Остров Тасмир

Мама заметила происшедшую во мне перемену, она ничего не сказала мне, но стала ласковей и нежней. Мама умеет одной улыбкой, взглядом, обласкать, успокоить. Я крепко обнял и расцеловал ее, в глазах у меня чуть-чуть затрепетали слезы, но я рассмеялся, поцеловал ее еще раз и вышел к реке успокоенный.

Я опять долго сидел на берегу реки, чувствуя, как возвращается ко мне покой, а Сарра и Леша снова превращаются в прежних друзей, и ничто не мешает мне быть с ними близким и непосредственным. В этот день я сам подошел к ним, и наши отношения сами собой восстановились. Леша дружески и сердечно пожал мне руку, а Сарра стала необычно веселой, и мы с хохотом, наперегонки вбежали в мастерскую, где ждала нас работа по сборке электромоторов.

Кстати хочу сказать, что в это лето, когда отец вернулся после поверочного изучения льдов, у нас был введен обычай, установивший очень пестрое наименование членов колонии. В отличие от младшего поколения мы стали называть старших по фамилии, а младших по имени. Женщин старшего поколения, кроме Лии и Веры, по имени отчеству, совсем не так, как это у нас теперь. Из мужчин по имени и отчеству звали только отца и Семена Степаныча.

Разделение это явилось необходимым, так как мы все подросли и стали активными работниками. Из нашей семьи я был старший, Нине было одиннадцать лет, а Петру всего семь лет. У Рукавицыных: Алексею — восемнадцать, Екатерине — четырнадцать и Владимиру — шестнадцать лет. У Успенских: Георгию — шестнадцать, Александру— четырнадцать, Ольге — три года. Шнеерсоны: Сарре — шестнадцать и Соне четырнадцать лет.

Наше поколение распределилось так: я и Алексей — авиаторы, машинисты, слесари и токари;

Георгий, несмотря на свою молодость, оказался замечательным химиком и умел уже делать безупречно качественный и количественный анализы; Владимир обнаружил большие математические способности, а Александр не хуже нас разбирался в конструкциях машин.

Все мы тотчас же после возвращения отца вместе со старшими приступили к работам по выработанному им плану. Успенские, Орловы, Зотов и Алексей отправлялись на Тасмир, где должны были в ускоренном порядке разобрать китобойное судно и к концу лета построить первое небольшое жилье с мастерской и установить в ней судовую машину.

Два раза в месяц они должны были прилетать сюда для зарядки варин, для пополнения запасов пищи и наблюдений за движением льдов и ледяных коридоров.

Дело, в том, что отец, проверив наши вычисления, нашел некоторые противоречия и хотел иметь как можно больше данных для вполне безошибочных расчетов. Сообразуясь с условиями плавания, он определял нужную скорость движения наших судов и плотов и вырабатывал тип их постройки.

Мы, то-есть я, Георгий, Владимир и Александр, под руководством Семена Степаныча, приступили к конструированию двух новых электромоторов и второй динамо-машины.

Остальные работы по подготовке к переселению пока откладывались на зиму.

XI

Мы не успели оглянуться среди напряженной работы, как промелькнуло лето. Даже мучительный комариный период прошел для нас незаметно. Правда, хозяйственники наши пострадали, так как в связи с переселением им пришлось усиленно посещать тундру и делать запасы угля, слюды, мха, разных трав и огромного количества ягод.

Между тем работы на Тасмире быстро подвигались вперед, и когда выпал первый снег, там все было закончено. Работа же в «Крылатой фаланге» началась с удвоенной энергией.

Наши тревоги насчет того, что летательный аппарат видели туземцы, улеглись. Приближалось такое время года, когда опасаться приезда каких-либо властей было нечего. Отец еще время от времени посылал почтой письма в Туруханск какому-то исправнику Ивану Якимычу о том, что мы живем на Гольчихе и занимаемся рыбным промыслом. Ответов никаких не было, и нас никто до сих пор не тревожил. Правда, один раз мы на аэросанях натолкнулись! на кочевку якутов-долган, но мы так замели следы, помчавшись далеко на север, что отбили охоту за нами гнаться. Однако этот случаи заставил нас отказаться от дальнейших поездок. Нам было известно, что самоеды и якуты догадываются, что все виденные ими чудеса — из «Крылатой фаланги». И мы не хотели подливать масла в огонь.

Это было в начале последней зимы, и Тус вскоре подтвердил наши предположения. Однажды, проезжая собак, впряженных в нарту, он столкнулся с самоедами охотниками. Они поздоровались по местному обычаю.

— Что слышно? — спросил один из них.

— Ничего не слышно, — отвечал Тус. Самоеды лукаво перемигнулись.

— Ты живешь у русского шамана, — сказали самоеды, — все знаешь.

Тус испугался, вспомнив наказы Рукавицына.

— Молчите, — крикнул он, дрожа от страха, — а то великий шаман, пришедший с неба, поразит вас огнем, который горит в руках его, как летнее солнце!

Тус быстро повернул собак и помчался к «Крылатой фаланге». Прискакав домой, он не посмел итти в комнаты, а когда Зотов привел его в мастерскую, дрожал всем телом и был бледен.

— Что с тобой, Тус? — спросил его отец.

Но старик повалился ему в ноги, закрывал голову в отчаянии и не отвечал ни на какие вопросы.

— Я был на дворе, — сказал Зотов, — когда он примчался на собаках, перепуганный на-смерть…

— Понимаю, — проговорил Лазарев, — у него была встреча. Кого ты видел?

Тус молчал, а мы были встревожены, не зная, что случилось.

— Слушай, — крикнул Рукавицын, — великий шаман знает все о твоей встрече, но он хочет, чтобы ты не гневал его и сказал сам. Скажи, он простит.

Тус не выдержал и заговорил жалобно:

— Великий шаман! Я ничего не говорил им. Они узнали сами…

Отец подошел к старику и сказал ласково:

— Тус, ты умный человек, ты поступил правильно. Хвалю тебя. Сядь и грейся у очага.

Тус понемногу успокоился, а после ужина заулыбался и, как ребенок, рассказал, явно прибавляя и прикрашивая о своей встрече. Повторяя без конца свой рассказ, он, наконец, превратил его в фантастическую сказку, прославляя свой ум и подвиги.

Но и того, что мы слышали, было достаточно) чтобы понять, какие слухи и сказки могут бродить о нас по диким просторам тундры. Это подтвердилось в скором времени.

XII

На всю зиму наше спокойствие было отравлено. Теперь, когда главная цель была почти достигнута, возможность провала казалась ужасной. Старшие были сильно встревожены и боялись, что их выследит полиция и разрушит последний оплот революции. Мы тоже боялись, но мотивы у нас были несколько иные. Нас охватывала дрожь при одной мысли, что придется жить в отвратительном обществе людей, которые причинили так много страданий нашим родным и друзьям.

Унас не было чувства мести. Об этом чувстве нам рассказывали, но мы не понимали его. Для нас было ужасно то, что мы можем лишиться свободы и что нами будут распоряжаться люди, которые нам были ненавистны. Мы, конечно, разделяли взгляды отца, что царизм должен быть уничтожен, но не представляли ясно того мира, где он свирепствовал. У нас не было жажды подвига ради неведомых нам людей, но свою «Крылатую фалангу» мы готовы были защищать до последней капли крови и продали бы свою свободу только ценой жизни.