтвердить свое писательство, видимо, почти убедил его – это засланные казачки.

– Я сочиняю, – сказала Александра.

И сразу стало очень тихо. Тишина ожидания образовалась. Немного, признаться, жутковатая.

Александра секунду назад, может, и не хотела декламировать, тем более нынче многие поэты и не помнят свои стихи, читают по бумажке. Поэтому на Александру смотрели одни – местные – с любопытством, а другие – ее коллеги – с тревогой.

Но Александра помнила и без мучительных вздохов, обозначающих у поэтов обычно поиск подходящего произведения, а иногда подсознательное кокетство, начала:

Мне кровным братом сделался вокзал В дурной привычке расставаться молча… Когда один фонарь на весь квартал, И тот разбит, как не завыть по-волчьи? Как не завыть, когда из года в год Один сценарий: дом – работа – дача, Когда аптекарша, краснея, подает Тебе презервативы вместо сдачи? И каждый вечер, по пути домой, Как не мечтать свернуть и заблудиться, Когда квартира, делаясь живой, Тебя подстерегает хищной птицей?

Александра прочитала стихотворение с особым, авторским выражением. Конечно, у каждого оно свое, но любой, наверное, отличит авторское чтение от актерского. И местные без уточнений типа: «А это точно твое?» – поверили.

– Мощно ты… В точку.

– Прямо реально – до слез! Как не завыть, действительно… – Женщина в безрукавке с розами слезла со стола. – Дай обниму.

Обнялись. Поэт и… ну, не читатель, а слушатель. Для поэта благодарный слушатель наверняка важнее читателя. А может, и нет. Но сейчас было трогательно. Ночь, деревня, закрытый магазин, стихи и благодарность.

А потом местные стали помогать пришлым искать алкоголь. Обсуждали между собой, к кому пойти, женщина в безрукавке куда-то звонила и никак не могла дозвониться. Парень всё предлагал пойти к некоей Михалне, а женщина постарше категорически запрещала:

– Ее спиртягу один раз пьют. Потом в дурку или на кладбище.

– Я ж пью, – с чем-то вроде гордости отвечал парень.

– Ну и во что превратился?

Парень вроде как соглашался, что «превратился», и Татьяна, Дмитрий не настаивали, чтоб их вели к Михалне.

– Счас всё будет, – время от времени говорила женщина в безрукавке. – Счас Славка приедет – отвезет. Всё будет.

Литераторы переминались, подгибая то одну ногу, то другую. Они начали уставать. Бодрость, которую влили в них алкоголь, разговоры и пение, свежий воздух и марш-бросок сюда, почти иссякла; хотелось присесть, а лучше – оказаться в корпусе, лечь в кровать, накрыться одеялком.

– А вы все из города? – спросил парень.

– Мы из разных городов. Татьяна из Красноярска, Александра – Барнаул… – стал перечислять Даниэль.

– Да-а, везет вам. А мы тут родились, тут и помрем. В Драчёново… Меня, кстати, Витька зовут.

Прозаики инстинктивно поморщились – штамп. Современный деревенский, так, конечно, Витька или Юрка. Как говорится: других имен не было…

– В смысле, Драчёново? – спросил Роман.

– Ну, деревня наша так называется. Не знали?

Витька из Драчёнова…

– В наше время еще суметь надо умереть на родине, – заметил Дмитрий.

Сам он был из маленького и вымирающего городка на окраине Ленинградской области, давно жил в Петербурге, и ничего не располагало к тому, что когда-нибудь возьмет и вернется…

Послышался звук. Не звук, вернее, а целая куча звуков. Рев, треск, скрип, хлопки. Куча эта приближалась. И просыпались собаки – недовольно гавкали, а потом, поняв, что куча не влетит к ним во двор, замолкали и засыпали.

– Эт Славка, – объявила женщина в безрукавке. – Счас свозит.

Кучей звуков оказался старый жигуль непонятно какой модели. То ли «тройка», то ли «шестерка» – угадывались четыре фары. Но светила лишь одна, крайняя слева, а с правой стороны вместо них были лишь ржавые чаши и висящие обрывки проводов.

Решетки радиатора нет, бампера и номера тоже. Кузов не просто помят, а измят, будто великан в стальных перчатках решил слепить из машины колобок.

– Чё-куда? – высунулся из окошка водила лет двадцати пяти, с короткими волосами, гугнявым голосом. Опять же – типичный житель деревни. Казалось бы, на третьем десятилетии двадцать первого века не может быть ни таких автомобилей, ни таких парней и женщин, гугнявость излечиваться должна в первом классе… И литераторы наверняка подумали: вот опиши их, и критики, если таковые найдутся, стопроцентно скривятся. Дескать, ну сколько можно пихать персонажей из девяностых, множить этих «реальных пацанов» из тээнтэшных сериалов!