Острый нож для мягкого сердца

Войдя обратно в холл, он обнаружил, что консьержка и бородач погрузились в богословскую дискуссию. Поставив перед каждым из них чашку, он снова скрылся в кухне, а потом вышел, держа в руках кружку, из которой отхлебывал сам. Он сел в кресло и принялся ждать, когда подействует снотворное.

– Нет, я с вами все-таки не согласен! – возразил Сергей Петрович на что-то. Он вытер двумя пальцами усы и причмокнул. Тихон протянул сахарницу, и бородач, вспомнив, что в чай кладут сахар, поддел два кубика и бросил в чай; подолбил ложкой, чтобы ускорить процесс распада.

Всю жизнь он сопротивлялся удовольствиям, зная, что они размягчают характер. Он не хотел вытягивать ноги, но они вытянулись сами. В холле было тепло, чай был сладок, веки закрывались, и Петрович с усилием открывал их. «Зачем мне спать, если скоро конец света?» – подумал он, но заснул.

Не зная, что видит сон, он очнулся где-то в пустыне. Лежа на спине, смотрел в ночное небо. Ему показалось, что звезда подмигнула ему. Он моргнул. Звезда медленно стала двигаться вправо. Он повернулся к Аполинарии, но вместо нее рядом был юноша с длинными волосами. Сергей Петрович сказал ему: «Пошли!»

Они двинулись вслед за звездой, но пейзаж не менялся, как будто, перебирая ногами, они все-таки не задевали землю. Пространство вывернулось и обернулось пещерой. Сергей Петрович узнал слабый свет, морды животных, старика, который, вытирая слезы, принялся рассказывать об убитых младенцах. Он указывал вглубь пещеры, где на пучке соломы сидела его молодая жена. Петрович знал, что подойти ближе было бы нарушением приличий, что от сумасшедших отворачиваются, но не мог побороть в себе желания посмотреть.

Он сделал несколько шагов вглубь. Юноша следовал за ним. Они увидели женщину, которая что-то качала в руках, напевая колыбельную. Сергей Петрович подошел к ней совсем близко. Она пыталась загородиться, но он остановил ее и увидел, что на руках у нее – тряпичная кукла.

– Этого не может быть! – воскликнул он, повернувшись. Вместо юноши перед ним теперь стояла консьержка. Она приложила палец к губам и взглядом велела Петровичу обернуться снова.

Они оказались на краю обрыва, перед которым возвышался деревянный крест, и кто-то был распят на кресте, или просто одежда висела: Сергей Петрович не мог ни смотреть, ни отвести глаз. Подошел долговязый, печальный солдат и сказал: «Чтоб не мучиться», перед тем как пронзил тряпичное тело длинным копьем. Из раны хлынула ярко-алая кровь – такая же, как наше знамя! – подумал Петрович и сказал: «Моя жизнь тоже была не напрасна, я тоже был мученик, я скакал на невидимой лошади...»

Запрокинув голову и открыв рот, Аполлинария похрапывала. Ей снился павлин, раскрывающий хвост. Тельце у павлина было жалкое, как у петуха, зато хвост огромный, во всю стену, и по нему симметрично были разбросаны глаза. Рядом с птицей стоял белобородый человек и смотрелся во множество павлиньих глаз.

Но их зрачки не отражали его. В каждом из них был сон.

Сны ее внука; сны покойной дочери; сны зятя; сны постояльцев гостиницы, которые снились им сейчас в их одинаковых комнатах; сны, увиденные и забытые много лет назад. В зрачках блестели опустевшие города, шумели волны, человек силился убежать, но оставался на месте, пароход отходил от берега и увозил детей, а они махали Аполлинарии и кричали: «Мы уплываем, уплываем!» Она хотела пойти по причалу, но, сделав движение, вышла оттуда в другой сон – сон с голыми ветвями деревьев, в котором заблудилась.

Она не знала, что внук открыл сейф и вынул оттуда пачку денег. Он обшарил спящего Петровича и, к огромному своему удивлению, нашел пистолет и положил себе в карман.

ожидая ольгу

Ольга встретила его полуголая, взяла деньги и пистолет, но не разрешила войти: сказала ждать ее в кафе с неоновой лампой. Ежась от холода, он добрел до кафе, которое, судя по всему, никогда не закрывалось. Он попросил кофе и старался не смотреть на циферблат, но взгляд все время соскальзывал на кисть руки. Оттого, что он смотрел на часы так часто, ему стало казаться, что стрелки вовсе не двигаются. Скучая, он следил за движениями официанта, а тот, несмотря на столь раннее утро, был бодр, ходил из угла в угол, посвистывая, протирал столы, хотя в том не было никакой надобности, искал, чем бы заняться. У него было круглое довольное лицо. Иногда он поднимал голову и подмигивал Тихону, проводил пятерней по кудрям, снова принимался насвистывать. Ему, наверное, хорошо живется, подумал Тихон. А почему? Потому что он всем доволен, никуда не рвется, не усыпляет свою бабку, чтобы уехать в Бразилию. Не мечтает днем и ночью об Ольге. Если бы только я был таким, думал Тихон. Но уже слишком поздно, я не переменюсь.

Он ждал час, другой. В кафе зашел матрос, потом человек в шляпе, потом две девушки, а матрос вышел; человек, снявший шляпу, попытался заговорить с девушками, но те не обратили на него внимания. Как они все живут, думал Тихон, им и дела нет до того, что я сегодня навсегда покидаю город. Но Ольга все не приходила и не приходила. Тихон не мог больше сидеть на месте, встал и отправился обратно к ней.

Он долго стучал в дверь, но никто не открывал. Потом со всей силы толкнул дверь плечом, она подалась, и он вошел в пустую комнату с матрасом на полу. Ольги не было.

Тихон заспешил в порт. «Не может быть, чтобы она меня обманула! – думал он (хотя уже знал, что именно так и было). – Я, наверное, ждал не в том месте. Наверное, она имела в виду: в порт иди».

Больше не было в порту парохода белого, с темными трубами, с огромными буквами «КАРИТАС» на борту. Он отошел на рассвете; а сейчас солнце светило уже ярко и точно. Краны поднимали контейнеры, чтобы погрузить их на баржу. Люди в касках перекрикивались, но ветер заглушал половину их слов, так что от «давай!» оставалось лишь «аай...», от «смотри» – «ии...»

Никто не обращал внимания на подростка, который нервно ходил взад-вперед, засунув руки в карманы и глотая слезы. Теперь он чувствовал усталость после бессонной ночи, но понимал, что домой вернуться нельзя. Что теперь его ждет, куда ему деться – он не знал. Милиция приедет, начнет следствие. Надо, конечно, сбежать из города, но он был измучен. Я все равно не дамся в каталажку, говорил он себе, но некий голос перечил: будь что будет, какая теперь разница. Ты обманут.

Чайка разбежалась на коротких лапах, замахала мощными крыльями и поднялась в воздух. Может быть, если смотреть очень пристально вдаль, на ту линию, что отделяет море от неба, если смотреть долго, не отводя глаз, то тело покроется перьями и он тоже станет птицей. Он стал размышлять о жизни чаек: как они ныряют за рыбой, как они греются на песке, какие они белые. Если он станет пернатым, то перестанет быть Тихоном. Мысли путались. Сбежать – но как – невозможно – и в то же время: легче легкого. Невозможно – и легче легкого.

часть третья

весть от отца

До того, как в дверь постучали, Тихон все еще лежал на кровати и, прикрыв глаза, прислушивался к звукам города. Он был у Елены в квартире, в многоэтажном доме. Вдалеке завыла пожарная сирена и смолкла. Сверху доносилась музыка с балкона, а за стеной сосед с утра включил телевизор. Невозможно было разобрать, что говорит диктор, только его голос, ровный и однообразный, продолжал звучать, как будто связывая все прочие звуки единой нитью. Женщина, высунувшись, должно быть, в окно, звала со двора ребенка обедать. Почти половина дня уже прошла, но Тихон еще не вставал. Он повернулся на другой бок и представил себе, как выйдет из подъезда и зашагает; представил улицу до мельчайших деталей. Все пути в этом городе он исходил, и редко навстречу ему попадалось новое лицо. Только летом наезжали отдыхающие и разбредались по пляжу. Но сентябрь сметал их, и город казался еще пустее прежнего.

Тихону исполнилось уже восемнадцать, но он не работал и не думал работать. Хватало тех денег, которые давала ему Елена. Или Виктор. Каждый из них уговаривал его остаться навсегда. Но Тихон нигде подолгу не задерживался.

Когда в дверь постучали, Тихон решил было не отвечать. Постучат и уйдут. Это, наверное, кто-нибудь из жэка. Или будут предлагать ножи точить. У Елены тупых ножей нет, все острые. Она вообще покупает только импортное, так что не нужно ничего ни точить, ни чинить.

В дверь продолжали стучать. Придется встать и сказать им, чтобы убирались откуда пришли. Вот если б кровать была на колесах и ко всему в квартире привязаны веревки. Потянул за одну – поехала кровать к двери. Потянул за другую – поехала в кухню. Тихон вздохнул, натянул джинсы и майку с отрезанными рукавами. Прошлепал босыми ногами к двери и распахнул ее.