Остров

— ПонЯл? Это жизнь, а не уроки танцев. Лучше не бояться. Бесполезно. Смерть-это случайно всегда, сколько ни старайся, все равно не угадаешь.

— А я думал, ты, Демьяныч, мухи не обидишь, — все радовался Чукигек.

— Мух не трогаем. На хера мне мухи, — старик долго еще о чем-то ворчал.

— Знаю, потом будет неинтересно. Спать с женой — это извращение, — Кент плавным жестом обнажил новенькие часы, сверкающие свежим золотом. — Уже полтора часа как должны прибыть будущие родственники.

Сегодня он был в тропическом суконном шлеме и новом, подаренном ему на свадьбу, костюме. Мамонт тоже временно получил такой же: светлый, с капроновой розой на груди.

"Брак портит отношения", — хотел сказать, но не сказал он.

— А я сегодня самые хорошие штаны одел, — твердил Чукигек. — Вернее, хороших у меня нет, нормальные более-менее, — Получалось, что он имел в виду свои старые джинсы с кожаными заплатами на коленях.

На берегу, невдалеке от стоящих кучкой мизантропов, на месте, расчищенном от кустов, появился навес — что-то вроде временного ресторана. Под ним — длинный стол с угощениями. В тени, чуждо для здешнего пейзажа, сверкал какой-то литой металл. Может быть, серебро.

— Я уж тебя, Мамонт, генерал-губернатором назвал, — заговорил Кент. — Повысил в звании, а то что за свадьба без генерала.

— Может и я сегодня женюсь, — сказал Мамонт.

— А давай, — равнодушно произнес кто-то. Кажется, его слова восприняли всерьез, никто не понял, что он попытался пошутить.

Нанятые официанты в белых куртках уже перестали суетиться, только двое из них еще что-то вяло переставляли на столе. Самый толстый и крикливый, видимо, повар ("Шеф-повар", — вспомнил Мамонт.) тоже успокоился и сейчас неподвижно сидел на пальмовом пеньке. Масляно блестящая, почти негритянского цвета, будто загримированная, рожа: все это заметно даже отсюда.

— На нудистском пляже с ней познакомился, — продолжал Кент. — Это, где голые все. Думаю, судя по духам производства Франции, эта голая небедна. Кажется, не ошибся.

— Кто она, говоришь? — спросил его кто-то. — Филиппинка, полинезийка или, может, как это?.. Маури?

— Не знаю. Даже не знаю до сих пор как ее зовут. Повезло с женой: вроде не немая, зато ни слова не поймешь. Это вариант. Пока по-нашему не научится, отдохну.

— Как же ты с ней общаешься? — вступил Чукигек. — Языком жестов?

— Если это теперь называется языком жестов… Как-то общаюсь.

Мизантропы чему-то засмеялись, загоготали, как гуси. Мамонт так и не понял чему.

— Когда-то изобрел сексуальную тактику, — продолжал Кент. Сегодня он, кажется, чувствовал себя в центре внимания. — Когда остаюсь ночью с бабой, будто засну и во сне на зарубежном языке сам с собой разговариваю. Очень клевали. Какой бабе не хочется с шпионом перепихнуться.

— А зачем тебе с ней объясняться? — заговорил Пенелоп. — Они и так все видят: сколько у нас земель, лесов. Богатый жених. Мамонт тебе, конечно, отстегнет в приданое земель с деревеньками. Как, бугор?

— Отстегнет, — неохотно пробормотал Мамонт. — Пока Хрущев весь остров фонтанами не усеял. Американец еще… Пейте кровь мою, скоро самому земли и на могилу не останется. На одной ноге буду стоять, как журавель…

— С родителями уже знакомился? — поинтересовался Демьяныч.

— Они больше не со мной, с островом знакомились. Ходили, смотрели, чуть ли не мерили.

— Много у нас про них земли, — проворчал Козюльский. — Явились сюда, кислород наш тратить.

— Брак по расчету, — высказался Мамонт. — Разочаруются они в тебе.

— В браке расчета быть не может. Любой брак абсурден.

— Это точно, — заговорил Козюльский. — Женятся только по дурости. У меня, видать, дурости больше не достает.

Мамонт вспомнил сейчас свою жену и уже открыл рот, чтобы поддержать Козюльского, но Кент опередил его.

— Это у тебя-то, Семен Михайлович? Лучше про дурость не скромничай.

— А что я? — сразу стушевался Козюльский. — Я и не спорю, — Похоже, он, как и все мизантропы, ощущал, что сегодня Кент — главное лицо, жених. Он же организатор застолья.

— А что? — опять спросил Чукигек. — Новая жена про вдову твою, про Дафнию, знает?

— Новая нет, зачем ей знать. Жены такой вариант не терпят. Что я, жен не знаю?

К навесу подъезжал Аркадий на какой-то завывающей механической тележке, в которой мизантропы подозревали газонокосилку. Вдалеке плелась его белая лошадь, запряженная в бочку, то скрывалась с глаз, то появлялась на неровной дороге. Старательно отворачиваясь от мизантропов, Аркадий о чем-то толковал с поваром.

— Опять торгует чем-то господин коммерсант, — прокомментировал кто-то. — Колониальным товаром.

— Да не, видать, воду продает.

— У нас тоже закуска есть, — заговорил, стоящий впереди всех, Чукигек. — К вину белому — рыба, всякие ракообразные… Шашлык, — почему-то неуверенно добавил он.

— Собачатина что ли?

— А ты что хотел за такие деньги? Денег собрали с гулькин хер.

— Ладно, ерунда, — вмешался Пенелоп. — Главное — казенная есть. Полно. Вот настоящее угощение.

— С выпивкой хорошо, — согласился Чукигек. — Несоразмерно много, есть чем аборигенов удивить. Я слышал, когда-то карибские пираты бочки с ромом в лес на ночь ставили. Сверху — зажженный фонарь. Чтобы мошкара, всякая дрянь крылатая, вплоть до летучих мышей, в бочку падала-тонула для особой ядрености. Я будущий хранитель традиций здесь, на острове Мизантропов.

— Покажем папуасам как надо веселиться, — зловеще пробормотал Пенелоп.

К Аркадию и повару подъехала бочка, ей управлял, конечно, Квак, сегодня в шляпе-конусе и неизменной, залоснившейся до потери цвета, тельняшке. Потемневшая от воды бочка была прохладна даже на вид.

— Все и повсюду утеряли искусство так веселиться, — высказался Чукигек. — За деньги будем обучать, мы сумеем. У нас, мизантропов, в голове свежо и весело. Ужо покажем штатникам и всем другим изумленным народам…

— Сегодня, чуваки, с меня сюрприз. Обещаю, — заговорил Кент.

— Рояль в тех кустах?

— Может и рояль… Погоди, увидишь. Я в местах заключения в Клубе веселых и находчивых играл, за капитана.

— Да, в тех местах веселых и находчивых полно, — подтвердил, о чем-то задумавшийся, Козюльский.

— Водку вместе с будущим тестем собираюсь выпускать, получать спекулятивную прибыль, — неожиданно переключился Кент. — Из масляной пальмы. ("Масленичной", — подумал Мамонт.) Уже название придумал — "Прощай, грусть". Вот такой в моей голове возник дьявольский план. Тесть у меня интересный: метра два ростом, башка бритая и вся в наколках. Вон он плывет, свадебный кортеж, — В море, из ничего, возникала белая моторная яхта. — Как много всего, оказывается, можно купить за деньги. У меня еще есть кое-что впереди. Впереди, — задумчиво повторил Кент. — Помню, раз в Москве мне в метро яйца турникетом прищемило.