Остановка

А дорога развиднелась, уже светало, все примолкли, вглядываясь в приметы близкого жилья — продырявленное ржавчиной ведро, старую кепку, подкову, оглоблю, — все ненужное, брошенное людьми на свалку. Вдруг Митин увидел нечто странное. Его взгляд, как загипнотизированный, следил за длинной лентой, тянувшейся вдоль дороги, позади кювета. Там, с разрывом в пятьдесят — сто метров, он увидел обломки автомобилей. Словно издохшие животные, лежали смятые мосты и кузова, даже контейнеры, проржавевшие словно еще со времен войны. И почти на каждом километре возникали могилы шоферов. Их накопилось порядочно за столько лет. Крохотный обелиск со звездочкой, какая-нибудь деталь машины и прибитый к обелиску светящийся треугольник, в других обстоятельствах обозначавший машину с прицепом. И почти всегда могилы ютились вблизи какой-нибудь чистой, как кристаллик, речушки, в которую хотелось броситься, чтобы избавиться от подступающей тошноты.

— Выпей, — предлагает подобревший к нему Каратаев. — У меня всегда одна припасена на холодную стоянку. В тайге ночью всегда пробирает. Обогрейся.

— Ты разве пьешь за баранкой? — недоумевает Окладников.

— Не… — Каратаев улыбается, замедляет ход. — Разве что после смены, да и то чистый спирт. Знаете, как на Севере работать или в Сибири? Этот навык обогреться после длинного перегона — первое условие жизни. Ты небось дома только ликер жрешь?

— Как когда, — неопределенно бурчит Окладников.

— А ты? — Каратаев глядит на Митина. — Небось один коньяк?

— Зависит от обстоятельств. — Митин поеживается, думает, что бы это рассказать, лишь бы не слышно было, как в тишине зубы лязгают. — Ехал я как-то со Стариком, — начинает он. — Знаменитый на всю тайгу мужик был. Случай такой выпал, что надо было чистый спирт выпить. Продержался до конца — уж потом в машине сознание потерял.

— Так ты и со Стариком ездил? — изумился Каратаев. — Сразу б сказал. Это ж совсем другое дело! Коли Старик тебя взял, значит, ты чего-нибудь стоишь. — Каратаев неистово крутанул баранку, обходя какой-то бугор, матюкнулся — все же наскочил на что-то. — А зубы у Старика какие были? — спросил, когда дорога выпрямилась.

— Какие там зубы! Весь рот пустой, — не поддался на провокацию Митин. — Если бы ему зубы, может, он и не Старик вовсе оказался.

— Может. Кто его знает, — согласился довольный Каратаев. — Балакают, будто зубы ему в плену фашисты повыбивали. Слушай, — обратился он к Окладникову, — а твоя Дольских, она как, ничего? В смысле как женщина? Нормальная?

— Нормальная, — усмехнулся Окладников.

— И все у нее… в порядке? В любой момент?

— В любой.

Каратаев недоверчиво замолчал.

— Митин, а Митин, — позвал он, — расскажи про Старика. Как ты на него налетел?

Митину хотелось рассказать, но язык вдруг как отнялся, затопило голову воспоминание. О стране оранжевых листьев, о радости и тоске по вольной жизни, которые испытал, слушая рассказы Старика, о тогдашней своей неутолимой зависти ко всем едущим и плавающим — всем, кто изо дня в день окружен деревьями, уходящими в пылающие закаты.

— Балакают так же, будто Старик на Колыме с кем-то там не поладил, — решил Каратаев навести его на нужную тему. — Он тебе не рассказывал?

— Кто ж о своих склоках рассказывает? — вставил Окладников.

— Каждый расскажет, коли переливается через край. Значит, ты с ним все же был? — свернул на свое Каратаев. — Чего тянешь, говори. Как же ты со Стариком состыковался?

— Как обычно, — пожал плечами Митин. — Случай. Подсел к молодому водителю. Веселый такой, чуть рябоватый парень, может, знаком тебе — по прозвищу Петрович? Нет? Так вот, забарахлила у него машина, еле-еле доползли. Он и говорит: давай либо на почтаря пересаживайся, либо на «ЗИЛ-130», со мной никакого интереса тащиться тебе нет. Что делать, соглашаюсь. На станции он увидел кого-то. «Вона, — показал, — Старик, лихой мужик, у него «ГАЗ-51». — Митин улыбнулся, вспоминая, как без единой задержки водитель прокричал Старику. «Егор Степанович мое почтение как здоровьишко как бабы вот парня в пассажиры не возьмешь все же веселее коротать спешит малый а у меня знаешь какие скоростя». Так и познакомились.

Митин отвернулся к окну, и на него снова властно нахлынуло недавнее, точно в мозгу рычажок передвинулся. Как будто все это произошло сейчас, и рядом с ним не Каратаев с Окладниковым, а Старик, Егор Степанович. Митину казалось, что он все это уж начал забывать. Хоть не бог весть сколько воды утекло.

…Тогда Петрович не сразу убедил Старика взять напарника.

Старик рассматривал Митина, Митин — его. Когда Старик молчал, ему можно было дать лет пятьдесят, когда беззубо шамкал — сверх шестидесяти. На вид — старый ростовский медвежатник, да и только! Но это лишь первое впечатление. Узкий лоб, глубоко запрятанные глаза с волчьим разрезом, распухший от мороза и жары нос, беззубый рот, запрятанный под усы и бороду, — все это в целом восхищало, как картина, сработанная дорогой, ее морозом, перепадами пыли и горячего песка, необходимостью мгновенно реагировать на опасность, братством и случайностями в пути, а еще и авариями, нехваткой питания, запчастей, человеческого голоса. На этом лице не было ни одного гладкого участка кожи — сплошь трещины, морщины, шрамы, выбоины, как на изъезженной мостовой.

— Если жрешь немного, — прошамкал Старик, закончив изучение Митина, — могу взять.

— Пью много, — соврал из подхалимства Митин.

— А что предпочитаешь? — ухмыльнулся тот.

— Спирт, — набирал Митин куражу. — А если нет, можно медовухой горло прополоскать.

— Спирт у меня найдется, — сощурил Старик узенькие свои глазки. — Только не верится чтой-то. Боюсь, на гонор давишь.

Митин выдержал его взгляд. Думал: главное — уехать, уговорить, а там как-нибудь выкручусь.

— Смотри, — процедил Старик, — форсу не перевариваю. Потому сейчас проверочку учиним. Ну-ка, Петрович, сбегай. — Старик протянул жестянку, смахивающую на котелок. — Отлей там у меня.

— Может опосля, — попытался выручить Митина водитель.

— Ничего, ему баранку не крутить.

— Хорошо, — решил Митин, — только рюкзак заберу.

На размышление была минута. Пока бегал за рюкзаком, вспомнил, как ребята рассказывали про такие дела, незаметно остановился возле крана, зачерпнул воды, выпил до отказа — аж легкие выперли наружу чуть еще во рту оставил. Потом подошел, а в руках Старика в кружке уж налито.

— Понеслись, — сказал Митин и влил спирт прямо в глотку, чтоб рот не обожгло.

— Ну как? — улыбнулся Старик своей подловатой, хитрущей улыбкой. Сам ни капли не принял.

Митин молчал. Здесь главное было не раскрывать рта, чтоб воздуху не набрать.

— Не ожидал, — удивленно пробасил Петрович…

— …И долго ты с ним мотался? — откуда-то издалека донесся голос Окладникова. Рычажок в мозгу Митина встал на прежнее место. — Так ведь и загнуться недолго.

— Нет, он ко мне хорошо отнесся, — возразил Митин, медленно вплывая в реальное пространство кабины. — В тот раз я заснул у него в машине. Он оберегал меня, ничего я не соображал после этого спирта. Наверно, Старик понял, в чем дело, но вида не показал. Сам-то он уже не пил в ту пору, я ведь потом много чего от него узнал.

Митин прикурил у Каратаева, пошевелил затекшими ногами.

— Такого опытного волка не встретишь больше нигде, — затянулся тот, выдохнув в ветровик.

— Да, Старик рассказывал, какой смертельно опасной была когда-то трасса, машины, говорит, бились, точно посуда при скандале. — Митин глянул в темноту. До сих пор ему не верилось, что это та же дорога — укатана, утрамбована, езжай себе на здоровье. Митин понял, что во все времена, при хорошей ли дороге, при плохой ли, другой жизни Старик не знал и не хотел. Дорога, по которой он перевозил металлолом, заменяла ему все радости. Нагрузится на базе, по пути еще подбирает, чтобы побольше довезти, — так из года в год семнадцать лет.