Оставь ее людям
Шрифт:
– Какое вам дело, что мы думаем!
– дерзко ответил один из парней, заросший густой рыжей
бородой.
– Не высовывайся, Джон!- шепнул сосед. Полковник побагровел.
– Имей уважение к старшим, юноша, как тебя там... Поживи с мое, поумнеешь! А поминки- народная мудрость. И напиваются, чтобы не свихнуться с горя. Защитная... как ее... реакция, понял? Пей! И ты, мать, прими, полегчает,подлил он в
– Оставьте, прошу вас!
– Молчу, молчу.., Помянем?
– Олежка, родной мой, ты был такой добрый! Все тебя любили! У тебя столько друзей...
Полковник, цепляясь за стулья, подошел к Джону:
– Не смотри на меня зверем, парень! Я знал Олега вот с таких...- он отмерил рукой.
– И любил его, точно родного сына, уж ты поверь...
– А мечту его затаптывали, как могли!
– не удержался Джон.
– Я правду ему говорил!
– оскорбился полковник.- А вы - врали! Он, святая душа, верил не мне, а вам. Вот что обидно! До последнего часа надеялся... Ну зачем вы к нему перлись после каждого вашего... как его,., восхождения? Что общего у вас, здоровых лбов, с параличным калекой?
– Он был одним из нас,- взглянул исподлобья смуглый до черноты крепыш,
– Верно, Юран! Я, не задумываясь, пошел бы с ним в связке. И ты, и Джон, и все мы. А вот с вами в разведку... никогда!
– отрезал рослый русоголовый парень.
– Так его, Саньчик!- шепнул Джон.
– Вы что, ребята?
– опешил полковник. И в его красных, навыкате, глазах блеснули слезы.- Я же кровь свою пролил... За Родину... за вас! В Корее воеаал... Воин-интернационалист!
– Поди, и в Чехословакии?
– Ну. А что я мог? Приказали - пошел. Как все!
– За всех не говорите. Мы бы не пошли,
– Постой, Саньчик,- хмуро сказал Юран.
– Я ведь тоже... В Афгане...
– Ты?!
– Восемнадцать лет мне было. Швырнули, как щенка в прорубь! Вот тебе автомат Калашникова - иди, убивай. Я слышал, убийцу тянет на место преступления... Может, поэтому и меня... в горы...
– Ну и дела...- ошеломленно протянул Джон.- То-то ты такой замкнутый, ничего о себе не рассказывал...
– Про что я должен был рассказывать? Что уже не первого друга хороню? Или про это?- он рывком распахнул рубашку.
– А мы думали, аппендицит...
– Какой же этот аппендицит,- снисходительно произнес полковник.Проникающее
осколочное. Не один метр кишок вырезали, верно? Ну, парень, счастлив твой Бог, что выкарабкался!– Не знаю, что было бы лучше...
– качнул головой Юран.- Иногда в горах вспомню, и так тошно станет, хоть в пропасть... Да нельзя, за жизнь товарища отвечаю...
– Так что не только я, ребята. В такое уж время нас угораздило. Жестокое времечко! Помянем всех павших, а?
– Помянем. Только молча.
– Еще налейте, ребята... Душа просит...
– Сыночек мой,- вновь послышался голос женщины.- Ты был сама доброта, ты никому не причинил зла...
– Завидую ему,- тяжело вздохнул Юран.
– Смотрю я на вас, аль-пи-нистов,- с трудом ворочая языком, заговорил полковник,- и никак... ну никак не пойму... По какой такой причине вы друг за друга на смерть? И кто вас гонит в горы? Вы же присягу не давали. Не давали ведь? Ты не в счет,- махнул он рукой на Юрана.- Сам... как его... под трибунал вас отдать не может.
– Не посмеет,- сказал Джон.
– А может, и посмеет... Больно уж странные вы. Даже подозрительные... Вдруг вы эти... как их... экс-тре-мис-ты?
– Мы?- возмущенно воскликнул Саньчик.
– - Как раз наоборот. Мы на виду у всех, не рвемся наверх...
– Рвемся, все время рвемся - выше, еще выше!
– Ты знаешь, о чем я, Джон. Мы братство. Оттого и стоим друг за друга насмерть. А горы... Думаете, для нас главное - их особая, инопланетная, близкая нашим сердцам красота? Или погоня за острыми ощущениями?
– И это тоже!
– Да, тоже. Но главное в другом. Горы... ну как вам сказать, - застеснялся Саньчик,- мерило человеческой души, сразу видно, какая она и есть ли вообще... Нет, не мы странные, а вы, остальные. Говорите о приверженности к миру и убиваете или заставляете других убивать, клянетесь в верности и предаете, рассуждаете об идеалах и не брезгуете ничем...
– Долго еще собираешься проповедовать?
– насмешливо спросил Джон.
– Он же спит, не видишь разве?
Привалившись к столу, сладко посапывал отставной полковник.
И тогда они снова услышали голос матери:
– Олежка, сыночек мой, оставь свою доброту людям. Она им так нужна, так нужна...