Остров живых

– Не, не понял, извиняй, слушай. Ты к чему? А?

Ирка еще жестче впечатала мякнувшего под руками, словно сползающего по стенке хозяина мастерской.

– Мне алкоголик на хрен не нужен. В моей деревне алкоголиков не будет. Убью. Или ты автомеханик и кузнец, тогда почет тебе с уважением. Либо свиньям в радость. И не пытайся финтить. Я на папашке с мамашкой все трюки алконавтские изучила, не пропаришь. Увижу тебя пьяным – пристрелю. Честно.

Валентин почувствовал спинным хребтом – не врет. Пристрелит.

– Я твоя торпеда. Считай, что подшился и закодировался. Выпил – помер.

Ирина еще раз долбанула мужичка о стенку.

– Дошло? Угонишь машину – найду по следам. Все ясно? Канистры есть?

– Не, все забрали.

– Ладно, тогда поехали обратно.

В машине очумевший от происшедшего Валентин неожиданно сам для себя спросил:

– А с квартирой-то с папашкиной что потом было?

– С квартирой? Когда я все за полгода отремонтировала, оказалось, что папашка по завещанию оставил ее какому-то Бардадыму Будубаевичу. Близкие друзья они, оказывается, были. Кто б мог подумать.

– А ты?

– Что я… Предупредили золотозубые, чтоб и думать забыла. По документам хрен поймешь, вроде папашкина подпись. А у них все схвачено и куплено – и у ментов, и в суде… Отчего папашка умер, тоже так и не известно… По причине далеко зашедших гнилостных изменений тканей…

Ирка вздохнула и вспомнила все это дикое время, когда от нее на улице шарахались – запах мертвого отца не смывался и не выветривался… А уж в помещениях…

– Так что, Валентин, не взыщи. Водка для тебя – амба. По печенке тебе стукнуть или так обойдемся? – Ирка подпустила в голос задушевности. Вроде получилось.

Хозяин мастерской предпочел обойтись без стука в печень. И пока сливал из бака УАЗа бензин в канистры и затаскивал их в погреб «замка», сопел и думал.

Очень не ко времени начинает крутить живот. Вот только этого не хватало. Неужели все так плохо, что у меня наконец начинаются, как говаривала старшая медсестра отделения желудочно-кишечных инфекций, «месячные монструации»?

Оживает рация раненого в бедро. Голос Ремера интересуется – телимся мы или уже отелились? В ответ злобный Ильяс выдает длинную невнятную речугу и кивает мне на рацию. Вскорости обмотанный дымящейся курткой и еще какими-то мокрыми тряпками капитан скатывается большим комом вниз, о чем мы слышим заранее – по дороге он чем-то пересчитывает прутья перил.

Ну вот, все живые в сборе. Негусто осталось.

Капитан тут же забирает себе с раненого автомат, находит еще пару рожков у того в разгрузке и не то чтобы веселеет, а как-то оживает. Сбрасывает с себя парящее тряпье – шторы вроде из чьей-то квартиры.

– Ты и ты – снимаете дверь с петель, организуете вытаскивание раненого. Мы с вашим разговорчивым другом прикроем. Патроны у тебя еще есть? – Он поворачивается к Ильясу.

Ильяс отвечает своим хуххахуехаханьем.

– Молчун что? – смотрит на меня Ремер.

– Умер. Оставили в ванне.

Хорошо, что створка двери из подъезда узкая и легкая – не носилки, но все же вполне годится. Приматываем раненого теми самыми шторами, что Ремер на себя намотал для проскакивания по задымленной раскаленной лестнице: в пожаре ведь чем выше, тем жарче, и находиться на лестнице, когда внизу горит, – самоубийство. Вот он и выбил дверь в ближайшую квартиру, переждал, разжился там тряпьем, намочил и тем спасся.

– Большая часть беспокойников еще на нашу машину горящую любуются. Но она уже догорает, так что надо отсюда уносить ноги.

– Куда?

– Выполняй приказы, – отвечает мне Ремер.

– Ага. Что-то сегодня твои приказы не в тему. Да и подчиненных у тебя, капитан, не осталось. Ильяс, что делать будем? – Раскомандовался, блин, тут, на фиг, на фиг.

Ну, собственно, оно все равно так и вышло, как Ремер сказал, – они с Ильясом прикрывают, мы с Тимуром тащим импровизированные носилки. Кто как, а я не удивлен вовсе. Когда идем мимо воткнувшегося в фонарный столб нашего автобусика, Ильяс начинает возбужденно квохтать.

– А ведь действительно, двери-то закрыты, – удивляется капитан.

Не понимаю, к чему это. Конструкция с раненым неудобна, раненый тяжелый и тяжелеет с каждой минутой, а мы что-то тормозим.

Потом до меня доходит – мы выскочили из автобуса в открытые двери, Ильяс же и открыл. Остался в автобусе труп водителя, выжить ему там было никак не возможно. Но сейчас двери закрыты. Значит, кто-то их закрыл. Логично.

– А уехать на этой чертопхайке мы не можем? – с неприкрытой надеждой спрашивает наш салобон.

– Куда? Он же въехал от души. Не получится, колесико-то вон каким ибуком вывернулось, – мрачно отвечает капитан, и мы дергаем дальше, стараясь обходить, к счастью, очень редких тут мертвяков. Вот у «буханки» их точно толпа. За нами увязывается пара дохляков, но идут они с такой же скоростью, как и мы, так что пока охранители воздерживаются от пальбы.

Руки от неудобной ноши устают куда быстрее, чем от нормальных носилок. Все внимание уходит на то, чтоб не запнуться, а двор захламлен капитально, чего только не валяется, вплоть до мебели. И хорошо бы, чтоб тот стенолаз, которого уже пристрелили, оказался единственным морфом в этом районе. Черт, чуть не упал, зацепившись за раскрытый чемодан с вывалившимся оттуда шмотьем. Сзади возмущенно верещит Тимур.

Ага. Мы уже у подъезда. Парочка прикрывающих проскальзывает внутрь, тут же хлопают выстрелы из ПБ – ни фига он не бесшумный, он просто гораздо тише, а лязгает достаточно громко. К нам идут несколько зомби, стоявших неподалеку, трое вроде всего. Нет, четверо, один вон у стенки полулежал, а сейчас начал подниматься. Все, пора в домик.

Дверь в подъезд закрываю с несказанным облегчением.

Квартира на третьем этаже, хозяева тут были, но мы их оттащили на лестницу, пожилая пара, пенсионеры видно.

Раненого уже привычно размещаем в санузле. Почему-то это помещение кажется самым безопасным. Места хватит еще для одного человека – и остается молодой. По-моему, он здорово опасается, что мы его там и оставим, а сами улепетнем. Но заботливость Ремера по отношению к последнему из его группы и наставительное хахеахуание Ильяса, пытающегося втолковать салабону, что надо делать, немного успокаивают нашего новичка.

Я заглядываю в комнату, и мои ноги взлетают вверх – я хряпаюсь спиной и башкой об пол. Какая-то круглая фигня раскатилась под башмаками, чудом не убился. Оказывается, на полу рассыпано два десятка стеариновых свечей. Вот это замечательно, очень к месту. Во всяком случае, мне так кажется. Работать с раненым при освещении десятью свечками куда как приятнее. Да и пришедший в себя раненый отмечает это. А я отмечаю, что перешел парень из первой стадии шока в торпидную.