Остров Буян

4

Томила Слепой сидел в углу дощатой лавчонки сбитенщика, среди торговой площади Пскова. Два десятка наезжих крестьян, торговцев, базарного люда за длинным столом и на скамьях вдоль стен прихлебывали кислые щи, закусывали студнем с хреном и пирогами да пили сбитень.

С горечью прислушивался Томила к будничной болтовне толпы. Стоявший перед ним в глиняной кружке сбитень давно простыл. Томила устремил глаза на желтое пятно затянутого пузырем оконца, пропускавшего мутный свет в дымный сумрак лавчонки, не глядя ни на кого, никого не узнавая. Тяжелая задумчивость, охватившая летописца с первых дней падения города, вот уже несколько месяцев не оставляла его.

Заветные думы были развеяны в пепел. Мечты о Белом царстве сгинули вместе с угасшим восстанием… Воевода, большие посадские ж дворяне властвовали в городе, вылавливая недавних его вожаков, и город тупо молчал…

С месяц назад был посажен Коза по извету Ордина-Нащекина, якобы за увод со дворов дворянских коней и увоз хлеба. Взяли в Земскую избу мясника Леванисова за то, что резал дворянский скот, наконец, лишь на днях власти решились схватить хлебника и Михайлу Мошницына будто за то, что он продал кому-то городское железо. Томила изнывал, ожидая своей очереди…

Чернорожий деревенский угольщик протолкался через толпу с дымящейся кружкой сбитня и опустился за стол напротив Томилы. Из глаз его брызнул ласковый и озорной смешок…

Томила вздрогнул, узнав Иванку.

– Ванюшка! Ваня… Рыбак! Иди сюды, рядом садись, я подвинусь… Господи!.. Поглядеть – у тебя ведь и взор иной!.. – бормотал Томила, схватив его за локоть.

Он увидел в Иванке друга, которому можно выплакать всю обиду и горечь:

– Совсем ведь один я остался… Слышь, Ваня, брожу по базару, мотаюсь, как бес, в тоске. В глаза заглядаю людям, и очей-то нет человеческих: во всем городу гляделки пустые зыркают по углам, как в стыде…

– То и стыд, что креста целовали изменой! – прервал Иванка.

– Кори, кори нас, окаянных! – согласился Томила. – Поверили мы боярам, ан всех похватали. Один я еще маюсь да своего часа жду…

– Пошто ждать! Беги к воеводе, просись. Авось и посадит!..

– Глумишься!

– Ты сам над собой глумишься, Томила Иваныч! Прежде Мининым стать посягал, а ныне колоду на шею в радость себе почитаешь!..

– С кручины, Ваня. Когда Гаврилу стрельцы повели во съезжую избу, народ зашумел на торгу. Я чаял – вот-вот весь город взмятется… Ан земский староста выскочил, пес Устинов: мол, так и так – не за то Гаврилу схватили, что заводил мятеж, а за то, что пороху много истратил из царской казны… Ну, все и утихли…

– Сказывали приезжие мужики, – махнув рукою, вставил Иванка.

– Мошницына взяли, и тоже все закипело: пол-Завеличья сбежалось к плавучему мосту. Стрельцы у Власьевских бердышами трясут… Думал я – во сполох бы ударить, и сызнова все учнется… Ан снова утихло!.. Единства нет, нет и силы…

Томила умолк.

В лавчонку поминутно входили новые люди, покрякивая, бранили мороз, похлопывали рука об руку и приплясывали, толпясь вокруг дымной и жаркой каменной печи, громко требовали сбитня и жадно пили, обжигая рты и шумно втягивая воздух. В разноголосом шуме можно было слышать друг друга лишь сидя рядом, и, потому не опасаясь, Иванка заговорил:

– Я затем и к тебе, Томила Иваныч. Сам ведаешь, что у нас нынче творится: уезды кипьмя кипят. Что куст, то ватага. Ой, сколь нас там! Кабы экая тьма народа да под одним ватаманом, вот то бы сила! Гаврилу Левонтьича надо…

Иванка взглянул на летописца. Он увидел блеск, загоревшийся в его серых глазах, и зашептал еще горячее, схватив его за руку:

– Слышь, Томила Иваныч, поедем со мной, по лесам мужиков соберем, тайно в город пролезем, нагрянем – в отобьем Гаврилу и всех со съезжей, да вон из города и – в леса… Гаврила Левонтьич там все ватаги в одно, всех ватаманов к рукам приберет: не сила, а силища станет!..

Иванка глядел вопрошающе в глаза летописца.

Томила схватил свою кружку и быстрыми большими глотками опорожнил. Он глубоко перевел дыханье…

– Где же такую уйму народу найти, чтоб отбить их? – спросил он. – Как в город пролезть?..

– На масленой влезем, – сказал Иванка, – посадских, стрельцов по улицам пропасть, крестьян на торга понаедет с маслом, сметаной да всячиной… Тут и пройдем в ворота неприметно, а в городе…

Груз тяжелых и долгих недель, протекших со дня падения Пскова, словно свалился с узких мальчишеских плеч Томилы… Он встрепенулся.

– Постой, погоди, – перебил он Иванку, – ведь их в двух местах держат – в съезжей избе и в Земской.

– А мы и ватагу поделим да разом туды и сюды ударим!

– Коней бы сыскать повострее…

– Ух, прытких спроворю! – с уверенностью воскликнул Иванка. – Что ж, едем со мной, Томила Иваныч! Пошли сейчас, покуда открыты ворота!

– Куды же я один?! – неожиданно возразил Томила.

Иванка опешил. Видя оживление летописца, он был уверен, что для начала тотчас же увезет его изо Пскова. Ему не терпелось немедленно приступить к осуществлению своей выдумки.

– Гаврила с Михайлой за пристава взяты. Как я их спокину! – сказал Томила.

– Мы же после наедем и отобьем их!

– Не дело, Иван. Когда земских старост на Рыбницкой обирали, я тогда перед городом обещал, что с ними буду стоять в ответе… Куды ж мне от них!.. Отобьете нас, так уже вместе!..

Иванка не успел возразить летописцу. Дверь лавочки распахнулась. Облако морозного пара окутало стоявшего на пороге человека.

– Томила Слепой тут? – спросил голос из облака.

– Чиркин! – шепнул Иванка Томиле, узнав дворянина по голосу. – Хоронись, Томила Иваныч.

– Так-то лучше, Иван, – ответил Томила. – Меня с ними вместе посадят, и я упрежу, чтобы готовы были Гаврила с Михайлой. На масленой, значит…

– Площадной подьячий Томила Слепой тут, что ли?! – нетерпеливо воскликнул Чиркин.

– Тут я! – отозвался Томила.

Он шагнул к дверям.

– Дверь затворяй! Кой там черт! Затворяйте, не лето! – послышались выкрики.

Томила шагнул за порог. Дверь захлопнулась.

Иванка вскочил и выбежал вслед за Томилой…

Народ на торгу стоял кучками, глядя вслед удаляющемуся, окруженному четверыми стрельцами Томиле.

– Почем уголь? – окликнул Иванку какой-то посадский.

– Продал! – выкрикнул он, опомнившись.

Он отвязал свою лошадь от коновязи и погнал вслед Томиле.

– Углей, углей! У-утоль! – кричал он, едучи по улице сзади и желая, чтобы в этом привычном крике Томила слышал его обещание все же наехать на город и вызволить всех.

– У-уголь! У-у-уголь! – воинственным кличем неслось над Псковом…

– Почем угольки-то, касатик? – выбежав из свечной лавки, спросила бабка Ариша и бойкими старушечьими шажками заковыляла к чумазому.