Остров

Иногда отец семейства оказывает сопротивление, выходит к ним с оружием или с таким угрожающим видом, что они решают побыстрее смыться; некоторые хозяева состоят в отрядах спасателей, в их дворах по-прежнему припаркованы большие джипы, на окнах особые знаки, в такие дома лучше не соваться. Храфн говорит ей, что полиция даже как-то раз устраивала зимой облаву и он не хочет, чтобы это повторилось снова.

— Полицию и спасателей лучше не злить. Ты ведь понимаешь, мы, конечно, смутьяны и все такое, но их намного больше, и у них ружья. И нам жизненно необходимо иметь с ними хорошие отношения.

Им весело, они так молоды и сильны, что энергия струится по телу, когда они мчатся по пустым улицам на своих велосипедах, крича от радости.

Летом людей в городе совсем мало, многие, взяв с собой детей, уехали искать работу, заготавливать сено, выкапывать картошку, строить новые теплицы. Их дома теперь пустуют целыми кварталами, на столе в кухне открытая пачка хлопьев, у входной двери вопящий от голода кот.

Она не загадывает на будущее, не вспоминает о маме с Элиасом, держит их за пределами этого мира. Но иногда они приходят к ней во сне; просыпаясь, она не сразу понимает, где находится, думает, что мама сидит на кухне за чашкой кофе и читает газету, а тепло в кровати рядом с ней — Элиас, но там оказывается Храфн, и никакой кухни, никакого кофе, никакой любимой мамы.

Мама собиралась найти работу на востоке, Мара сказала, что она не раб, чтобы гнуть спину на картофельной плантации, корячиться в грязной жиже, выкапывая картошку. Они ссорились целый вечер. Мама кричала, что она совсем от рук отбилась, неблагодарная эгоистка, дрянная девчонка, не думает об Элиасе, а Маргрет в ответ, что ей пофиг, что это не ее сын, что таким, как Мария, вообще нельзя заводить детей. Элиас стоял в дверях с дрожащей нижней губой; когда она заметила брата, было уже слишком поздно, он все слышал. Маргрет выскочила, хлопнув дверью, и мама выбежала за ней с криками «ты мне больше не дочь» и «домой можешь не приходить», но потом, когда велосипед увозил ее прочь, вдогонку неслось «Маргарита, прости меня, не уезжай, возвращайся домой».

Но пустая квартира, где нет ни людей, ни еды, — это не дом; мама с Элиасом уехали, домашний телефон не отвечает, его отключили. Мама долго пыталась забрать ее отсюда и в конце концов, должно быть, сдалась.

На полках ближайшего «Бонуса» еды тоже стало совсем мало, и, хотя они об этом не говорят, она видит, что Храфн обеспокоен, слышит, как он вполголоса обсуждает это с большими ребятами. Их вылазки становятся длиннее, охватывая все новые районы и магазины, но, похоже, еды больше нигде нет. Молоко, мясо и овощи, которые привозят в город, теперь, как говорит Храфн, сразу же отправляются в гавань, там большие продуктовые склады, а оттуда распределяются по рынкам и магазинам центральных кварталов, и спасатели следят за тем, чтобы мы не грабили склады.

Иногда им везет, как, например, когда Сьонни достал целый мешок свинины, упавший с машины, когда его везли в город, и они устроили барбекю за домом, даже собаки были сыты.

Храфн приходит к ней вечером, и она старается не показать, насколько рада его видеть, старается быть холодной и расслабленной, не хочет прыгать вокруг него как щенок.

— Смотри, — говорит он, вытаскивая из кармана джинсов тонкую золотую цепочку. — Это тебе.

Цепочка слишком короткая, чтобы носить на шее, и слишком длинная для запястья, она надевает ее на щиколотку. Мара целует Храфна в щеку, удивленная и радостная, он уже давно не дарил ей подарков.

— Послушай, милая, у меня созрел план. Я знаю, что нам делать.

Он сильно возбужден, явно что-то принял, в глаза вернулся смех.

— Я тут встретил парня, своего школьного друга, мы учились в одном классе. Тогда он был полный псих, сейчас же стал спасателем, и, по его словам, все у него в шоколаде. Дел у них невпроворот. Я рассказал ему о нас, как мы здесь живем, а потом мне пришла идея устроить для них вечеринку.

— Для спасателей? Нам надо, чтобы они сюда приходили?

— Нет, нам ни к чему, чтобы они заявлялись и били нас, но если придут и повеселятся вместе с нами, тогда, возможно, захотят нам помогать. Принесут пожрать и все такое.

— Ладно, — соглашается Мара. Похоже, он знает, что делает, хотя идея насчет спасателей ей не особо нравится.

— И вот еще что. Мы должны помогать друг другу. Мы обеспечим вино и дурь, приукрасим немного бывший магазин игрушек, поставим там диджея. А вы, девочки, — он гладит ее по голове, накручивает волосы на палец, — уж будьте с ними поласковей.

— Что ты имеешь в виду? Танцевать и все такое?

— Да, танцевать и быть милой с ними. Мы пустим их в надувные замки.

— В надувные замки? — переспрашивает Мара. — Но они ведь взрослые.

И тут до нее доходит, что он имеет в виду.

— Мы пустим их в надувные замки, и ты поможешь их развлечь, — продолжает он, крепко взяв ее за волосы и потянув назад. — Понимаешь?

— Да, Храфн. Я понимаю.

ГОЛОДНЫЙ ДОМ

Собака лежит, надежно укрывшись позади меня, и тихо рычит. Как от сторожа от нее мало толку. Голова ватная, в ушах шум. Но все же я рад, что Тира со мной.

Не знаю, сколь долго лежу здесь. Умираю от холода и голода, нога затекла. На рану даже смотреть не хочется.

Наверху слышится треск, кто-то осторожно ходит по гравию. Обхватываю собаку и зажимаю ее морду рукой, только бы молчала. Шаги останавливаются; может быть, овца. Стараюсь дышать тихо, но от нервного напряжения выходит громкое шипение, которое эхом разносится по ложбине.

Шаги слышатся снова. Легкие, так ступает человек, никакого сомнения. Затем они удаляются, и звонкий голос кричит: «Здесь никого нет».

Детский голос. Очевидно, они пришли с детьми. Детям нечего терять, кроме своей души. Наркокурьеры, убийцы, рабы, они делают самую грязную работу только за то, чтобы их погладили по голове и накормили.

Выжидаю, слышу другие голоса, чистые и звонкие, ничего не понимаю. Зачем они посылают детей в долину? Что мне теперь делать? Тихо лежать, пока кто-нибудь из них сюда не спустится? Закончить дни свои как упавший в яму ребенок из страшной сказки?

Уже вечер, а гости все не уходят. Неужели решили обосноваться в моем доме, будут рыться в моих тряпках и лакомиться моей едой, лишат жизни ягнят? Когда долину накрывает аромат вареного мяса, я вскакиваю, но раненая нога подгибается, и я чуть не падаю навзничь.

Нет, черт возьми. Я не собираюсь умирать здесь как трус, пока эти разбойники пируют за мой счет. Попробую их перестрелять, хотя бы нескольких из них, и не растерять остатки самоуважения в последних хрипах.

Я вешаю ружье на плечо и ползу по мокрым, скользким камням, осторожно поднимаюсь над каменистым склоном, стараюсь держаться за кустами, надеясь, что меня не видно. Боль ослепляет, лежу, пережидая ее, как роженица схватки.

Слабый запах дыма смешивается с ароматом еды из дома. Там точно пир. Медленно ползу, продираясь сквозь густой кустарник, острые ветки рвут волосы и царапают лицо, с трудом продвигаюсь к дому. Несколько моих непрошеных гостей спустились к морю и ходят по берегу в поисках ракушек и кусков дерева, чего-нибудь полезного.