От Каира до Стамбула. Путешествие по Ближнему Востоку

Глава третья

Конья

Я совершаю «гастрономическое путешествие» на поезде по Турции в Конью. Останавливаюсь в русском отеле. Знакомлюсь с реформами Гази, посещаю местную школу и прихожу с визитом в дом современного местного чиновника.

1

Весь день барабанил дождь.

Никогда не забуду три четверти часа при выезде из Аданы — мы со скоростью улитки поднимались в горы, въезжали в тоннели и выныривали из них, а слева зияли страшные ущелья, в которых, несмотря на то что ярко сияло солнце, было темно. Они напомнили мне ущелье близ перевала Килликранки в Шотландии, только здешние — гораздо глубже. Далеко внизу прыгал с камня на камень, иногда прячась в трещины, небольшой ручеек. Елки и сосны, как и мы, стремились наверх, в горы.

Мы выбрались на высокое плато, где воздух был холоднее, чем в Тарсусе или Мерсине. Сюда весна приходит, по крайней мере, на месяц позже, чем на Кипр и на Киликийскую равнину. Над обширными склонами Султан-дага нависли тучи. Проехав через Киликийские ворота, мы меньше чем за час попали с Востока на Запад.

Я устал смотреть в окно на однообразную, зеленовато-коричневую равнину, оживляемую время от времени всадниками или большими стадами овец. Пастухи в войлочных плащах с квадратными плечами останавливались, смотрели на проходящий поезд, иногда махали палками. Большие белые собаки, готовые, если надо, защитить свое стадо, скалили зубы. Когда псы вытягивали шеи, мне хорошо были видны массивные ошейники, усеянные шипами по три дюйма каждый, — от волков. Такие надевают всем пастушьим собакам в Малой Азии.

Час следовал за часом, а перед нами по-прежнему оставался тот же самый пейзаж — далекие холмы. Иногда попадались бедные и жалкие деревни, но в основном, мы проезжали только пустынные нагорья, унылые и дикие, по которым с видом первопроходцев бродили компании недружелюбно настроенных йоруков[13].

О том, что мы подъезжаем к городу, свидетельствовали неуклюжие четырехколесные повозки, громыхавшие по плохой дороге вдоль рельсов. Где есть повозка, должна быть и дорога, а все дороги ведут в город. Наверняка через несколько минут на горизонте покажутся пышные тополя и белые минареты. И мы остановимся передохнуть на какой-нибудь станции, и праздношатающиеся местные жители будут молча разглядывать нас.

Железную дорогу патрулируют солдаты в плохо пригнанной, цвета оконной шпаклевки форме и с болтающимися на спинах винтовками. Вездесущие полицейские с красными петлицами на мундирах и красными лентами вокруг тулий фуражек обшаривают платформу взглядами.

Однако в путешествиях по Турции есть и хорошая сторона. В сущности, здесь любая поездка — это длительный пикник, потому что только в поездах из новой столицы Анкары возможна такая роскошь, как спальные вагоны и вагоны-рестораны. В обычных поездах пассажиру приходится позаботиться о себе самому, и пополнение запасов провизии становится главнейшей заботой на маленьких станциях, где поезд стоит несколько минут.

Некоторые станции специализируются на кебабах. Это жаркое, поджаренное на вертеле. Кебабы продают мальчишки — ходят по вагону и громко расхваливают свой товар. Ловко снимают кусочки жареного мяса с шампура в подставленный кулек из газеты.

На станциях торгуют апельсинами, яблоками, жареными каштанами. И всегда в продаже чудесные лепешки с семенами кунжута и маленькие чашечки горячего сладкого кофе. Их тоже проворно разносят по вагонам мальчишки.

Но в поезде в Конью мне не пришлось покупать еду. Мой спутник Хасан вез большую корзину, полную жареных цыплят, сыра и хлеба.

Другой пассажир из нашего вагона тоже проявил щедрость и гостеприимство. Это был молодой пехотный офицер, возвращавшийся в свой полк из отпуска. Меня поразил его багаж: воротник из чернобурки и банка с пятью золотыми рыбками. Он то и дело зачерпывал из банки стаканчиком воду и выплескивал ее в окно. Потом бежал к умывальнику в конце вагона, возвращался со свежей водой и выливал ее в банку.

Мама дала ему в дорогу еды на целый полк. Большая жестяная коробка была полна всяческих турецких деликатесов. Мне запомнилась долма — баранина и вкуснейший рис, завернутые в виноградные листья. Всем этим молодой человек щедро делился с нами. Мы предложили ему цыпленка, но он в ответ открыл другую жестяную коробку — у него тоже был холодный жареный цыпленок.

Первым делом, распаковав сумку, офицер вынул бутылку ароматизированной воды под названием «Лосьон Кемаль» и освежил руки и лицо. За водой последовала бутылка прекрасного белого турецкого вина.

Итак, нам было чем занять время, пока бурые равнины проносились мимо наших окон. Солнце медленно катилось по небу. Офицер снял тужурку и, предусмотрительно убрав золотых рыбок от солнечного света, лег спать. Хасан положил под голову свой плащ и тоже уснул.

Я все смотрел в окно. Местность очень напоминала мне равнину Солсбери — только шире и просторнее.

2

Хасан был в Конье несколько лет назад, когда командовал эскадроном республиканской кавалерии. По мере того, как поезд приближался к городу, ему все больше не терпелось вновь увидеть места своих прошлых подвигов.

— Смотрите! — взволнованно воскликнул он, указывая на деревья. — Я сжег эту ферму дотла! Там прятались враги. Мы подожгли дом — они выбегали, задыхаясь от дыма, и попадали прямо в руки к моим людям.

Кажется, он был разочарован тем, что все отстроили.

Я с любопытством смотрел на этот город, на древнюю Иконию из Нового Завета, ради которой и приехал. Уже несколько миль поезд шел мимо пышных деревьев и ярко-зеленых садов — приятный контраст с бурой, усеянной камнями Лакаонийской равниной, которую мы наблюдали с утра. В какую сторону ни взгляни, повсюду на горизонте маячили, как острова в море, голубые горы. Только на севере до самого горизонта тянулась унылая равнина.

Деревья, одноэтажные дома. Изредка попадались мечети с минаретами. Медленной вереницей шествовали верблюды. Еще я увидел старый «форд», пытавшийся догнать поезд по довольно приличной дороге, которая вдруг вынырнула неизвестно откуда и несколько миль бежала вдоль рельсов. Глядя на Конью и пытаясь представить себе римскую Иконию, я понял, почему святой Павел сравнивал этот город с Дамаском.

Оба города, Конья и Дамаск, утопают в зелени, потому что поблизости есть вода. Река Абана, пробившись сквозь горы Антиливан, создала Дамаск; вода, стекающая с гор Писидии, орошает равнину, на которой стоит Конья. И Конья, и Дамаск расположены довольно высоко над уровнем моря, и во времена святого Павла через оба города пролегали большие караванные пути.

Едва поезд остановился, мы поспешили на платформу и слились с пестрой толпой, обычной на турецких железнодорожных станциях. Усталые люди в рубашках с короткими рукавами высовывались из окон вагонов и покупали у разносчиков кебабы, воду в бутылках, апельсины. Из окон вагонов первого класса выглядывали офицеры турецкой армии. В своих гимнастерках цвета хаки они напоминали британцев, а когда надевали серые френчи с высокой талией — немцев.

У станции дожидалось около тридцати тряских старых повозок, в каждую запряжены две ладные маленькие лошадки. На козлах сидели и щелкали кнутами извозчики. В дореспубликанские времена они были бы в турецкой одежде, а сейчас вынуждены носить дешевое европейское тряпье. Вещи на них были такие ветхие и латаные, что им ужаснулись бы даже на блошином рынке в Париже.

— Да, они выглядят оборванными, — согласился Хасан, — но это неважно. Зато такая одежда свидетельствует о переменах в их мировоззрении, о том, что они порвали со старыми традициями.