Оставаться сумасшедшей?

– Там какие-то проблемы с дедушкой были, – Наташа поникла. Ей явно не хотелось об этом говорить.

– С Таниным папой?

– Да.

Евгения вспомнила: Алешка Шумихин рассказывал, что Танин папа – очень нехороший. После развода он грозился убить Танину маму. Вот они и были вынуждены скрываться от него по области. Даже Алешка ничего не знал про них.

– Мама говорила, что у нее в детстве подруга любимая была – Женя. Это, что ли, вы, Евгения Владимировна?.. – Наташины глаза радостно распахнулись.

– Видимо…

– Знаете, мама перед своим отъездом забегала к вам попрощаться, но вы гостили у бабушки. Это ведь летом было, в каникулы.

Евгения молча кивала. Услышав сейчас о Тане, она потеплела, будто в детство вернулась…

– Мама сейчас в Италии живет, – обычно спокойная Наташа затараторила – почти как ее мать когда-то. – Папа умер десять лет назад, и она все это время одна жила. А потом к ним на ферму итальянец приехал, мама ему очень понравилась. Он несколько лет звал ее в Италию. Вот уже два года она там. Они подходят друг другу. Муж ее тоже очень добрый. Мне вот квартиру подарил.

Евгения обратила внимание, что в квартире необычайно чисто. Мебели почти нет, только самое необходимое.

– Я маме расскажу про вас, Евгения Владимировна, можно? Она так обрадуется!

– Да, привет ей передавай, – кивнула Евгения, – спасибо за кофе. Мне пора.

Наташа проводила Евгению до машины.

– Спасибо вам большое, что подвезли меня, а то такой дождь был!

– Наташа, а бабушка-то твоя жива? – Евгения опустила стекло.

– Жива-а! – рассмеялась Наташа.– Помогает зятю ухаживать за лошадями.

Тут рассмеялась и Евгения.

– Пока! – махнула она Наташе и завела машину.

Евгения приезжала чуть раньше начала рабочего дня. Ее секретарь Наташа уже всегда сидела за рабочим столом. Ухоженная, спокойная. За полтора года работы в полиграфической фирме Евгении она ни разу ни с кем не поссорилась. Да и друзей у нее, похоже, тут не было.

Сотрудники, а больше сотрудницы, считали секретаршу не в себе, подшучивали над ней. Наташа не обижалась, иногда лишь беззащитно улыбалась в ответ.

Сегодня, как всегда, Наташа уже сидела на своем месте.

– Здравствуй, Наташа, – Евгения впервые сказала секретарю «ты».

– Здравствуйте, – девушка ждала появления Евгении. – Евгения Владимировна, мама приглашает вас в гости, с семьей.

Наташа немножко волновалась, поэтому говорила тихо. Она боялась показаться навязчивой.

– Спасибо, Наташенька, – Евгения ответила тоже тихо и ласково посмотрела на нее, – обязательно.

– Как в кино, – прокомментировала рассказ племянницы Мария.

– В жизни еще закрученнее сюжеты бывают.

Евгения начала рассказывать об Италии, куда они все-таки съездили ранней весной с мужем и сыном, о Татьянином доме…

– Не надо мне это говорить! – гневно прервала ее тетя. – Я никогда там не смогу побывать – значит, и знать необязательно!

– Неужели неинтересно? – в очередной раз удивилась Евгения.

– Нет! – отрезала Мария.

– Почему?

– Потому!

Евгения знала, что тетя была равнодушна к чужим путешествиям всегда, но все же рискнула отвлечь ее от болезни разговорами об иностранной жизни.

– Рассказывай лучше про Алексея!

– Ты же знаешь, что он нравился мне с детства. А потом в Кирове в автобусе встретились.

Мария оживилась.

Миллион раз она слышала эту историю и все равно предпочитала услышать именно ее, но только не о заграничной жизни.

– Я села, а рядом какой-то парень у окна говорит: «Извините, пожалуйста, вы не могли бы подвинуться, а то моя репутация подмокает».

На улице был сильный дождь, и в советский автобус через окно, хоть и закрытое, он проникал и капал прямо на сиденье. Я улыбнулась и отодвинулась. Взглянули друг на друга. Удивились страшно и обрадовались. Алексей! Вот и стали встречаться.

Мария довольно всхохотнула, хотя слышала эту историю миллион раз.

Папка и мама

– Уух, эта шипега! Вся в отца пошла! – слова матери больно ранили одиннадцатилетнюю Марию.

– Что сидишь возле отца? – мать нависла над худенькой девочкой.

– Таак, – несмело ответила та.

– Валенки подшивать учишься?

– Неет.

– Делать больше нечего? Иди вон…

Она не успела договорить. Отец, до этого не вмешивающийся в разговор, спокойно, но твердо сказал:

– Пусть сидит! Учись, Машур, любая наука – не рюкзак, плеч не тянет.

И Маша, приободрившись, спросила отца:

– Папка, а ты меня научишь валенки подшивать?

Отец ласково кивнул.

Маша и Галя спокойно себя чувствовали с отцом. Он никогда не кричал на них, а уж тем более не замахивался. Ни одного матерного слова ни разу от него не слышали. Рабочий человек, почти без образования, но с золотыми руками, он от природы был хорошим педагогом.

Однажды за ужином взял кружку, чтобы налить чаю, и на мгновение замер.

– Галин, – позвал он старшую дочь, – а, что, если гостям дать такую кружку, будут пить? Не побрезгуют?

Галя не любила заниматься домашними делами. Вот и посуду помыла кое-как.

– Вымою, вымою, папка! – девочка взяла и тщательно промыла кружку с солью, а потом насухо вытерла ее чистым полотенцем.

– Пунэлик ты мой, пунэлик! – прибежавшая с улицы Маша радостно обнимала сзади отца за шею.

Почему «пунэлик»? Да кто ж его знает!

– Дык ладно тебе, Машур, – отец ласково и стеснительно высвобождался из дочерних объятий.

Мать их никогда не обнимала и не целовала (только в пасхальное воскресенье – троекратно, как полагалась по русскому обычаю). Ей казалось, что надо быть постоянно суровой, хотя она не была жестокой. Детей не била. И дома у нее идеальная чистота, и деньги всегда водились. И, если трудно кому, жизни не пожалеет – поможет. И соседи ее уважали за это и за невероятную трудолюбивость. Но почему-то она считала, что проявление нежности – это плохо, вот постоянно и покрикивала на дочерей и мужа.