Остров надежды

— Павлов не заходил? — спросил Иерок, медленно, тонкой струйкой наполняя чашку. Знакомый терпкий запах ударил в нос и заставил Апара шагнуть поближе к хозяину яранги.

Павлов был школьным учителем. В Урилыке он поселился два года назад, женился на эскимоске, племяннице Иерока, и быстро перенял многие обычаи и привычки местных жителей. Он хорошо стрелял, умел загарпунить моржа, вытащить на лед подбитого тюленя, умел ставить капканы на пушных зверей, лихо управлял собачьей упряжкой, только одного не терпел — копальхена. [4]

4

Копальхен — блюдо типа рулета, приготовленное из мяса моржа.

— Заходил, — ответил Апар. — Ждет пароход.

— Вот и дождался, — произнес Иерок и быстро выпил свою чашку.

Огненная влага прошла по горлу, ударила в дно пустого желудка. Иерок чуть прикрыл глаза, ожидая, когда тепло разольется по всему телу. Затем он заново оглядел свое жилище, и оно уже не показалось ему таким убогим и жалким.

— Подожди, — кивнул он Апару. — Садись.

Юноша подкатил к столику второй китовый позвонок. Иерок налил в чашку веселящей воды:

— Пей.

Вскоре Иерок почувствовал, что к нему пришло то состояние, которое сам он называл «толстые чижи». Он ощутил, что ноги будто одеваются в плотные меховые чулки и при ходьбе начинают петлять, задевать друг за друга. В это время Иерок предпочитал либо неподвижно сидеть на своем любимом китовом позвонке, предаваясь размышлениям о жизни, либо неторопливо беседовать с умным человеком. Чаще всего он беседовал с Павловым.

— Почему учителя нет? — нетерпеливо спросил Иерок.

— Должно быть, пароход встречает, — ответил Апар. — Уж очень он ждал…

Иерок вспомнил, как два года назад учителя высадили на берег с одним деревянным ящиком. Он простоял полдня в полной растерянности под дождем и ветром, не зная, куда идти и что делать.

Иерок тогда взял его к себе.

Учителю отгородили угол в яранге и навесили одиночный полог. Для школьных занятий «именем Республики» (так и сказал Павлов) в Урилыке приспособили один из складов мистера Томсона. К нему потом пристроили небольшое помещение из плавника, состоящее из кухоньки и комнаты, в котором и поселился Павлов с женой. Учитель так приноровился к здешнему краю, что от местного жителя его можно было отличить, только пристально присмотревшись: Павлов ходил в эскимосской одежде, носил на поясе охотничий нож и курил самодельную трубку.

В прошлом году пароход учителю ничего не привез: ни тетрадей, ни книг, ни карандашей. А Павлов так мечтал о новой школе из настоящих толстых бревен, о партах, таких, как в русских школах, и даже об учебнике на эскимосском языке.

Иерок пытался учиться у Павлова премудростям грамоты и русскому языку. Русской речью он овладел довольно быстро. Он вообще легко осваивал любой язык. По-чукотски говорил так, что на слух его трудно было отличить от чукчи, знал все эскимосские диалекты от Наукана до Сиреников и острова Святого Лаврентия, свободно изъяснялся по-английски с мистером Томсоном и другими американскими торговцами.

— Тогда буду с тобой беседовать, — заявил Иерок, обращаясь к Апару.

Юноша почтительно склонил голову и приготовился слушать.

— Так ты говоришь, дурной веселящей воды немного? — спросил Иерок.

— Две бутылки только, — напомнил Апар.

— Две бутылки не так мало, — задумчиво проронил Иерок. Помолчал, потом продолжил: — Как думаешь дальше жить? — И строго, испытующе посмотрел на юношу.

Апар от волнения закашлялся и почему-то поглядел в тот угол яранги, где затихла в напряженном ожидании женщина.

— Я думаю жить дальше, как жил, — неуверенно ответил Апар и тут же услышал горестный вздох своей невесты. — Женюсь я…

— Погоди, погоди, — перебил его Иерок. — То, что ты собираешься жениться, об этом знаем не только мы, живущие в этой яранге, но и весь Урилык. Иначе зачем тебе жить у меня?

— Я хотел сказать, что у нас, у меня и у Наны…

Что-то в голосе парня было такое, что Иерок вдруг насторожился, протрезвел, в одно мгновение от «толстых чижей» остались лишь горечь и головная боль.

— Ты хочешь сказать, что жил с моей дочерью как настоящий муж? — грозно спросил Иерок.

— Так получилось, — растерянно пробормотал Апар. — В пологе тесно, жарко…

— Если ты такой слабый мужчина, что не мог сдержаться, — тебе не место в моей яранге! — загремел Иерок. — Ты нарушил обычай и, вместо того чтобы тихо лежать к Нанехак спиной, повернулся лицом и ласкал ее! Ты опозорил мою семью!

— Послушай, Иерок, — попытался оправдаться Апар и в поисках поддержки снова поглядел в женский угол яранги. — У меня не было такого намерения, но Нана…

— Нана — моя дочь! Она не могла соблазнить тебя! Скорее ты, подобно тундровой мыши, вполз в мою ярангу, прикинулся тихоней, а на самом деле…

Иерок наполнил чашку и залпом выпил. Ярость вспыхнула в нем с новой силой.

— Я вас убью! — закричал Иерок и вскочил. Под ругу попался винчестер. — Где патроны? — он кинулся на Апара.

— Патроны еще у мистера Томсона, — дрожащим голосом объяснил тот. — Он обещал отдать послезавтра, когда разберется с новым товаром.

Иерок отшвырнул винчестер и схватил гарпун, с которым обычно ходил охотиться на нерпу.

Нанехак с визгом бросилась из яранги; взбешенный отец устремился за ней.

Ослепленный гневом, он не слышал, как за ним гнался и кричал ему что-то Апар, как возле школьного домика к юноше присоединился учитель Павлов.

Нана повернула к берегу, где стояли высадившиеся с парохода люди, и промчалась мимо них. Отец с гарпуном в руках бежал следом. Когда он поравнялся с толпой, какой-то человек неожиданно вышел вперед и, преграждая ему путь, подставил подножку. Иерок с размаху шлепнулся у ног русского, гарпун отлетел далеко в сторону.

Некоторое время Иерок лежал на земле, не понимая толком, что произошло. Наконец он поднялся, выпрямился и в упор поглядел на задержавшего его человека. Перед ним стоял совершенно незнакомый, высокий, светловолосый русский парень, на вид совсем молодой, с веселыми, словно смеющимися, голубыми глазами.

Иерок взял гарпун и приставил его к груди русского. Одно движение — и стальной наконечник вонзится в сердце.

Но Иерок отчего-то медлил. Что-то будто останавливало его.

Глаза. Взгляд русского. Насмешливый, веселый, в котором не было ни искорки страха, ни тени испуга.