От грозы к буре

Вот и ныне решила сладеньким угостить, вспомнив, что в отдельной маленькой клетушке, вход в которую вел прямо из сеней, в одной из корзин сласти иноземные еще остались. Полезла туда, чтоб достать, да как на грех, рукой нечаянно взмахнула и свечу опрокинула, которую на полку поставила. Особой беды не случилось, но огонек погас.

«Ну и ладно, – решила Ростислава. – И так найду, ощупью».

Пока лакомство искала, совсем рядом с клетушкой двое остановились. Воеводу Вячеслава по голосу женщина сразу признала – до того не раз его слышать и видеть доводилось. Второй же незнаком ей был. Сознаваться, что она тут рядом стоит, не стала, да и любопытство бабское свое взяло. Моргала и слушала.

Говорили они как-то намеками, так что Ростислава почти ничего и не поняла. Одному лишь подивилась: разговоры тайные, а голос второго эдакий полудетский – то на басок упрется, а то срыв идет и фальцет ребячий наружу выпирает. Словом, очень странный голос для таких важных бесед. Потому и запомнился он ей. Да еще имя, которое воевода в разговоре назвал, – Любомир.

А когда удаляться от нее эти голоса стали, Ростислава тихонько, про все сласти позабыв, следом выскочила и, на крыльцо выйдя, увидела обоих. Оба к тому времени уже почти внизу были, спускаясь по лестнице крутой вослед друг дружке, да с таким видом вышагивая, будто и не они так задушевно разговаривали только что.

Первым и правда воевода был, а второй – ну, фигурой-то уже мужик в самом соку, только грузен несколько, а повернулся лицом – мать честная – да ведь вовсе малец годами. Но и он, когда голову поднял, Ростиславу приметил, тут же нагнулся, сапог подтянул зачем-то и скорее прочь поспешил.

Ныне же он весело и бойко покупателей в лавку зазывал, прибаутками сыпал направо и налево. И одно успевал показать, и другое, да все товар нахваливал.

– А ты кто ж такой голосистый будешь? – спросила Ростислава, едва лишь подошла к его прилавку.

– Зовут Любомиром, красавица, – ответил тот не глядя и извлек откуда-то снизу очередной тючок с дорогой синей материей.

Бухнув его на прилавок, он, улыбаясь, начал было:

– А вот зендень [83] баская износу не ведает… – и осекся, глянув наконец на княгиню.

– Чего ж замолчал? – спокойно осведомилась Ростислава. – Продолжай.

– В носке легка, зимою тепла и больно дешева, – завопил Любомир, придя в себя, а в голове одна только мысль молоточками легонькими в виски стучала: «Признала или нет?! Признала или нет?!»

83

Зеньдевь или зендень – так называется хлопчатобумажная ткань, производимая под Бухарой. Название свое получила предположительно по имени местности, где она производилась.

Да еще досада крутая на самого себя подмешивалась: «Дернул же черт к воеводе попереться перед самим отъездом, да еще в княжий терем. И ведь сказывал он – не должна нас с тобой вместе ни одна живая душа видеть. Нет, видишь ли, не уразумел, всерьез его предупреждение не воспринял. Теперь вот мучайся, думай, гадай. Хотя чего тут гадать – вон как глядит пытливо. Как тогда на крыльце. Вот-вот вспомянет. И чего тогда делать? Бежать? А успею? И опять же как воеводе и князю потом в глаза смотреть?»

С такими мыслями он всю ночь на своей лавке проворочался. Так и не смог заснуть. Встав же наутро, твердо решил: «Будь что будет, но останусь. Авось не признает».

Ростислава же, судя по ее поведению, вроде бы и впрямь Любомира не опознала. Во всяком случае, сколько раз подходила к его товарам, но никогда и словом не намекнула, что видела его тогда во Владимире.

Да и во всем остальном вела себя как обычная покупательница. Так же дотошно ткани рассматривала, так же придирчиво мяла их в руках, хотя покупала не столь часто – больше разговаривала да шутила. И все бы ничего, только иной раз ее взгляд становился странным. И глядела она в это время не на Любомира, а куда-то вдаль, сквозь молодого купца, словно и не было его. А в глазах синих искорки мерцали, веселенькие такие. То ли вспоминалось ей что-то хорошее, светлое, то ли, наоборот, грустилось о чем-то. А может, о ком-то? Бог весть.

Потом спохватывалась и опять шутила, смеялась.

А однажды, когда совсем уже потеплело и смерды в селищах давно отпахались да отсеялись, пришла и долго-долго молча в тканях рылась. Лишь когда последняя из покупательниц отошла от прилавка, она голос подала:

– Плохой у тебя товар, парень. Думается, муж мой, князь Ярослав, мне золотного аксамиту получше привезет, когда Константина Рязанского повоюет.

– А у нас на торгу сказывали, что ныне переяславцы со всеми прочими князьями в иные земли собрались – немцев орденских воевать. А оттуда нам не аксамит привозят, а суконце ипьское [84] , – нашелся Любомир с ответом.

84

Ипьское сукно – шерстяная ткавь, названа по имени фландрского города Ипра.

– Пусть себе говорят, – усмехнулась княгиня. – Мне же доподлинно известно, что поход сей супротив Рязани будет.

– Нешто о таком женкам сказывают? – усомнился Любомир.

– А мне никто и не говорил. Только я сама от половцев это слыхала. У нас их ныне на княжьем дворе десятка два проживает. Вот они меж собой и говорили о том, как грады в княжестве рязанском жечь будут да какой их славный прибыток ждет.

– Да они по-нашему и говорить, поди, не могут. Нехристи ведь.

– Они и не говорили, только у меня мать – половчанка крещеная. Сызмальства своему языку обучала. Им-то и невдомек, что княгиня переяславская все, что они бормочут, понимает, потому и не таились.

– Да отобьется, небось, князь рязанский. Он же лихой, – махнул беззаботно рукой Любомир, – куда там двум-трем сотням половецким град русский на копье взять. Кишка у них тонка.

– А если сразу две орды придут? – спросила княгиня строго. – У хана Котяна, как сами половцы сказывали, похваляясь, – тысяч сорок, да у Юрия Кобяковича не меньше. Конечно, в запале чего не скажешь, но даже если вполовину правда – все равно худо рязанцам придется. И Константин не поможет. Ему другое дело сыщется – рати удерживать, кои волоком с Десны на Угру перейдут, а оттуда по Оке до самой Рязани домчат. Хотя даже не одно – два дела. Еще и булгары с Волги двинутся. Не зря же князь мой к ним своих лучших бояр отправил, – пояснила она улыбчиво и гордо вскинула голову. – Так что быть мне к осени в аксамиты да паволоки разодетой. Опять же слыхала я, что и златокузнецы в Рязани тоже знатные. Стало быть, и колтами [85] разживусь.

85

Колты – украшение в форме полумесяца со сложным узором, иногда использовалось как сосудик для духов. Колты вешали над ушами, прикрепляя к головному убору. Их украшали перевитью, зернью, чеканкой, чернью, многоцветной эмалью. Изготовлялись они обычно из золота или серебра.

– А хорошо ли о таких тайнах с гостем торговым болтать? – грубовато заметил Любомир, торопясь опасный разговор закончить. – Мы же ныне тут, а завтра там. Опять же язык за зубами держать не приучены.

О таких важных новостях надлежало в срочном порядке, ни минуты не медля, известить князя, вот парень и ляпнул, чтобы Ростислава обиделась и ушла.

– Да чего тут бояться, – равнодушно передернула она плечиком. – Даже если бы ты и восхотел упредить, так все равно не удастся тебе. Мой князь зело умен – для торгового люда все пути теперь перекрыты напрочь. По Десне, пока рати не пройдут, дозоры никого не пропустят. Ежели только лесами податься, да не вдоль рек, а прямиком на восход, – протянула задумчиво. – Ну, тогда, может, гонец и поспеет. Но нешто кто до такого додумается? – и посмотрела испытующе. – А что касаемо языка за зубами, так мне почему-то мнится, что совсем оно и не так, – медленно, нараспев произнесла княгиня, в упор глядя на Любомира. – Когда надобно, твой язык будто в ларце за семью замками.

– Не боишься, княгиня, что ошиблась? – улыбнулся тот насмешливо.

Из последних сил старался он виду не подать, что теперь торопится, как никогда ранее не торопился.

– Нет. Я иного боюсь – чтоб ты не ошибся, – ответила Ростислава, так же медленно и отчетливо выговаривая слова. – Как тогда зимой, помнишь? Ну, у терема княжеского во Владимире.

– Спутала ты, княгиня, – с трудом выдавилось непослушными губами.

– Вот того я и боюсь, что спутала, – вздохнула она печально и пошла с торга, низко-низко голову склонив.