От двух до пяти
Шрифт:
Скажешь, например, в разговоре:
– Я этому до смерти рад.
И услышишь укоризненный вопрос:
– Почему же ты не умираешь?
Ребенок и здесь, как всегда, стоит на страже правильности и чистоты русской речи, требуя, чтобы она соответствовала подлинным фактам реальной действительности (в той мере, в какой эта действительность доступна ему).
Бабушка сказала при внучке:
– А дождь так и жарит с утра.
Внучка, четырехлетняя Таня, тотчас же стала внушать ей учительным голосом:
– Дождь не жарит, а просто падает с неба.
Дети вообще буквалисты. Каждое слово имеет для них лишь один-единственный, прямой и отчетливый смысл - и не только слово, но порою целая фраза, и, когда, например, отец говорит угрожающе: "Покричи у меня еще!" - сын принимает эту угрозу за просьбу и добросовестно усиливает крик.
– Черт знает что творится у нас в магазине, - сказала продавщица, вернувшись с работы.
– Что же там творится?
– спросил я.
Ее сын, лет пяти, ответил наставительно:
– Вам же сказали, что черт знает, а мама разве черт? Она не знает.
Отец как-то сказал, что шоколадную плитку нужно отложить на черный день, когда не будет другого сладкого. Трехлетняя дочка решила, что день будет черного цвета, и очень долго и нетерпеливо ждала, когда же придет этот день.
Четырехлетняя Светлана спросила у матери, скоро ли наступит лето.
– Скоро. Ты и оглянуться не успеешь.
Светлана стала как-то странно вертеться.
– Я оглядываюсь, оглядываюсь, а лета все нету.
Тут все дело в том, что мы, взрослые, если можно так выразиться, мыслим словами, словесными формулами, а маленькие дети - вещами, предметами предметного мира. Их мысль на первых порах связана только с конкретными образами. Потому-то они так горячо возражают против наших аллегорий и метафор.
Спрашивает, например, одна женщина у своей Наташи, четырех с половиною лет:
– Не скажешь ли ты мне, как понять, когда говорят, что один человек хочет другого в ложке воды утопить?
– Что ты? В какой ложке?! Что это? Скажи еще раз.
Мать повторяет.
– Это не может быть!
– возражает Наташа.
– Никогда не может быть!
И тут же демонстрирует всю фактическую невозможность такого поступка: схватывает ложку и быстро кладет ее на пол.
– Смотри, вот я!
Становится на ложку.
– Ну, топи меня. Человек не поместится... весь сверху будет... Ну вот, смотри... нога больше ложки...
И выражает презрение к подобным оборотам "взрослой" речи, искажающим реальную действительность:
– Но хочу я про это... Глупости какие-то... [26]
"Пришел Иван домой, а лягушка и спрашивает: "Что это ты голову повесил?"
Игорь так и представил себе, что снял Иван голову и повесил на гвоздик.
Иные дети, наделенные юмором, нередко притворяются для шутки, что не могут понять те или иные идиомы нашей речи, дабы принудить нас к более строгому соблюдению правил, которые мы сами дали им.
Пожалуешься,
например, при ребенке:26
Н.П.Антонов, Развитие мышления и языка ребенка в дошкольном возрасте, "Советская педагогика", 1953, № 2, стр. 60 и 63.
– У меня сегодня ужасно трещит голова!
А ребенок насмешливо спросит:
– Почему же не слышно треска?
И тем подчеркнет свое отрицательное отношение к странной (для него) манере взрослых выражать свои мысли метафорами, столь далекими от подлинных реальностей жизни.
Дети-юмористы часто придираются даже к понятным словам, чтобы поставить нам в вину их "неточность".
Мать зовет свою трехлетнюю Киру к себе под одеяло "поласкаться" и слышит иронический вопрос:
– Разве мама полоскательная чашка?
Мать говорит дочери после долгой разлуки:
– Как ты похудела, Надюша. Один нос остался.
– А разве, мама, раньше у меня два носа было?
– иронически возражает четырехлетняя дочь.
Сердитый отец говорит четырехлетнему сыну:
– Чтобы этого у меня и в заводе не было!
Сын отвечает рассудительным голосом:
– Но ведь здесь не завод, а квартира.
Услышав, что женщина упала в обморок, ребенок саркастически спрашивает:
– А кто ее оттудова вынул?
Играя с Жоржем оловянными солдатиками, я сказал про одного из них, что он будет стоять на часах. Жорж схватил солдатика и со смехом помчался туда, где висели стенные часы, хотя ему было отлично известно, что такое "стоять на часах".
Впрочем, такая полемика с нашей "взрослой" речью не всегда производится в шутку. Я знаю пятилетнюю девочку, которая краснеет от гнева, когда при ней говорят о баранках.
– Почему ты называешь их баранками? Они не из барана, а из булки.
Требуя от взрослых точной и недвусмысленной речи, ребенок иногда ополчается на те привычные формулы вежливости, которыми мы пользуемся автоматически, не вникая в их подлинный смысл.
Дядя дал Леше и Бобе по бублику.
Леша. Спасибо.
Дядя. Не стоит.
Боба молчит и не выражает никакой благодарности.
Леша. Боба, что же ты не скажешь спасибо?
Боба. Да ведь дядя сказал: не стоит.
Чаще всего эта детская критика вызвана искренним непониманием нашего отношения к слову.
Ребенок, которого мы сами приучили к тому, что в каждом корне данного слова есть отчетливый смысл, не может простить нам "бессмыслиц", которые мы вводим в нашу речь.
Когда он слышит слово "близорукий", он спрашивает, при чем же тут руки, и доказывает, что нужно говорить близоглазый.
– И почему кормилица? Надо поилица. Ведь не котлетами же будет она нашего Зёзьку кормить!
– И почему перчатки? Надо пальчатки.
– Мама, вот ты говоришь, что сосульки нельзя сосать. Зачем же их назвали сосульками?