Оставьте меня детям… Педагогические записи (сборник)
Шрифт:
Послушай. То, что я скажу, может пригодиться.
Есть четыре способа обезвредить нежеланных пришельцев.
1. Подкупить. Допустить в свою мафию и подмазать.
2. Соглашаться на все и, пользуясь их невнимательностью, продолжать делать все что угодно. Я же один, а их множество. Я о них думаю, самое большее, три часа в день, а они размышляют, как обмануть, сутки напролет.
Я это объясню, когда буду говорить о мышлении во сне. Хотя это всё вещи известные.
3. Подождать, переждать, притаиться и в подходящий момент скомпрометировать. Смотрите. Это он так распорядился. Можно соврать. (Ему хотели все бабки отдать.)
4. Вымотать. Или он уйдет, или перестанет смотреть. Ну и что?
Чернила кончились.
Я стар всякий раз, когда вспоминаю прошлое, минувшие годы и события.
Я хочу быть молодым, вот и строю планы на будущее.
Что я буду делать после войны?
Может быть, меня призовут к сотрудничеству в строительстве нового порядка в мире или в Польше? Очень сомнительно.
В общем, каторга.
Лучше уж действовать в одиночку.
Когда я болел тифом [31] , было мне такое видение.
Огромный театр или концертный зал. Толпы празднично одетых людей. Я говорю о войне и голоде, сиротстве и страданиях.
Я говорю на польском языке. Переводчик вкратце переводит на английский (дело происходит в Америке). Вдруг голос мой срывается. Тишина. Откуда-то из глубины зала раздается крик. Бежит ко мне Регина [32] . Останавливается перед возвышением, бросает на эстраду часы и кричит «Я отдаю вам все!»
31
Корчак болел тифом в начале 1920 г., мобилизованный в армию во время польско-советской войны.
32
Регина Шавельсон (в браке Грос), одна из первых воспитанниц Дома сирот; после эмиграции в США поддерживала контакт с Домом; сохранилось письмо Корчака к ней (он писал ей: «Дщерь моя») от 1932 г.
И вот проливной дождь банкнот, золота и драгоценностей. Мне бросают кольца, браслеты, колье… На сцену выбегают мальчики из Дома сирот: братья Гельблат, Фалка, Марио Кулявский, Глузман, Шейвач [33] – и всё это запихивают в наматрасники. Раздаются крики, аплодисменты и плач растроганных слушателей.
Я не очень доверяю пророчествам, но, невзирая на это, уже больше двадцати лет жду, чтобы это видение сбылось.
О Регине я вам расскажу, когда придет очередь странных судеб воспитанников белого дома на улице Крохмальной. Серая Варшава.
33
Есть некоторые данные о судьбе Бронислава Гельблата – участник польско-советской войны, эмигрировал с братом в Аргентину; Майера (Марио, Макса) Кулявского – сотрудник «Малого обзора» (Maly Przeglad), газеты Корчака для детей, эмигрировал в Чили; Шейвача/Сейвача – он женился на воспитаннице Дома сирот Цесе Наимской; а прежде всего – о Берле-Леоне Глузмане. О его судьбе (он эмигрировал в Канаду) и сохранившейся коллекции памятных вещей из Дома сирот см.: Ольга Медведева-Нату «“Пусть жизнь их будет легче…” О Януше Корчаке и его воспитаннике» (Olga Medvedeva-Nathoo, “Oby im zycie latwiejsze bylo…” O Januszu Korczaku i jego wychowanku. – Pozna'n, 2012.)
Вот получу я неограниченные средства и объявлю конкурс на строительство крупного детского дома в горах Ливана. Возле Кфар Гелади [34] . Там будут большие казарменные столовые и спальни. И маленькие «домики отшельников». Для себя на террасе плоской крыши у меня будет одна небольшая комнатка с прозрачными стенами, я бы не потерял ни одного восхода и заката, чтобы писать в ночи, раз за разом поглядывая на звезды.
Молодая Палестина стремится кропотливо и честно достичь согласия с землей. Но придет и очередь неба. В противном случае это стало бы недоразумением и ошибкой.
34
Кфар Гелади/Гилади – основанный в 1916 г. кибуц в Верхней Галилее, на границе с Ливаном, известный Корчаку по его поездке туда.
Почему не Биробиджан, Уганда, Калифорния, Абиссиния, Тибет, Мадагаскар, Индия, юг России [35] или Полесье [?] Даже Англия, доброжелательная и знающая мир, не знает, где сосредоточить эту (впрочем, маленькую) горстку еврейства.
Каждый год, в родной город и к друзьям, я приезжаю на несколько недель и на разговор о делах важных и вечных…
Я уже не повторяю монотонно мечтаний. Всякий раз – какая-нибудь перемена.
Больше всего проблем со строительством хижин для отшельников. Те, кто заслуживает одиночества, стремятся к счастью через одиночество, они читают его и должны перевести его на язык, понятный urbi et orbi, граду и миру [36] , у них должно, должно быть… Но вот что именно должно быть – вот в чем загвоздка.
35
Некоторые из упомянутых территорий
должны были стать или стали местами переселения евреев. Биробиджан, город на Дальнем Востоке в Советской России, куда с 1928 г. переселяли евреев; в 1930 г. там был создан Национальный район, позже получивший статус Автономной Еврейской национальной области; ранее подобные планы касались Крыма. Лозунг «Евреи – на Мадагаскар», который выдвигался также и в Польше, касался более ранней французской инициативы. В XIX веке, в начале сионистского движения, в расчет принимали Уганду, но в конце концов, после так называемой Декларации Бальфура от 1917 г., реальным местом создания Еврейского государства стала Палестина, с 1922 г. – официальная подмандатная территория Великобритании.36
«Городу и миру» (лат.) – всем вокруг.
Мошек снова положил слишком мало карбида. Лампа гаснет.
Делаю перерыв.
Пять утра.
Старый добрый Альберт убрал затемнение в комнате.
Поскольку окна затемняют жалюзи из черной бумаги, чтобы свет из окон не мешал военным властям беседовать световым кодом, но якобы для того, чтобы вражеским самолетам не облегчать путь. Как будто нет еще десятка других приборов и указателей. А люди все-таки верят.
Так что снова светло.
Люди наивны и честны. Вероятно, несчастны. Они не знают, что такое счастье.
Каждый понимает его по-своему.
Одному – вкусный чолнт [37] или колбаса с кислой капустой. Второму – спокойствие, комфорт, удобство. Третьему – девушек, много и разных. Четвертому – музыка, карты или путешествия.
И каждый по-своему защищается от скуки и тоски.
Скука – голод духа.
Тоска – это желание, жажда воды – и полет свободы и человека; исповедника, советника – совета, исповеди, сочувственного уха для моих сетований.
Дух тоскует в тесной клетке тела. Люди чувствуют и рассматривают смерть под углом конца, а ведь она – продолжение жизни, другая жизнь.
37
Традиционная субботняя запеканка в еврейской кухне.
Если даже ты не веришь в душу, то должен ведь признать, что твое тело будет жить: зеленой травой, облаком. Ты ведь сотворен из праха и воды.
«Мир – круговорот зла, вечный в своем постоянстве», – говорит Тетмайер [38] .
Скептик, пессимист, насмешник, нигилист – и тоже говорит о вечности.
Бессмертна амеба, а человек – колония из шестидесяти триллионов, согласно Метерлинку [39] . А уж он-то мог достучаться до авторитетов. Потому как я уже пару десятков лет безуспешно пытался дознаться, сколько это будет раз по два миллиарда. Коллега профессор Пашкевич [40] говорил, что это астрономическое число, пока я случайно не нашел ответ в «Термитах».
38
Казимеж Пшерва-Тетмайер, «Верую» (Credo); Корчак, в частности, цитировал это стихотворение в крупном очерке под названием «Аснык и Тетмайер» («Странник» (Wedrowiec), 1901). В январе 1940 г. он участвовал в похоронах Тетмайера на кладбище Повонзки в Варшаве.
39
Морис Метерлинк (1862–1949), бельгийский писатель; в числе его произведений – Жизнь пчел, 1903, Разум цветов, 1922, Жизнь термитов, 1927.
40
Профессор Людвик Станислав Пашкевич (1878–1967), патоморфолог; выпускник, а с 1924 г. – профессор Варшавского университета; товарищ Корчака по студенческим годам (они учились в одно и то же время, в 1899–1904 гг.; в 1907–1908 гг. Пашкевич, как и Корчак, был на стажировке в Берлине).
Людей в мире – два миллиарда, а я – сообщество во много миллионов раз больше, поэтому у меня есть право, есть обязанность заботиться о собственных своих миллиардах, по отношению к которым у меня есть обязательства.
Опасно говорить об этом всем подряд, хотя и так каждый это чувствует, даже если не очень знает.
К тому же, разве моя вселенная жизни и ее процветание не зависят от благополучия целого поколения, от каннибалов австралийских островов вплоть до кабинета поэта, ученого, всматривающегося в глазок телескопа на заснеженном пике, на равнине полюса?
Если маленькая Генька кашляет ночью, я ей альтруистически сочувствую, но эгоистически взвешиваю свое ночное беспокойство, заботу о ее здоровье (а вдруг что заразное?), стоимость дополнительного питания, хлопоты и стоимость отправки ее в деревню.
Мне хочется спать. Пока мой улей не загудел, вздремну часок.
Я уверен, что в будущем разумном обществе закончится диктатура часов.
Спать и есть, когда захочется.
Какое счастье, что врачи и полиция не могут мне прописать, сколько можно делать вдохов в минуту и сколько раз имеет право биться мое сердце.