Остров Рапа-Нуи

Сравнение татуировок обитателей Рапа-Нуи и Таити.

Допустим такое происхождение; однако, их выход оттуда и путешествие остаются тайной. В действительности, южная часть Великого океана, между Америкой и Океанией, сама по себе значительно шире Атлантического океана, она представляет более обширную равнину вод, более страшное пустынное пространство вод, чем последний, и в центре ее лежит Рапа-Нуи, одинокий, жалкий, заброшенный, точно булыжник, в средину моря. Кроме того, ветры дуют здесь не так, как у нас, с различных сторон горизонта, а только по одному постоянному направлению, и для кораблей, идущих из Полинезии, они могут быть только вечно противными. Таким образом являются вопросы, как и почему, в течение скольких месяцев упорного лавирования, с каким провиантом, под руководством какого необъяснимого предвидения, удалось моим знакомцам — таинственным мореплавателям достигнуть на простых пирогах этого песчаного зерна, затерянного в таком беспредельном водном пространстве? [1] К тому же, с момента своего прибытия сюда они потеряли всякое средство сообщения с ближайшим материком.

1

По преданиям маори и по генеалогии их предков, время переселения их на остров Рапа-Нуи не восходит далее 1,000 лет.

Несомненно одно, что эти люди, эти маори, прибыли сюда из Полинезии. Сделавшись немного белее своих предков, вследствие туманной атмосферы, они унаследовали, однако, от них высокий рост, красивое, очень характерное лицо с несколько удлиненным овалом и большие, близко стоящие друг от друга глаза. Они сохранили и многие привычки своих далеких собратьев и, главным образом, — язык.

Для меня одна из неожиданных прелестей этого острова — язык маори, так как я, ввиду скорого посещения нами «прелестного Таити», о котором я мечтал еще с детства, начал изучать его по миссионерским книгам. Здесь первый раз в своей жизни я могу употребить несколько слов, которые так ново и мелодично-варварски звучат в моих ушах.

Из коллекции Пьера Лоти

Женская фигурка. Привезена П. Лоти с о-ва Пасхи; на распродаже имущества Лоти в 1929 г. была приобретена поэтом-сюрреалистом Андре Бретоном.

Старинное женское нагрудное украшение в форме лодки (реимиро). Длина 40 см. Лоти ошибочно принял его за бумеранг и написал на этикетке: «В 1872 г. я нашел этот бумеранг, который несомненно происходит из Австралии, на острове Пасхи, находящемся, как известно, на полпути между Южной Америкой и Океанией, в 800 лигах от ближайшей земли и в 3,000 лиг от Австралии и не имеющем деревьев, а значит, и древесины. Даже беглого взгляда на это оружие достаточно, чтобы убедиться в его чрезвычайной древности. Присутствие данного бумеранга на острове Пасхи проливает весьма любопытный свет на древние миграции народов Тихого океана. Пьер Лоти».

Старинный посох-палица (уа) вождей о-ва Пасхи, который Лоти выменял у островитян на свою тужурку гардемарина. Размер 166x10 см.

Деревянная фигурка птицечеловека (тангата ману). Высота 25 см.

Резная фигурка мужчины (моаи тангата). Высота 29 см. Моаи тангата изображали, по всей видимости, предков или сверхъестественных существ.

VI

Сегодня вечером я не забыл о больших статуях, как сделал это утром. Окончив свой полуденный отдых, я спросил о них у первого попавшегося мне навстречу Агаму и притом на его языке.

— Проводи меня, пожалуйста, к месту погребения! — сказал я. — К моему удивлению, он понял меня. Я сказал: «место погребения» (по-таитски: марае, а по-здешнему мараи), потому что каменные колоссы, представляющие из себя цель нашего путешествия, украшают именно те места — возвышения в виде курганов, где погребали важных начальников, павших в битвах. Равным образом, название «мараи» туземцы дают тысячам изображений кумиров и идолов, наполняющих их камышовые жилища, мысленно связывая с ними воспоминания об умерших. Итак, Атаму и я отправляемся вдвоем, без обычной свиты, к наиболее близкому «мараи», это — мое первое путешествие по неизвестному острову. Следуя по берегу, на небольшом расстоянии от моря, мы пересекаем долину, покрытую жесткой травой особого вида, печального, как бы поблекшего цвета. На своем пути встречаем развалины маленького жилища, похожего на то, в котором обитает датчанин. Атаму мне объясняет, что это был дом «papa farani» (отца французского миссионера) и, удерживая меня здесь, рассказывает по этому поводу целую историю; судя по его выразительной мимике, она должна быть очень трогательна, но я не совсем хорошо уразумеваю ее; из его жестикуляции я понял только то, что здесь была засада, оказались люди, спрятавшиеся в камнях, слышались ружейные выстрелы, удары копий… Что сделали с этим бедным священником? Да! трудно и представить себе, до какой степени зверства может дойти в минуту пробуждения какой-нибудь страсти первобытного человека или под влиянием какого-нибудь мрачного суеверия — обычно кроткий и ленивый дикарь! Вдобавок, нельзя забывать и того, что даже в наиболее искренней, приветливой и наружно тихой полинезийской натуре дремлет инстинкт людоеда, так что в Океании, на островах Рутума и Гиваоа, привлекательный по виду маори, при случае, всегда может съесть вас.

Окончив свой рассказ, уверенный в том, что я все понял, Атаму берет меня за руку, и мы идем далее. Перед нами высится курган из темного камня, вроде гэльского кромлеха, с тою только разницей, что он сложен из больших глыб. Одной своей стороной он смотрит в море, где все покойно, другой — в пустынную и печальную долину, вдали окруженную потухшими вулканами. Атаму уверяет, что это — «мараи», и мы оба влезаем по камням наверх.

Своим устройством холм походит на циклопическую эстраду, наполовину скрытую обвалившимися и истершимися громадными колоннами. Я спрашиваю о статуях, которых нигде не вижу; Атаму сосредоточенным жестом предлагает мне внимательнее смотреть под ноги… Оказывается, я стою на подбородке одной из них, а она, перевернувшись на спину, пристально глядит на меня двумя дырами вместо глаз. Я никогда не воображал ее себе такой громадной и безобразной, а потому и не заметил ее. Здесь их лежало штук десять, в большом беспорядке и наполовину разбитых, некоторые из них упали, несомненно, от действия соседних вулканов, и грохот от их падения был, конечно, ужасен. Лицо статуи изваяно детски-неумело; формы рук и кистей едва обозначены, туловище — совершенно круглое и походит на толстый столб. Но когда эти статуи, колоссальные и прямые, стояли во весь рост в виду океана, беспредельного и неоживляемого судами, то могли своим видом внушать религиозный ужас. Атаму утверждает, что есть еще другие статуи в отдаленных пунктах острова и даже в большем количестве, чем здесь, — целое племя, гигантское и мертвое, покоящееся вдоль плоских песчаных бело-коралловых берегов.

У подножия «мараи» находится небольшая, круглая площадка, окруженная скалами; мы спускаемся на нее; искрошенные морем кораллы всяких пород покрыли ее белоснежным песком, усеянным хрупкими дорогими раковинами и тонкими жилами розового коралла.

Пассат, по-вчерашнему, к вечеру все усиливается и снова несет из уединенного Южного океана целые полчища черных туч, — настолько черных, что горы и старые остывшие вулканы выделяются светлыми точками на внезапно потемневшем небе. Атаму, предугадывая наступление дождя, торопит идти в обратный путь.

На половине дороги, действительно, нас настигает сильнейший проливной дождь, а бурный ветер так и стелет траву на всем протяжении долины; мы скрываемся под защиту двух скал, свешивающихся в виде свода, — среди целой стаи красных стрекоз… Откуда они появились? А кто привез сюда за восемьсот океанских лье зародыши этих бабочек, белых и желтых, которые теперь бегают по бледному ковру зелени?..

Однако, тучи, оросив на своем пути таинственный остров, быстро мчатся мрачной толпой вперед и продолжают свое дело уже над морской пустыней. Когда же мы подошли к бухте, где стоял наш фрегат, то вечернее солнце опять засияло и опять оживило эту местность.

Окрестности бухты с разбросанными по ним тростниковыми жилищами имеют в данную минуту необычайно оживленный и радостный вид, потому что все офицеры после полудня сошли с фрегата и отправились сюда на прогулку, а так как час обратного их возвращения приближался, то они сидели теперь на земле и ожидали шлюпок, окруженные каждый толпой туземцев, этих взрослых первобытных детей, которые сегодня были ласковы со своими гостями, и, чтобы сделать им удовольствие, пели свои песни. Я, в свою очередь, занял место среди них, а вскоре протискались поближе ко мне и мои ближайшие друзья: Петеро, Хуга, Мария и красавица Иуаритаи. Наше кратковременное пребывание здесь успело уже — увы! — внести в эту страну полного опустошения много смешного и маскарадного. Почти все мы выменяли на кумиров и идолов нашу старую одежду, в которую теперь и кутались, как дети, татуированные люди. И большая часть женщин, не знаю, из приличия или из желания блеснуть своим богатством, тоже оделись, но печально: платья — без тальи, уже полинявшие; когда-то они были розданы их матерям священниками-миссионерами и до настоящего дня почивали под тростником хижины.

Маори поют, — поют все, прихлопывая в ладоши, как бы отбивая ритм танца. Женщины, точно птицы, издают нежные и чистые звуки. Мужчины поют то резкой, отрывистой, дрожащей и тонкой фистулой, то испускают могильные, похожие на хриплый рев зверя и нагоняющие тоску звуки. Музыка их состоит из коротких и отрывистых фраз, оканчивающихся постепенно понижающимся минором; так и кажется, что они выражают удивление своей жизни, всю свою жизненную тоску, а между тем, ведь они поют от радости, — детской радости при виде нас, от умиления перед новыми маленькими безделушками, которые мы им привезли. Да, эта радость — коротка, однодневна; завтра, когда мы будем уже далеко, она надолго уступит место монотонному и безмолвному прозябанию преступника, осужденного жить на острове без дерева и без воды; эти дикие певцы — жалкое племя; даже там, в Полинезии, на своих матерях-островах оно очень быстро вымирает, оно принадлежит к вымирающему человечеству, и его странная судьба скоро решится.

В то время, как одни хлопают в ладоши и, перемешавшись с нами, так дружественно забавляют нас, — другие наблюдают за нами в задумчивой неподвижности. Эта другая часть населения, более робкая или более угрюмая, с которой нам не удалось свести знакомства, расположилась на скалах, амфитеатром высящихся над нами и смотрящих в море; мужчины, сильно татуированные, обхватив руками колени, зловеще присели на корточках; женщины сидят, точно статуи; на плечах у них накинуты беловатые плащи, на головах одеты венки из тростника. Ни одного движения, никакого признака жизни, ни малейшего шума; они довольны тем, что смотрят на нас с некоторой высоты и на известном расстоянии. А когда мы садимся в шлюпки, заходящее солнце уже стоит в уровень с морем и посылает им, — сквозь внезапно навеянные, разреженные тучи последние лучи; оно освещает только их немые группы и их скалу, которая теперь ясно выделяется на темном фоне неба и угрюмых вулканов.