Острова пряностей
Шрифт:
К сожалению, Кроуфорд в это время как раз переезжал в новый дом, и рукописи с материалом по 25 словарям были утрачены. Человек небольшого ума был бы сильно обижен, но Уоллес сохранил философское отношение: «Будучи, по сути, старыми и затрепанными тетрадками, они, вероятно, нашли свой конец в какой-нибудь мусорной яме вместе с другими ненужными бумажками». Не утратив присутствия духа, он опубликовал краткие словарики на основе того, что осталось.
Через год после публикации «Малайского архипелага» Уоллес оказался втянутым в скандальное и опасное дело. Мистер Джон Хэмпден, убежденный в том, что Земля на самом деле плоская, вызывал на спор всех, кто мог бы убедить его в обратном. В частности, он предлагал 500 фунтов стерлингов любому ученому, который смог бы доказать ему, что поверхность воды может быть искривленной. Уоллес, вспомнив свой опыт работы землемером, построил, как ему казалось, простое и убедительное доказательство кривизны земной поверхности.
На кирпичном парапете моста Олд-Бедфорд над Бедфордским каналом он натянул кусок белой хлопчатобумажной ткани с проведенной поперек толстой черной линией. Эта черная линия находилась от воды на расстоянии в точности 13 футов 3 дюйма. Пройдя вдоль канала шесть миль,
Когда два наблюдателя — один от лица Хэмпдена, а другой — выбранный Уоллесом — посмотрели в телескоп, они убедились, что все выглядело именно так, как предсказал Уоллес: верхний диск оказался существенно выше, чем отметка на ткани на кирпичном мосту. Но, к изумлению Уоллеса, наблюдатель Хэмпдена заявил, что это как раз доказывает абсолютную плоскость водной поверхности. А сам Джон Хэмпден отказался даже взглянуть в телескоп — он сказал, что для него достаточно слов ассистента.
Уоллес предложил пригласить третейского судью, и Хэмпден согласился на кандидатуру мистера Уэлша, редактора журнала «Филд». Уэлш быстро решил дело в пользу Уоллеса, но Хэмпден, одержимый злобой на Уэлша и в особенности на Уоллеса и его «бездарную глобулярную теорию», стал рассылать письма друзьям и знакомым Уоллеса, понося его как мошенника и обманщика. Такие же обвинения он разослал в ученые общества, членом которых являлся Уоллес, а также поставщикам различных продуктов и товаров, снабжавшим Уоллеса. Злобное письмо он отправил даже жене Уоллеса Анни. Эти нападки продолжались в течение шестнадцати лет; он даже умудрился вернуть свои деньги на том сомнительном основании, что, когда он впервые потребовал их назад, средства находились у Уэлша — лица заинтересованного, поэтому пари якобы вообще не состоялось. Напрасно пытался Уоллес призвать своего обидчика к порядку, апеллируя к суду и пытаясь наложить на него штраф. Его мучитель объявил себя банкротом (что не соответствовало реальному положению дел), провел несколько недель за решеткой и затем возобновил нападки.
Уже в 1885 году Хэмпден пришел на выставку Королевского географического общества, чтобы раздать памфлеты, в которых говорилось, что по Библии Земля плоская, а все, кто не согласен, — поганые язычники.
Даже этот случай не поколебал веры Уоллеса в человека. Он сказал, что сожалеет о том, что не впустил Хэмпдена, когда «плоскоземельный» безумец неожиданно появился перед его парадной дверью. Лучше было бы, по мнению Уоллеса, пригласить его к себе.
Затянувшийся скандал с Хэмпденом обошелся Уоллесу дорого — как в финансовом отношении, так и в плане излишней нервотрепки. Он истратил сотни фунтов стерлингов на судебные издержки как раз в то время, когда его сбережения в значительной степени истощились из-за злосчастной привычки переезжать в новый дом каждые два или три года. Возможно, эту тягу к скитаниям он унаследовал от своего отца, а путешествия по Индонезии, где он совершил за восемь лет более восьмидесяти переездов с одного места на другое, только усугубили природную склонность. По той или иной причине Уоллесу трудно было оставаться на одном месте. Он строил и перестраивал один дом за другим и всегда мог убедительно объяснить необходимость переделок. Первый дом был расположен неподалеку от нового Музея искусств и естественной истории в Бетнал-Грин, финансировавшегося из государственного бюджета. Уоллес подал заявление на должность директора музея и надеялся получить это место. Он написал статью, высказывая очень прогрессивные взгляды на то, как следует вести дела в музее, чтобы его работа была максимально полезна обществу и науке, и как организовать экспозицию наиболее простым и удобным для посетителей образом. Он также предлагал установить в музее кресла, как в театре, чтобы посетителям было удобнее созерцать экспонаты. Правительство не одобрило предложенные нововведения и отложило письмо Уоллеса до лучших времен.
Итак, Уоллес обосновался в 20 милях ниже по Темзе, в районе Грейз, где купил участок и нанял бригаду для строительства большого удобного дома. Строители обманули его, и дом был продан через четыре года. Следующий дом в Доркинге прослужил приютом Уоллесу всего два года, после чего семья перебралась в Кройдон — более цивилизованное место, так как сыновей Уоллеса уже пора было отдавать в школу.
Как и его отец в свое время, Уоллес обнаружил, что дохода, достаточного для холостяка, не хватает на обеспечение семьи всем необходимым. Вращение в высших научных кругах и должность президента ученых обществ давали стимул к интеллектуальному развитию и поднимали социальный статус, но не приносили денег. Уоллес изо всех сил пытался свести концы с концами.
Он писал статьи для Британской энциклопедии, проверял экзаменационные работы претендентов на замещение должностей на государственной службе в Индии; подал прошение на замещение вакансии директора охотничьего заказника Эппинг Форест. Но опять-таки его идеи далеко опережали время: он предложил придать большой части леса статус национального парка, высадить деревья секторами в соответствии с местом их происхождения, так чтобы посетителям удобнее было знакомиться с флорой и фауной разных стран. Но городские власти Лондона решили, что это обойдется чересчур дорого, и должность директора получил другой кандидат. Ситуация усугублялась тем, что Уоллес по совету друзей-спиритов перевел б ольшую часть своих вложений в акции железнодорожных компаний других стран, в предприятия, занимавшиеся добычей сланца в Уэльсе и добычей свинца в Англии. Практически без исключений все эти компании обанкротились во время кризиса 1875–1885 годов, и Уоллес потерял б ольшую часть нажитого тяжелым трудом капитала.
К тому времени ему исполнилось 55
лет, и напряжение, вызванное необходимостью постоянно беспокоиться о хлебе насущном, уже начало сказываться. Уоллес осунулся и даже, казалось, стал ниже ростом — его рост составлял шесть футов и один дюйм. Седые бакенбарды и шапка белых волос придавали ему патриархальный вид. Но это было только внешнее впечатление. Он по-прежнему фонтанировал свежими идеями и публиковал статьи по эволюции видов, орнитологии и спиритизму. Он написал книгу по вопросу, в котором был первопроходцем, — «Географическое распределёние видов», и еще одну о природе тропиков. Кроме того, он оставался ярым приверженцем Оуэна. Пока Уоллес был на Востоке, валлийский социалист-реформатор умер, но ученый остался верен социальным идеалам своей юности и в заключительных абзацах «Малайского архипелага» подверг резкой критике свойственную викторианскому обществу эксплуатацию народных масс. Нищета, в которой они влачили свое существование, «безусловно глубже, чем когда-либо ранее», утверждал он. Полчища нищих вынуждены наблюдать картины богатой и роскошной жизни, которую вели немногие избранные, и «таким результатом нельзя похваляться или просто быть довольным». Уоллес стремился к тому, чтобы в обществе больше внимания уделялось просвещению и развитию сострадания и нравственных чувств в народных массах, так как в противном случае «мы никогда… не достигнем сколько-нибудь существенного превосходства над обычными варварами». Это, как веско заключал Уоллес, «урок, который я получил, наблюдая за людьми нецивилизованными».Когда философ-социолог Джон Стюарт Милль прочел последние страницы «Малайского архипелага», он был столь впечатлен оптимистическими описаниями устройства первобытного общества, что написал Уоллесу письмо с просьбой о встрече.
Таких предложений, однако, не последовало от миссионерских организаций, которые стремились к проповеди Писания в странах, которые они считали «лежащими во тьме невежества». Уоллес лишь вкратце упоминал о деятельности христианской миссии в Юго-Восточной Азии, и при этом не всегда положительно. Он соглашался, что миссионерам «есть чем гордиться» в Минахасе на Сулавеси, где местное население теперь имеет «лучшую еду, одежду, дома и образование» на всем архипелаге. Но он не удержался от замечания, что директор школы, прошедшей подготовку у миссионеров, «мнит себя великим и способен поучать и читать наставления три часа сряду, как завзятый английский пустослов. Для слушателей это просто пытка, хотя сам он получает от процесса нешуточное удовольствие; и я склонен думать, что преподаватели из местных, обретя дар речи и получив в пользование богатый запас религиозных банальностей, оседлали своего вновь обретенного конька и поскакали, не обращая особого внимания на паству».
Приобретя репутацию ученого-диссидента, осаждаемый финансовыми неурядицами, Уоллес тем не менее не отступал от своих идей и принципов. В 1881 году он вступил в должность президента вновь созданного Общества национализации земли, основное кредо которого заключалось в отрицании частной собственности на землю; предполагалось, что земля должна принадлежать государству, которое будет сдавать участки в аренду на тех или иных условиях. Подобную идею, разумеется, не могли разделять такие представители социальной элиты, как Дарвин или его сосед, ученый и банкир Джон Леббок, которому принадлежали три тысячи акров земли около Даун-хауса. Они были в курсе денежных проблем Уоллеса и, вероятно, считали, что тот сам оказывался для себя злейшим врагом, когда речь заходила о занятии должности с более или менее приличным окладом. Пытаясь помочь Уоллесу, Дарвин сначала предложил ему работу помощника редактора за семь шиллингов в час, но потом возникла другая идея. С группой влиятельных друзей он обратился к правительству с просьбой назначить Уоллесу персональную пенсию из средств, выделяемых на содержание членов королевской семьи и двора, за заслуги перед английской наукой. Премьер-министр Гладстон решил удовлетворить эту просьбу и обеспечить будущность Уоллеса — ему была назначена пожизненная, хотя и довольно скромная пенсия в 200 фунтов стерлингов в год.
Это было «наследство» от Дарвина Уоллесу, и таким образом Дарвин смог рассчитаться за «деликатное соглашение», заключенное в Линнеевском обществе двадцать лет назад. Пенсия была назначена примерно таким же способом: небольшая группа высокопоставленных ученых собралась и приняла решение, которое впоследствии осуществила. На сей раз решение было в пользу Уоллеса.
Репутация Дарвина как ученого была столь высока, что когда на следующий год Дарвин умер, его похороны стали общенациональным событием. Друзья настояли на том, чтобы похоронить Дарвина в Вестминстерском аббатстве, а не в Дауне, как сначала хотела семья. Гроб несли два герцога и член палаты лордов, а также американский посол и четыре представителя английской науки, включая Гукера. Из-за недосмотра Уоллес, как человек другого круга, не был приглашен заранее. Затем кто-то спохватился и спешно связался с Уоллесом, который согласился сопровождать похоронную процессию.
Уоллесу было суждено пережить Дарвина на целых тридцать лет; он умер в возрасте 90 лет, за год до начала Первой мировой войны. Б ольшую часть времени он провел со своей женой и детьми, обосновавшись наконец в Дорсете и обретя душевный покой и счастье. Годы шли и приносили Уоллесу почести и славу — медали, почетные научные степени и в конце концов орден «За заслуги». Он с благодарностью принимал почести, но с озорным огоньком в глазах напоминал почтенным ученым мужам Оксфорда, что закончил учиться в 14 лет. Ничто не могло заставить его замолчать, даже если его мнение было полностью противоположно общепринятому — например, он не боялся высказывать странную идею о том, что всеобщая вакцинация приносит больше вреда, чем пользы. Он был отчасти критиканом, отчасти — гуру. Его просили прокомментировать, есть ли жизнь на Марсе, — он отвечал, что это крайне маловероятно. Он писал книги по экономике, социальным вопросам и эволюции; кроме того, он написал автобиографию, которую назвал кратко и без затей — «Моя жизнь». Он не утратил и своего оптимистичного взгляда на жизнь. Заказанную ему статью — обзор современного состояния науки — он, вполне естественно для себя, назвал «Этот чудесный век». На вопрос, кому все-таки принадлежит честь создания теории эволюции путем естественного отбора, он всегда говорил, что гораздо большую часть работы проделал Дарвин и что по справедливости именно его следует считать основоположником этой теории.