Осуждение Сократа

— Хорошо! — сказал философ, и у басилевса почему-то отлегло от сердца. — Если это интересует хотя бы одного человека, я отвечу. — Сократ задумался, но думал он не об ответе — ответ давно сложился и не нуждался в причесывании — беспокоило его что-то другое, относящееся к людям, внезапно замолкнувшим и насторожившимся, к человеку с темной ухоженной бородкой, опирающемуся как-то нелепо, по-медвежьи, на маленький с ножками-копытцами стол. — Ах, эти клятвы! — Сократ покачал головой и опять улыбнулся своей неугасимой улыбкой. — Действительно, старый болтун в глазах непосвященных вполне может сойти за нечестивца. Но справедливо ли это? Просто Сократ слишком чтит эллинских богов, чтобы призывать их в свидетели по самому ничтожному поводу. И что дурного в том, если он клянется собакой, этим добрым и преданным существом, почитаемым арабами за божество? Не говорить же ему: «Клянусь Зевсом, я оставил дома сандалии!».

По залу заиграли веселые барашки.

— Он верит в «Демонион», а не в богов! — раздраженно выкрикнул Мелет.

— Объясни, Сократ, что ты подразумеваешь под «Демонионом»? — Басилевс с новой силой налег на столик.

И в зале потребовали:

— Правду! Правду!

Сократ некоторое время вглядывался в зал, словно стараясь найти хотя бы одно знакомое лицо.

— Мне понятно ваше желание, — заговорил он спокойно, и Мелету вдруг показалось, что капли в клепсидре падают до удивительного медленно. — Но, право, я жалею, что не мог все объяснить гораздо раньше, на Агоре. Там было бы не так душно, да и часы не подгоняли бы Сократа, склонного на старости лет к долгоречию. Однако в дорогу! «Демонион», о котором я иногда толкую, вовсе не новое божество, придуманное мною, а священный голос, подсказывающий мне правильное решение. Тише! Клянусь собакой, я не нанимал глашатая для повторения моих слов. Помню, однажды — тогда я был еще безусым юношей — мы с друзьями пробирались узкой улицей к Акрополю. И вдруг что-то подтолкнуло меня: «Сверни, Сократ! Ты не должен идти здесь». «Перейдем на другую улицу, — предложил я друзьям. — Только быстрее!» «Зачем?» — спросили они. — «Так нужно!» — ответил я и больше ничего не мог объяснить. Они подняли меня на смех и продолжали идти, как шли. А я и мой старый друг Критон — он сидит здесь и может подтвердить — перешли на другую улицу. И что же было потом? С друзьями мы встретились недалеко от Агоры. Плащи на них были грязные, как у горьких пьяниц. Оказывается…

— Время! — крикнул добросовестный стряпчий и смачно хлопнул в ладоши.

Сократ округло, по-женски, развел руками:

— Выходит, мое время истекло?

— Говори! Пусть говорит! — вспенился зал нетерпеливыми голосами. Слушателям казалось, что старик оборвал на самом интересном.

— А позволит ли почтенный председатель продолжить речь? — насмешливо отнесся Сократ к человеку с ассирийской бородкой. — Или наши судебные порядки теснее Прокрустова ложа?

— Дайте ему слово! — кричал зал и требовательно топал ногами. — Мы хотим слушать!

Басилевс поднялся, толкнув животом столик. Один из металлических цилиндриков, предназначенный для хранения свитка законов, упал и покатился по сцене, метя в слегка приоткрытый люк, откуда во время театральных представлений восходили на сцену подземные боги и призраки. Председатель суда проводил глазами цилиндрик, остановившийся у деревянной бровки, и медвежековато повернулся к человеку, который поставил его, второго архонта и потомственного дадуха-факелоносца, в нелепое положение перед гражданами.

— Ты превращаешь суд в шутовской балаган! — заговорил басилевс, чувствуя, как у него задергалось правое веко, будто однокрылая муха чудом взобралась на него и щекотно забила своими ножками. — Здесь каждый… — Басилевс, не удержавшись, почесал веко, — может закончить начатую речь. И ты прекрасно… — Архонт резко замолчал и так же медленно, как подымался, опустился на свой стул.

— И все-таки на Агоре было бы лучше! — заключил мудрец. — Да, на чем же я остановился? — И продолжил негромким, даже скучноватым голосом: — Моим друзьям встретилось по дороге стадо свиней. — Последнее слово можно было разобрать лишь по движению губ.

— Что он сказал? — вскинулись задние ряды.

— Свиней! Свиней! — покатилось из передних рядов, отведенных для высших должностных лиц, зазвенело в полых резонирующих урнах, выплеснулось на серые входные колонны, выбеленные снаружи солнечным светом, и опять покатилось, сдобренное криками и смехом, туда, где сидел, набычившись, человек с ассирийской бородкой.

— Свиней!

А Сократ, улыбаясь, шел по сцене к своей скамье, на которую падал сквозь продольное верховое окно мягкий нитяной свет. Философ увидел цилиндрик, прибившийся к люку, и взял правее — со стороны могло показаться, что Сократ старается обойти столик басилевса подальше. Он приблизился к прорези люка, в котором смутно вырисовывались рожки «хароновой лестницы», и, легко нагнувшись, поднял цилиндрик. Басилевс внимательно и с какой-то особой надеждой вглядывался в обвиняемого, решившего оказать ему услугу, однако философ без малейшего подобострастия подошел к мраморному столику и, не заметив протянутой руки басилевса, положил цилиндрик по собственному разумению, около пухлого свода судебных законов. Сократ даже задержался чуть-чуть, желая убедиться, не покатится ли вновь цилиндрик, и, если бы это случилось, он все так же, ни на кого не обращая внимания, переложил бы футляр. Басилевс, вначале несколько смягченный действиями Сократа, теперь поглядывал на философа с неприязнью.

Грохотали наполненные камнями железные театральные бочки.

— Слушаем показания в пользу Сократа! — резко и потому как-то испуганно выкрикнул секретарь с кафедры. Выкрикнул и пригнулся, словно давая возможность пройти над ним вздыбленной волне.

«Какие могут быть показания?» — растерянно подумал мудрец — он просил своих друзей не давать показаний.

Держа на отлете свиток письма, секретарь начал зачитывать свидетельства Критона, давнего и преданного друга Сократа. Потом очередь дошла до Критобула, сына Критона. Философ видел, с каким ненасытным интересом внимал зал свидетельским показаниям, и ему было странно, что какие-то безжизненные свитки здесь могут значить гораздо больше, чем все его живые, искренние слова, вся жизнь, бывшая самой убедительной и единственной защитой. Бедный Критон! Стало быть, он, несмотря на свои заверения, ходил к басилевсу. Сократ представил себе грустные, будто всегда испытывающие какую-то внутреннюю муку, глаза Критона, его негромкую, с мягкой картавостью речь. Наверное, он страшно волновался, выгораживая друга, и мазал папирус чернилами, как тогда, в школе, когда переписывал по заданию учителя стихи Пиндара: «О блестящие, фиалками венчанные, воспеваемые в песнях, славные Афины, оплот Греции, божественный город!..»

Философ печально улыбался и ждал, когда кончится эта судебная процедура, унижающая его и друзей.

— Еще одно показание! — Секретарь потряс над головой небольшим свитком.

«Неужели Платон?» — подумал мудрец и сосредоточился, застыл, положив руки на палку.

— Показания Тибия!

Сократ удивленно поднял голову: кто такой Тибий? Он силился и никак не мог припомнить этого имени.

— «Тибий, сын Кариона, свидетельствует и скрепляет священной клятвой свои слова о том, что Сократ, сын Софрониска, честно защищал свой город в Долгой войне со Спартой. Он сражался вместе со мной под Потидеей, Амфиполем и Делием. Я могу засвидетельствовать, что Сократ спас под Делием жизнь всаднику, упавшему с коня…»

Дождливым утром осеннего месяца пианопсиона большое ополчение афинян, включающее не только коренных граждан, но и метеков-инородцев, вошло в город Делий, святыню лучезарного Аполлона. Союзники лакедемонян — беотяне, узнав, о приближении многочисленного войска, собрали домашний скарб и ушли из города Западными воротами, предварительно завалив камнями главные улицы и разрушив в нескольких местах обводную стену. Пропустив вперед тяжеловооруженных гоплитов, которые двигались глубокими колоннами, неся на плечах медные пики, на улицы Делия вступили афинские стрелки, метатели дротиков и пращники. Стратег Гиппократ наблюдал за движением своего войска с деревянной сторожевой башни, то и дело отстраняя от лица болтающийся обрывок веревки, на котором недавно висел сигнальный колокол. Гадатель Архий в светлом воинском шлеме с двумя гребнями конских волос и красном плаще, чуть закрывающем костистые озяблые колени, стоял за спиной Гиппократа и посматривал на призрачные кроны деревьев священного участка Аполлона, где ему предстояло узнать по печени заколотого быка переменчивое, как ветер, желание богов.

Мелкий, нудный дождь сыпал на тускло поблескивающие шлемы, серые вымокшие хламиды. Идущие позади тупо поглядывали на забрызганные грязью сапоги впереди идущих и шли, не задумываясь, полностью положившись на закованный в латы авангард. Теперь, дойдя до цели, солдаты чувствовали усталость и, мысленно оглядывая пройденный путь, удивлялись своему долготерпению. Калитки многих домов были распахнуты — они словно соблазняли зайти — однако солдаты, не желая делать лишнего движения и боясь нарваться на засаду, продолжали идти своим тяжким размеренным шагом. Гоплиты, устрашая невидимого противника, стучали по щитам, воинственно выкрикивали: — А-ля-ла! — но их призывы не находили отзвука в последних рядах, да и сами гоплиты видели, что на улицах Делия бродит только один дождь, на который вот уже второй день не было управы.

Афинский стратег смотрел на громоздкие стенобитные машины, которые везли мулы, и эти машины, еще вчера вызывающие радость и ощущение уверенности, сейчас возбуждали в нем устойчивое раздражение. Машины были уже не нужны: городские ворота оказались плохо укрепленными, а крепкие стены порушены в трех или четырех местах. Теперь нужны были не хитроумные машины, а обыкновенные ивовые корзины, в которых предстояло таскать камни и землю для укрепления стен. Стратег знал, что свободных плетенок в обозе мало и ведающий продовольствием Никомах Сухорукий едва ли согласится освободить хоть часть пищевых корзин. Оставалась надежда на самих солдат, способных при желании достать корзины хоть из-под земли, но Гиппократ не был уверен, что его распоряжение встретит понимание. В последнее время солдаты возмущались тем, что им задерживают денежное пособие за три месяца, и ставили свою исполнительность в прямую зависимость от ежедневных четырех оболов.