Остров Буян
Шрифт:
– А меньших, нас, не звали? – насмешливо крикнули из толпы.
– Меньшие не надобны – одни богаты нужны во советах! – отозвался второй голос.
– Эй, рыжий, сколь человек в тюрьму вкинешь да кнутьем бить станешь? – кричали Волконскому.
Иванка вынул из-за кушака записку, оброненную князем в церкви. В ней не оказалось ничего, кроме имен тех из псковитян, кто стоял поближе к Земской избе.
Народ потребовал читать и эту записку. Ее прочитал вслух с дощана Иванка. Кроме имен, уже названных в царском наказе, был длинный список.
– «…Стрельцы Никита Сорокоум, Муха, Демидка Воинов, два
Толпа грозила оружием, кричала при каждом имени своих лучших заступников. И только стрельцы да земские выборные охраняли окольничего от яростного гнева толпы.
– Кто тебе дал грамоту с именами? – спросил Гаврила.
– Неведомый человек пришел, дал грамоту да убег, – ответил окольничий.
– Не вракай, сказывай правду! – крикнул ему Захарка. – Сказывай лучше, князь Федор Федорович, кто тебе грамотку дал? Смотри, велит народ под пытку тебя поставить.
Волконский разорвал ворот и вынул золотой крест с груди.
– Вот крест целую: не знал никогда того человека раньше! – воскликнул он. – Не бывал я в вашей городе прежде. Никто мне неведом.
– По письму угадать можно, чья рука, – предложил Иванка.
– Кажи, – сказал Захарка, – я знаю все руки! – и взял у Иванки грамоту. Он долго смотрел на бумажку и вслух заключил: – Пустая затея! Письмо и письмо – на все руки схоже… Хоть на мою – и то! – И как бы для того, чтобы все осмотрели и убедились, он передал грамотку стоявшему у дощана в толпе стрельцу Ульяну Фадееву.
– А что же, может, и ты писал, недаром весь вечер стоял у дома, – серьезно сказал Иванка и тут только сообразил, что почерк казался ему все время знакомым. – Ты писал! – внезапно выкрикнул он.
Но народ принял это за шутку, и все кругом засмеялись. Засмеялся и сам Захарка.
– Уж не ты ли писал? – спросил он Иванку и подмигнул.
Но Иванка был уверен теперь, что почерк не чей иной, а Захаркин. Это были те самые хвостатые буквы, которые Иванка так ненавидел.
– Где грамотка? – крикнул он, подскочив к Ульяну Фадееву.
– Ему, что ли, отдал, – равнодушно кивнул стрелец на соседа.
– А я – тому, – указал тот еще дальше.
Иванка бросился спрашивать дальше, но грамотки не было: она пошла по рукам и пропала в толпе.
– Братцы, грамоту скрали! Захар писал, братцы! Ей-богу, Захар! – закричал Иванка в растерянности и отчаянии.
– Он у тебя лошадь, что ли, с конюшни свел аль невесту отбил? – с насмешкой спросил Фадеев.
– Может, ты сам написал, чтоб за Аленку помститься! – крикнул стрелец Сорокаалтынов.
– Неладно, Ваня, – кротко сказал Захарка, – ино дело наш спор за девицу, ино земски дела. Не путай!
Хлебник поднял руку, прерывая шум и крики.
– Скажи сам, князь, не сей ли к тебе приходил? – спросил он Волконского, указав на Захарку.
– Тот не молод был, – возразил окольничий.
– Что зря-то слушать пустых брехунов! – оборвал Мошницын, раздраженный упоминанием Аленки на площади, перед толпой. – Кабы грамота не ровна была всем, то как бы читали? Зато один пишет, а все читают, что буквы одни.
Как по ним угадать!..– Иди, Иван, с дощана. Заработал от князя саблю – и баста! – с досадой и нетерпением указал Коза.
Сдерживая обиду, Иванка спустился в толпу. Допрос Волконского продолжался, но Иванка не слышал расспросных речей. Он думал лишь об одном: как доказать, что записку писал Захарка.
– Неладно, Ваня! Аленка тебя пуще прежнего любит, – сказал Якуня, увидев его в толпе. – Вечор про тебя спрошала, пошто не пришел обедать… Захарке бы в обиду лезть да клепать бы, а не тебе!
– Уйди, а не то вот и дам!.. – озлился Иванка.
Глава двадцать вторая
1
Свойственник Ордина-Нащекина, у которого остановился он в Москве, жил в небольшом достатке. Для приезжего стольника у себя в дому отвел он светелку, где Афанасий Лаврентьич сидел часами над чертежом города Пскова с окрестными монастырями, обдумывая до мелочей ход осады и всякие хитрости, какими способней бы одолеть мятеж, упорно готовясь к тому, что так или иначе, а все же добьется он увидать царские очи и говорить с царем и убедить его, что лучше, чем его, Афанасия, не сыскать ни советчика по псковскому делу, ни воеводы для приведения в покорность мятежного города.
Вдруг в светелку, где стольник сидел в одиноких и трудных думах, вошел молодой богато одетый красавец.
– Дозволь, Афанасий Лаврентьич, сударь, холопишку боярскому слово молвить, – вежливо обратился он от порога.
– Кто таков, молодец? От кого? – вскинув глаза, спросил стольник. – Что-то ты не холопска обличья!
– Ильи Данилыча Милославского стремянный, Первушка Псковитин, – скромно назвался гость.
– С чем пришел, Первой? Боярин прислал по меня?! – обрадованно спросил псковский стольник.
– Слыхал, Афанасий Лаврентьич, что ищешь ты ход к государю по псковскому делу. И я об том же болею. Прикажи, пожалуй, и завтра боярин пришлет меня за тобою.
– Что плетешь?! Как я боярину прикажу!
– Не боярину – мне прикажи. А уж боярин сам тебя видеть захочет. Опричь моего боярина кто к государю введет тебя без мешкоты! За покой державы душою болеет боярин Илья Данилыч… А когда говорить с ним станешь, примолви словечко, что ранее знал во Пскове Первушку и де ранее чуял, что из мальца взрастет муж разумный…
– А ты, холоп, я гляжу, волю взял на боярской службе! – одернул стольник. – Язык распустил!
– Возле умных людей набираюсь, сударь, – скромно сказал гость. – Пошлет меня боярин с тобою, сударь, мятеж покоряти, то я тебе пособлю, а сам от тебя черпну разума. Тебе ведь в город не влезти, а мне, холопишку, проскочить, что комаришке влететь! Письмо ли кому велишь отдать али так, на словах, – во всем буду исправен.
– А кого ты во Пскове знаешь?
– И заводчиков пущих ведал мальчонкой: Козу, да Гаврилу-хлебника, да Копыткова, Захара Осипова, подьячего, Шемшакова из площадных подьячих, а из великих людей Василия Собакина, воеводского сына, да и всех его слуг… А с Василием-стольником хотел я добро совершить: посадский извет для него расстарался, добыл, да, вишь, оплошал воеводский сын, в дороге пображничал и припоздал с изветом!