От Двуглавого Орла к красному знамени. Кн. 1 (др. изд.)
Шрифт:
— Александр Николаевич, а что, если бы, скажем, сам Царь оставил Дворец, придворных, блестящую свиту, оделся простым пахарем и пошел бы в народ? Поселился в избе, нанялся батраком, изучил все горе крестьянское и приступил к новым реформам. Царь, зная по опыту все то, что нужно крестьянину, сам дал бы это, тогда и партии стали бы не нужны, — сказала Маруся.
— Тогда Царь перестал бы быть Царем. Царь не может быть человеком. Народ не примет и не поймет такого Царя. Он его не послушает и не исполнит своего долга.
Маруся ничего не ответила и вздохнула.
— Бог, — тихо продолжал
— Вы верите во все это? — тихо спросила Маруся.
— Во что? — еще тише переспросил Саблин.
— В то, что написано в Евангелии, — сказала, низко опуская голову, Маруся.
— Как же не верить?.. А вы?
— Ах, не знаю… Не знаю!.. Смутно у меня на душе. Сегодня эта молитва в поле, раньше вы, Александр Николаевич, вы разбудили во мне новые чувства, новые мысли, такие, каких я не знала.
— Вы не верите в Бога?
— Скажите, — быстро спросила Маруся, — скажите, почему же Христос явился простым человеком, а не Богом и не Царем? Почему Он проповедовал, а не законодательствовал, почему он учил, а не приказывал?
— Он хотел, чтобы люди добровольноприняли его заповедь, приняли в сердце своем, внутри себя и вечно ею руководствовались. Приказ, исполнение по приказу, силою, не удовлетворяло Христа, и он пошел иным путем.
— Вы глубоко верите, — сказала Маруся. — Я вижу вас. У вас так просто в вашем мозгу. Стоят перегородки, сделаны ящики, написаны ярлычки. Бог, церковь, свечи, иконы, поклоны. Царь, преданность, парады. Полк, мундир, честь мундира. Полковая семья, семья вообще. Позволено — не позволено, можно — нельзя…
— А у вас?
Она засмеялась. Искренно, чисто засмеялась над самою собой.
— У меня, Александр Николаевич, — хаос. Я сама не знаю, что такое у меня.
— А учить хотите, — сказал он с укоризной. — Разве можно учить чему-либо, когда не знаешь чему.
— А если хочешь, страшно хочешь, до самозабвения.
— Чего хочешь?
— Правды.
— А вы знаете ее, правду-то?
— Ну так, чтобы всем было хорошо.
— А вы знаете, что такое всем хорошо. И, может быть, то, что мне хорошо, вам худо.
— Ах, я перенесла бы и худо, чтобы вам было хорошо! — Это вырвалось у нее невольно.
Саблин посмотрел на нее. Она показалась ему милым ребенком, жмущимся к нему в тревоге и тоске и ищущим у него опоры. Как только посмотрел на нее — почувствовал, что холод противоречия прошел и мужчина проснулся в нем. О! Кто бы ни была она, хоть преступница, но целовать эти самые губы, эти зубы, даже и в темноте ночи сверкающие перламутром, и смотреть, смотреть в эти темные бархатные глаза!!! Медный всадник, взметнувший коня над каменной глыбой, смотрел на них, сзади били куранты, перекликались свистками пароходы, и один свистел пронзительно
и тонко, а другой отвечал ему густым сиплым басом. Было поздно. Сколько часов — она не знала.— Который час? — спросила она.
— Половина первого, — сказал Саблин.
— Боже мой! Как поздно! Мне пора. Вы здесь живете. Я хочу видеть ваш дом. Это далеко?
Они перешли через площадь. Тополя бульвара таинственно шумели над ними. Темные, пустые и неприветливые стояли казармы. Сыростью и холодом веяло от них. Ей стало жалко его. Они дошли до извозчика.
— Ну, до свидания, Александр Николаевич. Спасибо большое вам за то, что доставили мне столько удовольствия, я никогда не забуду той сказки, которую я сегодня видела.
— Когда же мы с вами увидимся? — спросил он, усаживая ее в пролетку и застегивая фартук.
— Когда? Не знаю. Когда хотите. Нам есть о чем потолковать.
— Мария Михайловна, — сказал он просто, — приезжайте ко мне. Вот я здесь живу, во втором этаже. Потолкуем тихо, наедине. Ну что вам стоит? Осчастливьте мое солдатское житье.
Она колебалась. Он взял ее маленькую руку в простой лайковой темной перчатке.
— Мария Михайловна, ну будьте милой. Я покажу вам историю нашего полка, я покажу вам картины прошлого, и тогда, когда вы узнаете наше прошлое, вы поймете и настоящее. Мы переписывались и спорили с вами, мы с вами почти ссорились, но мы не знаем друг друга… Мы не знаем, почему мы такие. Ну, будьте доброй. Прошу вас. На полчаса.
Она улыбнулась.
— Какой день сегодня? — спросила она.
— Пятница.
— Хорошо. В пятницу на одну минуту. В семь часов.
— Спасибо, милая Мария Михайловна. Ровно в семь я буду слушать шаги ваших ножек у ступеней моей хижины.
— До свидания, Александр Николаевич. Извозчик, трогай.
Он провожал ее глазами, пока пролетка не скрылась за поворотом. Все ликовало в его душе…
LI
Целую неделю Саблин ездил после занятий в город. Он убирал один, без денщика, свою квартиру. Он снимал бумаги с картин и зеркал, вытирал пыль, со стороны позвал полотеров и поломоек и при себе приказал вымыть и протереть полы. В пятницу он накупил цветов, конфет, пирожных, накрыл в столовой стол и сам поставил самовар.
Китти и Владя его многому научили. Много было пошлого в этом столе, заваленном сладкими пирогами, конфетами, дорогими фруктами, с бутылками тонкого вина, с цветами в вазах и цветами, посыпанными по столу. Но могла ли понять и уяснить себе всю пошлость этого холостого приема женщины Маруся?
Саблин ждал Марусю и не знал, кто она такая. Артистка? Но артистка с такою наружностью не могла быть неизвестной в Петербурге. Она была на высших женских курсах, она дружила с дочерью генерала Мартова, ее фамилия Любовина, она очень чистая девушка, а вот идет к нему на квартиру. Пошла бы сестра Ротбека или баронесса Вольф, с которой он несколько раз видался зимою и танцевал? Ему в голову не пришло бы позвать их. Нелепою была самая мысль пригласить их. А ее пригласил, и она согласилась прийти. Почему? Потому что она женщина иного круга и ей это можно. У них это позволено.