Остров в океане

Мы приблизились к берегу и остановились перед полосой прибоя. Внезапно напротив нас ярко вспыхнули электрические огни, раздалось какое-то жужжание, и, отвесно спустившись с неба, рядом с катером в воздухе повисла деревянная платформа, а высоко над нами вытянулась стрела гигантского подъемного крана, поддерживавшая ее на стропах. Мы быстро устроились на площадке и ухватились за веревки, на которых она висела. Платформа стремительно взмыла ввысь, на головокружительной высоте перенеслась через полосу прибоя и отвесно опустилась на вершину прибрежного утеса. Вне себя от изумления, я сошел на землю и внимательно огляделся. Шестеро полуголых молодых людей — на них были только шорты и теннисные тапочки — в самых необычных позах стояли возле каких-то ящиков, по-видимому, с оборудованием; еще один склонился над тихо посвистывавшей паровой лебедкой. Целый рой электрических ламп ярко освещал сверху всю эту сцену. Восемь лет назад на Инагуа не было ни электричества, ни подъемных кранов, которые могли бы пронести тебя, как Икара, над грохочущими валами прибоя, да и эти молодые люди были явно не из коренных островитян. А когда один из них поприветствовал меня по-английски с сильным гарвардским акцентом, я понял, в чем дело. Соль — единственное богатство острова — снова вернулась.

Высокий стройный парень, тот, что говорил с гарвардским акцентом, приветливо улыбался мне. Как и все другие, он был одет в великолепный темно-коричневый «костюм» загара, с легким медно-красным оттенком. Его руки и ноги сплошь пестрели маслянистыми мазками, его рукопожатие было шероховатым и мозолистым. Про него никак нельзя было сказать, что он боится запачкать руки на работе; но особенно меня поразил гарвардский акцент в устах человека, краснокожего, как индеец.

На острове произошли разительные перемены. Вглядываясь в темноту из круга света, я увидел несколько новых построек, сверкавших стальными деталями и алюминиевой краской. И хотя старые развалюхи с зияющими провалами окон и дырявыми крышами все еще стояли здесь мрачными привидениями, каковыми они на самом деле и были, все же поселок совершенно преобразился.

В истории предпринимательства мало сыщется деятелей со столь интересным прошлым, как у трех братьев Эриксон из Новой Англии. Их бизнесом было химическое производство на основе добываемой из морской воды соли. Они приехали на Инагуа, и это объяснялось тремя обстоятельствами: высоким процентным содержанием соли в прибрежных водах острова, максимальным количеством солнечных дней в году и наличием сильных пассатов, способствующих выпариванию морской влаги.

Мне пришлось пережить одно маленькое разочарование. Моя старая хижина совершенно развалилась, жить в ней стало невозможно. Я вынужден был обосноваться на окраине поселка и за приличную плату в три доллара в месяц снять хороший двухкомнатный дом. На другие три доллара я обзавелся прачкой и стряпухой в лице Селестины, пожилой негритянки; к числу ее наиболее выдающихся достоинств относилось то, что она умела петь «Кукарачу» — результат нескольких лет, проведенных ею в Мексике, — причем пела она эту песню так вдохновенно и задушевно, что я охотно оставил бы Селестину у себя уже только за то, чтобы иметь возможность слушать ее пение.

Хотя Селестина не щадила своих сил на поприще кулинарии, произведения ее искусства носили отчетливо выраженный инагуанский характер и как таковые были в высшей степени неудобоваримы. К счастью, время от времени я мог передохнуть от ее чистосердечной заботливости, получая приглашения на обеды от Эриксонов, а также от уполномоченного по делам негров. На обедах у Эриксонов всегда царило безудержное веселье; вечера, проведенные мною с уполномоченным в его крохотной резиденции, надолго останутся в моей памяти как самые приятные из всех, какие я помню. Мы болтали за чашкой чая и до поздней ночи обменивались впечатлениями, меж тем как во дворе шумно возились сухопутные крабы. Среди английских колониальных чиновников иногда встречаются способные и дельные люди, и мистер Мэлоун относился к их числу.

Меня ожидал и другой сюрприз. Мои старые знакомые Дэксоны процветали. Религия стала прибыльным делом. Я встретил их обоих наутро после приезда. На Томасе был великолепный желтый костюм в полоску шириною в полдюйма и белая шляпа а 1а «охотник на львов». Дэвид выглядел столь же элегантно в клетчатом жокейском пиджаке, заказанном по почте и доставленном специальной шхуной. Томас носил внушительное звание «епископа гаитянского», и, как он со всей серьезностью уверял меня, ему не нужно было работать.

За пределами поселка и узкой сферы деятельности Эриксонов остров оставался таким же, каким был со времени открытия Колумбом Нового Света. Залитый солнцем, обдуваемый пассатами, он ничуть не изменился со дня моего отъезда. Раздумывая над тем, каким образом отыскать гнездовья фламинго, я приходил ко все более неутешительным выводам. Площадь острова составляет восемьсот квадратных миль, и, не зная хотя бы приблизительно местонахождения гнездовий, я мог проискать их целый месяц и не найти. Несколько предварительных вылазок ничего не дали. В довершение всего, только что расставшись с суровой северной зимой, я совсем позабыл о том, что надо беречься от палящего южного солнца, и поплатился за свою забывчивость страшными ожогами.

Если б не Мэри Дарлинг, которая провела меня к той части большого соленого озера в центре острова, где находились гнездовья фламинго, я бы так никогда и отыскал их. Мэри была удивительнейшая женщина. Хотя у нее уже было несколько внуков, ее никак нельзя было назвать бабушкой, настолько молодо она выглядела Жила она одна, в дощатой, крытой пальмовыми листьями хижине на южном побережье, между Метьютауном и Лэнтерн Хед, промышляя себе на жизнь охотой на диких свиней, во множестве водившихся вокруг, и плетением корзин и шляп из травы. Помимо того, она выращивала сладкий картофель, несколько худосочную кукурузу и просо, а с рифа, расположенного сразу за дверью хижины, выуживала съедобных моллюсков и другие деликатесы. Она постоянно носила с собой допотопное ружье, которое заряжалось кусочками железа, отпиленными от старых корабельных скреп, и стреляло с оглушительным грохотом, разносившимся на мили вокруг, так что всякая дикая свинья, перебегавшая Мэри дорогу, погибала либо от пули, либо от разрыва сердца. Я никак не мог решить, с какого конца ружье безопаснее, ибо оно угрожало разорваться всякий раз, как трогали спусковой крючок. Помимо ружья, Мэри была вооружена двухфутовым ножом мачете, придававшим ей в высшей степени воинственный вид. Одним словом, эта женщина привыкла во всем полагаться на самое себя. Ее-то мне и порекомендовали как единственного человека, способного помочь в моих поисках, и я решил навестить ее, так как никто не знал, когда Мэри в следующий раз появится в поселке, где она бывала весьма нечасто. Я застал Мэри у ее хижины в тот момент, когда она подходила с пятидесятифунтовой вязанкой карликовых пальм на голове, и со свойственной северянам нетерпеливостью попросил ее отложить свои дела и повести меня к гнездовьям фламинго. Она подумала с минуту, попыхивая трубкой, и ответила, что это можно будет устроить не раньше следующего понедельника.

Мне не хотелось ждать, и я предложил доллар надбавки — столько, сколько она, дай бог, заработала бы за две недели упорного труда. Однако Мэри отрицательно покачала головой. Я прибавил еще доллар, но она не соглашалась ни на какой другой день, кроме понедельника. Я знал, что ей, быть может, никогда больше не представится случай заработать два доллара в такой короткий срок, однако уговорить ее было невозможно. Мэри не придавала особенного значения деньгам, так что мне пришлось смириться и выжидать почти целую неделю. Предложи я ей сто долларов — результат был бы тот же. Вполне возможно, в тот момент, когда я предложил Мэри эту сделку, ей не нужен был доллар и, следовательно, не нужно было и работать ради него. Впоследствии я узнал, что все время до следующего понедельника она плела свои корзины да спала!

Как бы там ни было, в понедельник утром Мэри явилась ко мне с двумя ослами по кличке Элен и Самсон. Вскоре я уже знал их, точно своих ближайших родственников. Я спал вместе с ними и пил из одного ведра, ибо в противном случае рисковал умереть от жажды. По темпераменту Элен и Самсон не уступали Тимониасу, однако Мэри умела держать их в руках, и любо-дорого было слушать, как она с ними разговаривала! Она улещала и обхаживала их, умоляла и расточала ласкательные имена, ругалась и богохульствовала, визжала и рычала, шептала и пела — и всегда добивалась своего.

— Ну, Самсонушка, будь же джентльменом. Самсон, ты огорчаешь меня. Если ты не будешь вести себя хорошо, я дам тебе по башке… Ослик, не надо делать этого… А ну, поди сюда, если тебе жизнь не надоела…

Я начал понимать, что обращение с ослами — весьма тонкое искусство, и с превеликим удовольствием предоставил заниматься им Мэри.

По еле заметной тропинке мы направились в глубину острова. Перед нами взлетали стаи голубей, то и дело попадались дикие свиньи. Затем тропинка стала суживаться, с обеих сторон теснимая густым кустарником. Нам приходилось осторожно лавировать между угрюмого вида деревьями, угрожающе тянувшимися к нам своими шиповатыми ветвями. Все чаще стали попадаться приземистые и круглые, как тыквы, кактусы с красными верхушками, словно голова турка в феске. Они росли прямо на голом камне в ложбинах, где деревья расступались, образуя прогалины. Температура воздуха возрастала с невероятной быстротой: мой карманный термометр показывал 108° по Фаренгейту в тени. Элен и Самсон взмокли от пота, их языки вывалились, с них клочьями падала пена. Раскаленный камень обжигал ногу сквозь подошвы.

К полудню я истребил почти три кварты воды, и мы заново наполнили наши кувшины из впадины между скалами. Мэри обладала гениальной способностью находить воду. Из тысячи ямок в почве она безошибочно выбирала одну и, отвалив в сторону пласт прелой побуревшей листвы и черной земли, обнаруживала на дне лужицу темно-коричневой, вонючей, кишащей насекомыми жижи. Все же это была хоть какая-то влага, и, смочив губы, я снова готов был следовать в дебри кустарника за этой отважной женщиной.

На следующий день мы достигли последней на нашем пути ямы с водой, находившейся между корнями тамариндового дерева; ни разу в жизни я не пил ничего отвратительнее. Мэри с невозмутимым видом наполнила большое ведро, которое ока всю дорогу несла на голове, напоила из него ослов — яма была слишком глубока для них — и затем снова наполнила ведро водой, на этот раз для нашего собственного употребления. Сломав ветку с ароматными колючими листьями, она бросила ее сверху, чтобы вода не расплескивалась при ходьбе. Ведро, вмещавшее семь галлонов жидкости, должно было весить не менее пятидесяти фунтов, однако Мэри поставила его себе на голову и с царственной осанкой, сохраняя полное равновесие, поплыла вниз по тропинке, не проливая ни капли воды. Мало того, выполняя этот акробатический трюк, она пальцами ног, не уступавшими в ловкости пальцам рук, подобрала с земли хворостину, не покачнув ведра, подхватила ее рукой и широко шагнула вслед за Элен, сошедшей с тропы. Не так уж плохо для пожилой женщины, которой под пятьдесят!