От Екатерины I до Екатерины II

А в Петербурге начались пышные торжества. Во всех церквах служили благодарственные молебны, над городом плыл густой, непрерывающийся колокольный звон, сановники наперебой поздравляли императрицу и Петра Федоровича с рождением цесаревича, начисто забыв о Екатерине.

Вечером было объявлено, что крестными отцом и матерью новорожденного будут «оба римско-императорские величества», персоны которых при крестинах станет представлять посол Австрии граф Эстергази. Во дворце и домах знати шли пиры и маскарады, на улицах появились длинные ряды столов с даровыми яствами и напитками. В ночном небе полыхал фейерверк – огненные краски изображали коленопреклоненную женщину, символизирующую Россию. Она стояла перед алтарем с надписью: «Единого еще желаю». Как только картина угасла, вспыхнула новая – на облаке возлежал на пурпурной подушке младенец, а под облаком сверкала надпись: «Тако исполнилось твое желание».

Был не только фейерверк – были также и стихи. Их написал первый пиит России Михаил Васильевич Ломоносов:

С великим прадедом сравнися,

С желаньем нашим восходи.

Велики суть дела Петровы,

Но многие еще готовы

Тебе остались напреди.

На шестой день после родов, в день крестин, Елизавета Петровна сама принесла Екатерине на золотом блюде указ о выдаче ей 100 000 рублей. Кроме того, она вручила и небольшой ларчик, в котором, как вспоминала Екатерина, лежало «очень бедное маленькое ожерелье с серьгами и двумя жалкими перстнями, которые мне совестно было бы подарить моим камер-фрау».

Великая княгиня Екатерина Алексеевна

А теперь вновь возвратимся в ноябрь 1754 года, когда младенец Павел лежал в колыбели, обитой мехом чернобурых лисиц, в жарко натопленных апартаментах Елизаветы Петровны.

«Когда прошло сорок дней со времени моих родов, – писала Екатерина II, – императрица пришла вторично в мою комнату. Я встала с постели, чтобы ее принять, но она, видя меня такой слабой и такой исхудавшей, велела мне сидеть, пока ее духовник читал молитву. Сына моего принесли в мою комнату: это было в первый раз, что я его увидела после его рождения».

Дальнейшие события – с 1754 по 1760 годы – весьма интересно и полно изложены в «Записках» Екатерины II; не случайно историк Н. И. Карамзин в письме к поэту И. И. Дмитриеву отмечал: «нынешней зимой читал я „Записки“ Екатерины Великой… очень, очень любопытно! Двор Елизаветы как в зеркале…»

Давайте же взглянем в это зеркало и мы.

…После рождения Павла отношения между Екатериной и мужем еще более ухудшились. Дело дошло до того, что однажды Петр, придя в апартаменты жены, несколько раз сказал, что сумеет образумить ее. А когда Екатерина спросила: «Как же?» – Петр до половины вытянул из ножен шпагу.

Между тем к этому времени Екатерина сумела приобрести среди многих придворных и у всех дворцовых слуг большой авторитет. Она была ровна в обращении, ничуть не высокомерна, свободно и почти без акцента говорила по-русски, питая слабость к простонародным оборотам речи, русским пословицам и поговоркам. Екатерина при каждом удобном случае подчеркивала свою приверженность православию и пылкую любовь к своему новому Отечеству – России.

Первые два года русскому языку обучал ее, по рекомендации Кирилла Григорьевича Разумовского, один из лучших русских лингвистов Василий Евдокимович Адодуров. Писатель и переводчик, он был первым русским адъюнктом Академии наук по математике, избранный по представлению великого Эйлера. Выбор К. Г. Разумовского был неслучаен: Адодуров свободно владел немецким и французским языками, которые знала его ученица, а это позволило форсировать и значительно облегчить обучение. Английский посол Уильяме так отзывался об Адодурове: «Я не видел ни одного из туземцев столь совершенного, как он; он обладает умом, образованием, прекрасными манерами; словом, это русский, соизволивший поработать над собой». Адодуров стал для Екатерины не только учителем русского языка, но и преданным другом, сохранив ей верность и после того, как его в 1759 году обвинили в соучастии в заговоре, якобы имевшем целью возвести Екатерину на престол.

Когда же его ученица стала императрицей, она не забыла своего учителя и друга: Адодуров стал сенатором, куратором Московского университета и президентом Мануфактур-коллегии, а умер уже, будучи почетным членом Академии наук и действительным тайным советником, что, по Табели о рангах, соответствовало званию генерал-аншефа. Тогда же, через два года занятий русским языком с Екатериной, происками недоброжелателей Адодуров был отстранен от занятий с ней и переведен на службу в Коллегию иностранных дел, к А. П. Бестужеву-Рюмину.

После этого Екатерина начала упорно заниматься самообразованием, вставая в шесть часов утра. Принято думать, что большую часть времени занимали у нее штудии иноземных авторов-немцев и французов, однако это не так – на первом месте у нее стояли книги по русской словесности, по истории и географии России. Именно это впоследствии позволило ей стать хорошо подготовленным историком и литератором. Екатерина оставила после себя тысячи писем, сказки, стихи, комедии, драмы, учебники, записки мемуарного характера, свидетельствующие об универсальности и энциклопедичности знаний. Ее самообразование носило и чисто прагматичный, утилитарный характер – она хотела знать страну, которой всерьез готовилась управлять. А что касается научных и литературных интересов, связанных с Западом, то и они были весьма многообразны и широки. Екатерина переписывалась с французскими энциклопедистами Вольтером, Дидро, Монтескье, с великим естествоиспытателем Бюффоном, скульптором Фальконе – будущим автором «Медного всадника», украшенного лапидарной надписью: «Петру Первому от Екатерины Второй», читала множество французских и немецких книг, заказывая, кроме того, переводы с английского, латыни, итальянского, если эти книги почему-либо интересовали ее.

Ее чтение не было искусством для искусства. Когда Дидро спросил Екатерину о населении России, о сословных отношениях и русском земледелии, то получил в ответ несколько статей, тщательно и серьезно написанных императрицей.

Вместе с тем Екатерина находила время заниматься верховой ездой, игрой в бильярд, любила гравировать по металлу, работать за токарным станком, рисовать карандашом. К этому следует добавить страстную любовь Екатерины встречаться со всеми выдающимися людьми, приезжавшими в Петербург из разных стран, постоянное общение с русскими учеными, литераторами, издателями, актерами, музыкантами, живописцами. Причем очень часто знаменитые иноземные визитеры оказывались в России по ее приглашению. Все это впоследствии привело к тому, что Екатерину II по справедливости считали самой просвещенной государыней Европы.

Уже известный нам барон Гримм, дважды побывавший в Петербурге, основываясь на непосредственных впечатлениях от общения с Екатериной, отзывался о ней так: «Надо было видеть в такие минуты эту необычайную голову, эту смесь гения с грацией, чтобы понять увлекавшую ее жизненность; как она своеобразно схватывала, какие остроты, проницательные замечания падали в изобилии одно за другим, как светлые блестки природного водопада. Отчего не в силах моих воспроизвести на письме эти беседы! Свету досталась бы драгоценная, может быть, единственная страница истории ума человеческого. Воображение и разум были одинаковы поражаемы этим орлиным взглядом, обширность и быстрота уловить на лету ту толпу светлых движений ума, движений гибких, мимолетных! Как перевести их на бумагу? Расставаясь с императрицей, я бывал обыкновенно до того взволнован, наэлектризован, что половину ночи большими шагами разгуливал по комнате».

Однако все это будет потом, а пока Екатерина еще не императрица, а великая княгиня, только что родившая наследника престола, но почти опальная особа, отодвинутая до поры на второй план.

Отрешенная от сына, покинутая мужем, деятельная, умная и энергичная, Екатерина не могла ограничиться чтением, письмом, охотой и ремеслами. Она понимала, что ее удел – политика, и стала исподволь готовить себя к той роли, которую вскоре стала играть столь блистательно. Следует отметить, что Петр Федорович, будучи наследником российского престола, оставался и герцогом Гольштинским. Управление Гольштинией было его прерогативой, требовало знания дел в герцогстве, проникновения во внешнеполитические коллизии, связанные с соседями этого государства. На все это у Петра Федоровича не было ни времени, ни желания, ни способностей.

И мало-помалу Екатерина прибрала гольштинские дела к своим рукам к вящему удовольствию Петра Федоровича, а в начале 1755 года он официально передал ей управление герцогством. Чуть раньше произошло сближение Екатерины с канцлером А. П. Бестужевым-Рюминым. Канцлер был рад потеплению отношений с Екатериной и стал одним из верных и преданных ее сотрудников, вводя свою подопечную в сферу наиболее важных государственных дел и внушая мысль, что российский трон после смерти Елизаветы должен перейти не к Петру Федоровичу, а к ней. Такого рода идеи пали на хорошо подготовленную почву – Екатерина и сама думала о том же.