Остров традиции

Воспоминание 6 (5 лет от роду). Конрад подхалтуривает на курсах языков. Без часов – как без рук. Он берёт напрокат часы у симпатичной лаборантки. Оттарабанив урок, уходит домой, по рассеянности прихватив с собой ключ от кабинета.

Ах ты чёрт… Завтра с утра все хватятся… Невыспанный, он наутро мчится отдавать ключ. Состроив хорошую мину (уж очень плохая игра), с порога возглашает:

– У вас ничего не пропадало?

– Не знаю, что там пропадало, а вот часы мои вы разбили, – рычит нахохленная симпатюшка.

(Значит, вчера, объясняя безмозглым тупицам тонкости плюсквамперфекта, в приступе энтузиазма хватил часами об стол…) Игра настолько плоха, что хорошая мина сходит с лица. Сдавленное лопотание: «П-простите, Эвхен, я… к-конечно… отнесу в ремонт…»

Потом Конрад идёт на основную работу, убитый горем, плачется в курилке коллегам. Его спрашивают:

– А хорошие часы-то?

– А я не знаю…

– Да ты дурачка-то не строй…

«Я не строю. Я и есть дурачок».

Видишь, Конрад, чёртик побежал? Такой юркий, шустрый, деловитый? От умывальника к плите?

Конраду кажется, что это таракан. У бедняги плохо с воображением. Они же все перемёрли-перемёрзли! Нешто, спасся кто под сенью калорифера?

– Постой, рыжая жопа. Побазарим, – робко предлагает Конрад.

Таракан нехотя останавливается, нервно шевелит усами. Он же по делам спешит, к врачу, может быть, а тут всякие с разговорами… О чём с этим уродом говорить?

– Ну о возвышенном, как обычно, о возвышенном… Об афазии-абулии, о полтергейстах, о coitus interruptus…

Конрад увлечён беседой… Связные сложносочинённые предложения постепенно разлагаются на отдельные составляющие члены, звуки и призвуки. Какая-то получается психоделя.

– Ты говоришь, – устало цедит Конрад сквозь неразгрызанный сухарь, – говоришь… ты казёл, вааще… М-мее… Убивать их надо, чучмеков этих… тяпкой. Так вот: тяп! А ты мне тут… Каз-зёл! Кстати, ты не слыхал?.. Скоро собак в партию принимать будут…

Его собеседник высоко задирает ус, демонстрируя изумление и сомнение.

– Я те говорю… не всех, нет. Особо там… отличившихся. Сенбернаров там… людей в горах спасают.

Собеседник делает два круга по вертикальной поверхности тахты. Тоже, наверное, хотел в партию и расстроился.

– Ах ты ещё и коммуняка, сукин кот… – взъелся Конрад на таракана. Откуда-то силы появились, даже зубами клацнул, так что сухарь хрустнул. – Урою, сука…

Рыжий не верит в серьёзность намерений Конрада. У того и тяпки под рукой нет, и бегает медленнее, и вообще… с кем тогда он будет коротать долгие зимние ночи?

Он укоризненно качает усами и исчезает в ближайшей щели. Знать, к врачу пошёл.

Единственный плюс его безотрадной юности: ещё не утрачена способность к прожектёрству и рисованию радужных перспектив. Мечталось Конраду, что он – свой парень среди своих парней и своих девах. Что он втусован в некую «команду». По мере того как он врубался в жизнь и учился «танцевать от возможного», манящий образ «своей тусовки» постепенно модифицировался.

Вариант А, самый ранний (ориентиры – «Молодая Италия», «Земля и воля», диссидентское братство иоганнесов клиров, частично – общины первых христиан в субъективном представлении нашего Мечтателя). Пылкие, не в меру начитанные донкихоты, возмущённые существующим порядком вещей, готовы посвятить отчизне души прекрасные порывы. Господствующий императив – до основания разрушить, а затем… Твёрдая вера в то, что «затем» взойдёт звезда пленительного счастья. Скромная надежда увидать свои имена, написанные на обломках самовластья. Поначалу – жадное (на одну ночь дали!) проглатывание слепых машинописных копий обличительных письмен. Далее – яростные теоретические споры на прокуренных кухнях, при спущенных шторах. Поляризация мнений. Размежевание по платформам, смычка единомышленников. Клятва Горациев. Сочинение протестов и манифестов. Разработка программы действий. Собственно действия… Явочные квартиры, тиражирование нелегальщины, распространение прокламаций. Филёры-«хвосты», обыски, профилактические беседы в компетентных органах. Перед сырыми казематами этих самых органов, а тем паче баррикадными боями фантазия Конрада начинала буксовать, но это ж последний аккорд, апогей, апофеоз… главное – найти, вступить, начать…

Воспоминание 7 (13 лет от роду). Заботливый папенька знакомит неприкаянного сынка с Томасом, сыном своего коллеги. Томас – «хороший парень» плюс у него своя компания – по данным Мартинсена-старшего, не самая худшая.

Томас и его друзья-подружки (ровесники Конрада или на год-два моложе) почти не пьют, большинство – не курят, и мат от них если услышишь, то только в анекдотах… То и дело Конрад щиплет своё тело – сладким несбыточным сном кажутся ему посиделки в этом кругу. (Сам он пока ещё убеждённый абстинент, в жизни не сделал ни одной затяжки, а любая попытка матернуться вызывает у сведущих людей снисходительный гогот).

Неправдоподобным ребяткам не по пути с «ультраматериалистами», говорит Томас. Что же они – мрут со скуки? Ничуть – представьте себе, считают, что живут полнокровной увлекательной жизнью. Каждый уик-энд ходят в лес, ставят палатки, разжигают костры, поют романтические (от слова «романтика») песни… и как поют! Конрад дотоле не слыхивал таких искренних и задушевных интонаций у своего поколения.

И в будни, вечерами, собираются на чьей-нибудь квартире, гасят электрический свет, ставят в центр комнаты зажжённую свечу, садятся вокруг неё на пол и опять же – поют. А когда не поют – разговаривают о предметах, с их точки зрения достойных – об экзаменах в техникуме, о марках рюкзаков и байдарок, о домашних сиамских кошках и диких латиноамериканских танцах.

Конрад не певуч, неуклюж, ни в кошках ни в байдарках не петрит. Как правило, скучает в углу – надутый бука. Однажды так надулся, что того гляди лопнет. И чтобы не лопнуть, улучив, как ему кажется, момент, во весь голос заявляет о себе. Жестикулируя, как взбешенный латиноамериканец, он тараторит вот такой примерно текст:

– Люди! Вы мне очень нравитесь, я хочу быть с вами. Но по-моему вы разбрасываетесь по мелочам. Ведь вокруг вас кипит совсем другая жизнь, и мы не имеем права закрывать глаза на то – простите меня, девочки – говно, в котором всё глубже погрязает наша сволочная Родина. Коммунистическая утопия на практике обернулась государственным террором и экономической импотенцией. Непригляден и моральный облик нашего общества: всюду насилие, казнокрадство, безжалостное подавление инакомыслия…

Оратор входит в раж и даже не замечает, как в комнате объявляется и пристраивается у стенки, бессловесен и бесшумен, новый персонаж. Он постарше остальных, у него рыжая борода пирата и почти неподвижный взгляд аскета-подвижника. Лишь на мгновение ярко загораются белк'u, зрачки чуть царапают по брызжущему слюной витии, и тут же глаза изящно подёргиваются поволокой отрешённости от сиюминутного.

Сиюминутное – экстаз Конрада: «Конечно, благодаря мощному мутному потоку пропагандистской лжи всего этого можно и не замечать – но как не заметить, что «новый человек», воспитанный тоталитарной системой на самом деле не что иное как подзаборная урла? Имя урле – легион! И я убеждён: в нашу трагическую эпоху долг каждого порядочного человека…»

– Ты знаешь… а я вот жалею, что никогда не был урлой, – степенно, негромко говорит вдруг Томас.

До сих пор послушный Конраду бесперебойный фонтан словосочетаний и предложений даёт обратный ход, натужно взбулькивает. Томас аргументирует свою позицию. Собравшись с духом, пламенный агитатор опять обретает дар речи, и уже не фонтан, а некий водопад изливается из его уст…

Наконец, Конрад и Томас замечают, что остались в комнате одни. Весь народ перекочевал на кухню, где только что изъяли из духовки жареную индейку. Мальчики-девочки с шутками-прибаутками учат друг друга, как лучше разрезать диковинную птичку, чтобы не сломать ножик и чтобы едокам досталось поровну. Старший товарищ, оседлав табурет, пряча улыбку в бороде, смотрит на весёлую возню и калякает на салфетке дружеские шаржи. Каждые три секунды – взрыв жизнерадостного смеха и новый импульс для безобидного острословия.